Одержимые удачей - Филоненко Ольга

Филоненко Вадим Ольга, Филоненко Вадим Ольга

Одержимые удачей

Вечер 29 июня 1908 г., за десять часов до падения Тунгусского метеорита, Среднесибирское плоскогорье, эвенкийское стойбище на реке Хушмо

Илья Берестов, русский, ссыльный студент-медик 26 лет от роду, волею случая осевший в фактории Ванавара фельдшером, всегда любил чай. Особенно тот, который заваривал его друг – эвенк (или как их в ту пору называли тунгус) Василий Дженкоуль. Внешне напиток выглядел страшновато и по цвету походил на жидкий деготь, но был настолько душист, что у Ильи всегда слегка перехватывало дыхание от предвкушения первого обжигающе-вкусного глотка. Вот и теперь, прежде чем прикоснуться губами к краю кружки, Илья по привычке закрыл глаза и несколько мгновений вдыхал опьяняюще-травный аромат. Дело происходило в одном из летних чумов семьи Дженкоуль. Илья и Василий сидели, поджав ноги, на оленьих шкурах и пили чай. Уютно потрескивал разведенный посреди чума костер, но гари внутри почти не чувствовалось – дым поднимался высоко, проходя через отверстие в конусной крыше так, что в чуме оставался лишь его легкий привкус.

"Привкус дыма к травяному аромату чая". Берестов хмыкнул, не открывая глаз. Он обожал эти запахи. Он "дышал" чаем, изредка делая осторожные маленькие глотки, и наслаждался ощущениями.

– Ты будто молишься, – ворвался в таинство чаепития насмешливый голос Василия. – Пей, чего его нюхать!

– Ты варвар. Дикий варвар, – пробормотал Илья. Позапрошлой весной Василия сильно порвал медведь, и Берестов больше месяца выхаживал его, фактически силой выдернув с того света. А год спустя Василий вытащил Илью из гнилой топи, куда тот опрометчиво забрел, увлекшись сбором лекарственных трав. С тех пор они дружили – крепко и безоглядно.

– Я варвар, – согласился Дженкоуль. Пару дней назад Илья объяснил ему значение этого слова: дескать, варвар – это дитя природы. – А ты пей, да спать ложись. Завтра рано-рано тебя подниму, до рассвета ходить надо.

– Куда еще? – рассеянно отозвался Илья, смакуя дивный напиток.

Дженкоуль глянул на друга с хитрецой.

– На сохатого с тобой пойдем.

– Не, Вась, не пойду, – отказался Берестов. – Не люблю я охоту, ты ж знаешь. Я лучше в Ванавару вернусь. Сыну твоему полегчало, лихорадка почти прошла, так что…

– Успеешь еще в Ванавару. Поутру со мной пойдешь! – отрезал Дженкоуль. – Буду делать из тебя человека, варвара. – Он громко отхлебнул чаю и неодобрительно взглянул на друга. – Ты плохо живешь: оленей нет, жены нет, детей нет, палить из ружья не умеешь…

– Ну, положим, умею, – возразил Берестов, – умею, но стрелять из ружья по божьим тварям не хочу.

– А я тебя не на "божьих тварей" охотиться зову – на сохатого.

– Лось тоже тварь божья.

– Сколько раз тебе говорить: зверь не божья тварь, у зверя души нет, – покачал головой тунгус.

– Это вопрос спорный.

– Ничего не спорный, – решительно прервал Дженкоуль. – Мой дед зверя бил, и отец бьет, и братья бьют, и я бью, и дети мои, как подрастут, будут. И тебя научу. И жену тебе найду. Потом оленей заведешь.

Берестов поморщился, но промолчал, зная, что переспорить упрямого тунгуса не так-то просто. Он допил чай, отставил кружку, встал, подвигался, разминая затекшие ноги, откинул матерчатый полог чума и вышел наружу, с головой окунаясь в тревожные пестрые сумерки. Тунгус вышел следом, глянул ввысь, покачал головой:

– Плохо. Небо горит.

– Видно какая-то природная аномалия, – машинально откликнулся Илья.

Северное сияние в последнее время и впрямь было необычайно яркое: то красно-желтое, огненное, то ядовито фиолетовое, с интенсивными изумрудными сполохами. А под вечер иногда появлялись странные облака – словно блестящая серебристая вуаль окутывала сумеречное небо.

Илья поежился, помялся нерешительно, а затем признался, не сводя взгляда с полыхающего, огненно-красного неба:

– Беспокойно мне, Вась, ох и беспокойно. Сердце щемит. Словно жду чего-то…

– Всем беспокойно. Шаман Чуню говорит: Аксири сердится, скоро стрелять начнет.

– Слушай, у тебя одна стрельба на уме, – засмеялся Илья. – Аксири – это по-вашему бог неба, в кого ему стрелять? На небе сохатые не водятся! И вообще, ты вроде крещеный, у тебя крест нательный, а в Аксири веришь.

– Я в них во всех верю: и в Аксири, и в Иисуса, – хитро прищурился Дженкоуль, отчего его и без того узкие глазки превратились в щелки. – Что мне трудно что ли? А им приятно. Глядишь, там где Богородица подведет, Аксири выручит, а от гнева Огды (*бог огня) Иисус спасет.

Их разговор прервал отец Василия – крепкий, в годах, тунгус с морщинистым, словно выдубленным, безбородым лицом, раскосыми глазами-черточками и гортанным голосом, привыкшим покрикивать и на оленей, и на членов семьи. Семья Дженкоулей считалась очень зажиточной – общее поголовье их оленей давно перевалило за шесть сотен.

Старший Дженкоуль приветливо улыбнулся Берестову и повернулся к сыну.

– Завтра на Илимпо пойду, олень встречать. – Из уважения к Берестову он заговорил по-русски, но чужой язык давался ему не так легко, как сыну, поэтому его речь была путаной мешаниной русских и эвенкийских слов, но Илья давно уже научился понимать подобную "кашу". – А ты, Василий, бае лекаря до Ванавары веди, олень верховой дай.

– Я прежде хотел его к Чургиму сводить, на сохатого…

– Хорошо. Своди.

– Все, Илья, теперь не отвертишься, – захихикал Василий, когда отец ушел в чум. – Слыхал, что отец сказал? А старших слушать надо!

– Да черт с тобой, пойдем, – сдался Берестов.

– Э… Нечистого не поминай, – нахмурился тунгус, с опаской покосился на огненное небо и поспешно забормотал то ли христианскую молитву, то ли обращение к своим, варварским богам.

Утро 30 июня 1908г. выдалось на редкость погожее – тихое, ясное, безветренное. Наступающий июль здесь, в тунгусской тайге, был самым жарким месяцем в году, хотя Илья так и не смог до конца привыкнуть к резким летним перепадам температур: то жара под тридцать, то едва больше десяти и мокрый то ли дождь, то ли снег. Но сегодня небо было ясное, синее, а воздух свеж, но не холоден. Да и шагали они довольно быстро – Василий, как и все эвенки, просто не умел медленно ходить. И все же Берестов на ходу поплотнее запахнул армяк и поежился – его била мелкая противная дрожь. "Не выспался что ли? Или, упаси боже, лихорадку подцепил?" – рассеянно подумал он, привычно отмахнулся от ненасытных комаров и посверлил раздраженным взглядом спину шагающего впереди бодрого, веселого Дженкоуля.