Цветочная чума - Александр Силецкий

Александр Силецкий

Цветочная чума

Спроси его кто-нибудь: почему так случилось? — он вряд ли бы толком ответил. Но факт оставался фактом — Старший Инспектор Боярский с первого дня невзлюбил эту планету. Беспричинно, вопреки, казалось бы, всему. Больше того, присутствие на ней угнетало его настолько, что он вдруг покорно, утратив привычный контроль над собой, отдался во власть смутных подозрений, тупого беспокойства и прочей чепухи. И потому, когда настало время делать запись в вахтенном журнале, он, не задумываясь, вывел: «Система типа Солнечной. Масса планеты, состав и плотность атмосферы, температура, химический состав почв напоминают Землю. Наличие жизни в первый день высадки не обнаружено. С общего согласия планете присвоено имя Одра, что зафиксировано в официальном протоколе, форма 713-5А8». Старший Инспектор Боярский написал неправду, поскольку никакого общего согласия не было в помине — название планеты изобрел он сам, но безотчетно к этому приплел весь экипаж, чего в другое время никогда бы сделать не посмел. А если бы кто поинтересовался, что хотел он выразить таким названием, он, вероятно, только бы пожал плечами и неуверенно сказал: «Одно расстройство». На самом деле так оно и было. Свое смятенное состояние он благополучно запечатлел в официальном Формуляре Первооткрывателей. И отныне унылое «Одно расстройство» сократилось до безликого, но не без кокетства — Одра.

Ночь прошла спокойно. Экипаж был доволен, ощутив под ногами наконец-то реальную твердую почву, и мирно, без волнений, почивал. Чуткие приборы не регистрировали никаких изменений в окружающей среде. Как и люди, в эту ночь приборы спали. Где-то над планетой поднимались ветры, проносились тучи, шли дожди, но почва оставалась всюду неподвижной, будто огромное безжизненное тело, и ничто в ее структуре не говорило о присутствии даже микроорганизмов. Одра была стерильна, нетронута, пуста… И невозможно было с точностью сказать: существовала ли когда-то жизнь на Одре, со временем исчезнув, или, напротив, еще не зародилась, чтобы в грядущих миллиардах лет явить себя во всем своем великолепии. Одра была древней Земли. Но как узнать наверняка, когда и где должна возникнуть жизнь? Космос так капризен, неприручен… Во всяком случае в своем движении вперед Земля покуда жизни не встречала.

Однако болезненное беспокойство, пришедшее вчера, и наутро не покинуло Боярского. Сколько уж на своем веку повидал он этих миров, не пригодных для жилья!.. Инспекция Поиска и Безопасности в каждый полет направляла своего представителя: он был обязан наблюдать, чтобы везде неукоснительно следовали букве Инструкции, где заранее оговаривалось, как вести себя в определенных ситуациях — безжизненна планета, или на ней замечены простейшие организмы, или есть даже шанс подозревать, что налицо следы иного, чуждого землянам разума. Пока роль Старшего Инспектора Боярского сводилась к минимуму — руководство экспедицией, и только. До сих пор не возникало нужды ни в напряженной деятельности, ни в принятии каких-либо сверхважных решений. Все шло по плану. Вселенная словно упрямо пыталась доказать, что не нуждается ни в чьей заботе и опеке. И в человеческом присутствии — тоже. А это, пожалуй, угнетало более всего.

Утром, как обычно, экипаж собрался на верхней палубе, и руководители исследовательских групп по очереди доложили результаты окончательных проверок.

Это была удача! Тем более необыкновенная, что все мечтали о ней давным-давно. Данные, полученные вчера, по прилете, подтвердились.

В принципе Боярскому впору было ликовать — он все-таки добился своего! Нашел… И тем не менее чувство странной, беспричинной неприязни к Одре оставалось. Оно мешало ощутить восторг сполна. И эта раздвоенность тоже раздражала, не позволяя воспринять происходящее как подобает. Поэтому Боярский, вопреки моменту, лишь улыбнулся и ободряюще тряхнул головой:

— Все отлично, друзья! Поздравляю! Наконец-то планета, пригодная для жилья!.. Что же, будем строить Станцию, базовую, на долгий срок. И еще… — он запнулся, словно отгоняя навязчивую мысль, и затем скороговоркой произнес: — Я настаиваю на усиленном защитном поясе. Не типовом, как устанавливали в прежних мирах…

Да, там человек не собирался жить. Прилетали, обследовали и улетали — риск минимальный… А здесь будет первая Станция в Дальнем Космосе. И сюда полетят с Земли работать, жить, полетят тысячи людей — и не на месяц, не на год. Кто даст гарантию, что эта планета во всем безвредна для человека?

— Здесь все чужое, — добавил Боярский. — Может статься, враждебное…

— Ну, если так рассуждать, — пожал плечами эколог Росси, — то где гарантия, что и мы совершенно безвредны для этой планеты?

— Верно. И это тоже придется со временем учесть, — кивнул Боярский. — Придется учитывать множество факторов, от которых мы давным-давно отвыкли.

Он молча прошелся вдоль стены с иллюминаторами. Конечно, спорить нелепо, да и не о чем — мы прекрасно научились понимать друг друга с полуслова еще на Земле, когда формировался экипаж. Мы привыкли, что на Земле все хорошо. Мы это знаем. Но при всем при том какие-то чувства у нас, похоже, притупились. Они попросту не нужны там, на Земле. Ну, скажем, страх, тревога, чувство неуверенности, предвидение возможной опасности. В нас исчез элемент неадекватности в восприятии мира. С одной стороны, это прекрасно, но… Ведь есть же такое понятие: эффект теплицы… Пусть в чем-то жертвуя, в чем-то рискуя, мы, однако, знаем — на Земле всегда придут на выручку. Мы отвыкли стоять лицом к лицу с неизвестным, вот что. А здесь как раз тот самый случай.

— Ну что в итоге даст усиленная линия защиты? — настаивал Росси. — Я не вижу связи…

— Что даст? — поднял брови Боярский. — Только одно. Чувство полной безопасности. Как и на Земле. Это очень важно — особенно для первых поселенцев.

Ведь уже пора, в который раз подумал он. Нам уже тесно в Солнечной системе, нужна вторая Земля. Так вот она! И это мы, Поисковики, еще можем реально рисковать. А другие…

— К сожалению, реакция Одры на нашу деятельность пока непредсказуема. Так что лучше проявим разумную осторожность. Готовьтесь к выходу из звездолета.

Солнце поднималось к зениту. Миллиарды лет оно всходило и заходило, знойно-дымное небо висело, запрокидываясь за горизонт, а по ночам оно чернело, и солнце сменяли слепо мерцающие звезды, и стояла в мире тишина, прерываемая лишь воем ветра, да шуршанием песков, да монотонным плеском речных вод, да сухим стуком капель дождя, — блаженная, но неживая тишина, о которой даже некому было сказать, что она такое…