Рассказы - Клим Каминский

Каминский Клим

Рассказы

Клим Каминский

Рассказы

ДЕД

- Деда, деда! Смотри!

Аленка, стоя на коленях перед темными иконами в углу, в шутливом экстазе громко колотила об пол лбом. Дед тихо засмеялся, погрозив, однако, внучке пальцем:

- А ну прекрати! Вот Господь тебя увидит - ох как рассердится!

Отложив в сторону вязание, он снял очки и потер затекшую переносицу: "Эх, Аленушка... Видела бы твоя мать, какая ты уже большая выросла..." При мысли о покойной дочери сердце привычно кольнуло, - "И ведь как глупо, как обычно умерла!", - в тысячный раз думал старик, - "С мужем на колхозном грузовике поехали к свояку на свадьбу в другую деревню. Возвращались - оба пьяные - и тот не справился со скоростью, грузовик пробил гнилое ограждение и упал в реку, так быстро, вздыбив гору пены, и только через несколько дней нашли и вытащили," - глаза старика стало резать. Было слышно, как проехал поезд. Дед поднялся, опираясь на палку:

- Ну, давай, давай, нечего баловаться. Пошли на огород.

- Деда, а можно я пойду погуляю?

- Ты же мне обещала редиску полить?

- Дед, ну можно, а?

- Ты же обещала!

- Ну, я тогда полью, а потом пойду погуляю, ладно?

- Тогда ладно... - улыбнулся дед. Сходив в сарай, он взял ржавую старую лопату, пошел к длинным грядкам картошки и неторопливо начал окучивать, стараясь не помять зеленые стебли.

Аленка, схватив маленькое ведерко, бегом принесла в нем воды и, по-детски пыхтя и надувая щеки, полила розовые бочка редиски, высовывавшиеся из земли, подбежала к деду:

- Деда, деда! Я все полила! Можно, я пойду?

- Ну, иди, Аленушка, иди. Только смотри - не балуйся!

- Ладно! - уже с улицы крикнула Аленка.

- И к поездам не ходи! - вдогонку крикнул старик, но она уже не слышала, со всей прыти детских ног мчась через деревню в сторону железной дороги, к огромному раскидистому дубу. Лазать по нему считалось привилегией самых отчаянных из мальчишек, поэтому вся немногочисленная детвора глухой деревеньки собиралась там - храбриться и хвастаться.

Дед закончил одну линию картошки, не спеша убрал лопату в сарай, сходил в маленькую деревянную церковь, поставил там свечку и помолился истово: "Только не плакать! Вон старуха-то покойная даже тогда не плакала..." Как похоронили их, - все время ни слезинки - и все разошлись, она изможденно села рядом с могилой, и он хотел обнять ее за плечи, чтоб наконец выплакалась, отдохнула. Она лишь отстранилась от него. Зажав руки между коленей, раскачиваясь в стороны, запела едва слышно, и пела... Горько и бесконечно. А он, кажется, молча ушел домой и рубил дрова... Поговорил с отцом Константином, вспомнил, что даже на войне, такой далекой и страшной, не было веры, а только после смерти жены он пришел сюда, в церковь... Да... на войне-то, честно говоря, и немцев старик видел всего дважды, хоть и прошагал в пехоте ее всю - от зимы ледяного сорок первого до теплого мая сорок пятого, до Германии. Форсировали Днепр - вот уж когда страху натерпелся. Было нужно переплыть на плотах реку и подготовить плацдарм на том берегу, считай, уже мертвые, а с того берега, из дота, стрекотал пулемет, и грохотали пушки, и плывешь открытый всем, как на ладони, пули вперемежку с осколками ложились так убийственно часто, что пока переплыли, на всем плоту живых осталось - только он и сержант. Старику тогда так страшно было, что он отказался лезть на кручу, к доту, но сержант был как в истерике, направил на него автомат и пристрелил бы, если б старик не пополз вверх со связкой гранат в руке, и обполз дот, заглянул внутрь, увидев пулеметчиков, бросил гранаты и бросился сам на землю. Это был второй раз. Обычно же он лежал за бруствером окопа и стрелял туда, откуда виднелись вспышки ответных выстрелов, или брел со всеми, меся рваными сапогами грязь вот вам и вся война. Первый же раз был в какой-то деревне. Наши отбили ее от немцев, даже не то чтоб отбили, просто те уходили с одного края деревни, а старик входил в нее с другого, и тогда он вдалеке увидел немцев еще раз. А вот мертвых - тех и не пересчитать... Пошел обратно, все так же неторопливо, прислушиваясь к шуму поездов, поболтал с соседкой, сварил ужин и только взялся за вязание, как прибежала Аленка, вся в зареванная, всхлипывающая.

"Господи!" - подумал дед, увидав кровь, и закричал: "Ты что? Где? Что случилось?" Ее ответ, прерываемый всхлипываниями, едва можно было разобрать: "Пе... Петька... сказал, что... что я н... не смог... смогу залезть н... на дерево... А я... полезла... и уп... упала" Дед и сам чуть не плакал, видя ее спинку, с левой стороны всю ободранную. Сразу же он побежал за водой, согрел ее, вымыл Аленку всю, она не переставала рыдать, отчего его сердце совсем разболелось, перевязал ее полотенцем.

Оба никак не могли заснуть, а к полуночи у девочки начался жар. Дед забежал к соседке, которая осталась присматривать за внучкой, пока он ковылял до знахарки, будил ее и вел к дому. Та пошла сразу же, будто и не спала, принеся с собой пряные, горькие запахи и охапки душистых трав. Осмотрев девочку, она бросила какие-то из них в огонь, какие-то в кипяток, заставив Аленку проглотить горячий отвар. Всю ночь они хлопотали, но жар так и не унялся, девочка уж и не плакала, а лишь бессильно металась по горячей постели. Дед, согнув колени перед иконами, кланялся, крестился и бормотал молитвы - все, которые знал, а потом просто то, что приходило в голову. Метался он, и поезда неумолчно стучали всю ночь.

Утром, осмотрев лежавшую в забытьи внучку, дотронувшись до ее обжигающего лба, пошел снова к соседке, которая тотчас выехала в город за врачом. Когда дед вернулся, Аленка лежала все в той же позе, едва шевеля потрескавшимися желтыми губами. Дед заплакал и, торопливо склонившись перед ликами, забормотал:

- Отче иже еси на небеси...

Потом снова перешел на бессвязные мольбы, прося архангелов и все небесное воинство защитить маленькую внучку от болезни... В окно избы заглянул отец Константин, увидел враз осунувшуюся больную Аленку, увидел обезумевшего деда, вздохнул, вернулся домой, молился Господу о здоровье рабы божией Елены.

Слезы застилали глаза старику, и Николай Угодник, казалось, понимающе кивал головой вместе с низкими поклонами. Дед стонал, плакал, умоляя:

- ...Господи Исусе Христе! Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое. Спаси! Молю, молю Тебя, спаси Аленушку, солнышко мое. Исцели силой своей, не дай умереть, не дай, пожалей меня, старого. Сотвори чудо, Боженька, избавь от напасти. Помоги! Пожалей, не отнимай у меня ангела моего, как отнял дочь. За что караешь, Господи? Сжалься над стариком, не разрывай мое сердце. Не губи чистое создание, ребенка несмышленого...

Поминутно он трогал детский горячий лоб, менял полотенце, смоченное холодными отварами или чаем, пытался разговаривать с внучкой. На заходе солнца она умерла.

Он сразу почувствовал это и, боясь приблизиться и дотронуться, не желая увериться, закричал во весь голос, вырывая волосы из бороды, крича. Без сил рухнул он на пол и лежал, не двигаясь, сотрясаясь в рыданиях.

Сколько времени он так лежал - он не мог бы сказать, но было уже затемно, когда он поднялся решительно, зайдя в сарай и в нетерпении отшвырнув лопату, взял бутыль с керосином, пошел через деревню, бормоча что-то бессвязно. Подойдя к церквушке, старик открыл бутыль и полил ее сколько смог, поджег спичку и, не задумываясь, бросил в темное керосиновое пятно на стене. Деревянное строение мгновенно вспыхнуло, охваченное смрадом и пламенем. Дед повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь. Люди выскакивали из домов, бежали с ведрами, носились по улицам, крича. Он не слышал и не замечал их, ковыляя к железной дороге, все еще бормоча что-то неразборчиво под нос.

"Ну, вот... вот и все," - подумал он, отойдя уже довольно далеко от поселка. Во всем теле ощущал старик нестерпимую ломоту, и каждое движение давалось ему с трудом, отзываясь колючими болями в сердце. Подойдя к полосам железной дороги, он остановился и прислушался; приближался поезд. Было уже совсем темно, одни сверчки да нарастающий грохот локомотива, а больше ни звука, только собственное дыхание. Неожиданно, когда поезд подъехал уже совсем близко, сделал он молча несколько шагов вперед и встал, широко расставив ноги, раскинув в стороны руки, на железнодорожном пути, будто стремясь обнять ревущую несущуюся на него стену. Только успел отвернуть лицо, чтоб огни не слепили.

Короткий, едва слышный сквозь грохот удар заставил машиниста насторожиться. "Да нет... почудилось..." - дернул за цепочку, и поезд победно затрубил.

РЭГГЕ ДЛЯ ПРОСТОГО ЧЕЛОВЕКА

День был неудачным. Разбивая в сковородку яйца, Митя как бы со стороны думал о своем отвратительном брезгливом настроении. Покачивал головой в такт неизменному Бобу Марли, лениво ругал сам себя и так же лениво сам с собой соглашался. Да, нужна самодисциплина. Да, работа до седьмого пота. Зарядка и обтирание по утрам. И бриться каждый день. И научиться, наконец, играть на гитаре.