Один - Иван Лорд

Иван Лорд

Один

Обращение автора

Дорогой читатель, я рад приветствовать тебя! История, которую я написал, никогда не происходила. Ну почти… Поэтому не пытайся судить о ней строго, ведь о фантазиях и мечтах не принято судить. Суждения — это участь научных теорий. Мой же роман — выдумка. Ну почти…

Я старался наполнить историю смыслами и идеями, интересными персонажами и увлекательными событиями, которые создают художественность (так всеми любимую) произведения. Уповаю на то, что тебе будет интересно, что ты с головой погрузишься в выдуманный мной мир. Я надеюсь, что ты полюбишь его также, как и я.

Буду тебе благодарен за отзыв и поддержку. И если пожелает твоё сердце, дорогой читатель, подпишись на мои ресурсы:

ВК https://vk.com/ivan_lord_lit

Телеграм https://t.me/poet_ivan

Эпизод 1. Перемены

Глава 1. Бессилие

«… самый страшный гнев, гнев бессилия.»

— Михаил Булгаков. Мастер и Маргарита.

В мастерской Горшечник вместе с Учеником лепил кувшин из белой глины. Это лучший кувшин, который когда-либо обжигался в печи. Горшечник был усерден и кропотлив. Он с особой любовью прикасался к каждой частице глины. С такой же заботой и трепетом он обжигал своё творение. После завершения работы Горшечник сказал, глядя на дело своих рук: «Весьма хорошо!» Ученик долго смотрел на весь процесс, пытаясь постичь суть мастерства своего учителя, и уже после работы он также пристально вглядывался в каждый изгиб кувшина. В Ученике рождалась зависть, потому что он понимал, что никогда не сможет сделать что-то подобное. Он начал замечать, как ему казалось, слабые стороны в творении своего наставника, ему не нравилась форма, толщина, цвет. Наконец, этот сосуд стал настолько ему отвратителен, что в гневе Ученик разбил его на мелкие осколки, а потом попытался растолочь их в пыль. Утром Горшечник вернулся и увидел ужасную картину: в центре разгромленной мастерской его Ученик с пеной у рта рьяно что-то толок в ступе, он пыхтел и выкрикивал ругательства. Горшечник осторожно подошёл и попытался успокоить мальчика, но Ученика уже полностью захлестнула злость. «Омерзительный кувшин мог сделать только омерзительный творец» — считал мальчик. Он выхватил нож и убил Горшечника. Брызги крови запачкали мастерскую. Всё вокруг начало вопить, звенеть и шуметь. Свет исчез и наступил мрак. Ученик превратился в когтистого монстра со светящимися алым светом глазами. Он закричал мёртвому Горшечнику: «Я сделаю лучше!»

Одис в полной тишине на берегу реки Мирянки проснулся от ужаса. Его сердце бешено колотилось. Тяжело дыша и смахивая пот со лба, Одис оглянулся: полная Луна освещала серебристую реку, трава слегка колыхалась от тёплого ночного ветра, и где-то вдали, ухая, летел филин. Одис постепенно успокоился, и его дыхание выровнялось. «Фух. Всего лишь кошмар».

Вдруг кто-то рядом зашевелился, Одис вздрогнул, но это была просто она. Люра. Единственная девушка, способная приковать его взгляд к себе. И он стал смотреть на то, как она спит, как вздымается её грудь, как шевелятся веки. «Хороша!» — подумал Одис, наслаждаясь видом горящих волос, лошадиным изяществом, красотой тонких губ, широкими бровями и ласковыми веснушками, её аккуратным, словно ягода, носом. Люра спокойно потянулась и открыла глаза, она заметила, что Одис очарованно смотрит на неё. Улыбаясь, она спросила:

— Ты чего, милый?

— Не знаю… Просто не могу наглядеться на тебя. Под лунным светом ты сияешь как Мирянка.

— Ой, ладно тебе, — зарделась Люра.

Одис наклонился к девушке и поцеловал её, потом лёг рядом и тяжело вздохнул.

— Мне приснился кошмар.

— Правда? Мама говорит, что кошмары — это предзнаменования богов о чём-то дурном, о чём-то ужасном, — Люра пристально посмотрела Одису в глаза. — Тебе нужно сходить к Огу, он объяснит значение сна.

— Нет уж, спасибо. Не люблю этого старика. От него всегда веет холодом и бросает в дрожь. Буду надеяться, что это всего лишь сон, а не предзнаменования богов.

— А что если нет?

— Если нет… Тогда я притворюсь калекой и скажу, что не слышал и не видел никаких предзнаменований.

Одис старался сдержаться, но всё же рассмеялся.

— Ты шутишь, Оди? — обиженно толкнулась Люра. — Я же серьёзно.

— Извини. Давай не будем об этом.

— Хорошо, не будем. Тогда давай о нас.

— А что о нас?

— Ну… Ты не думал о будущем? Мы же не сможем прятаться вечно.

— Ты права, не сможем.

— И?

— Что и?

— Ой, Оди, скажи честно, ты глупый? — расстроено, чуть не плача, сказала Люра. — Я хочу быть твоей и ничьей больше. Так, чтобы все знали.

— Ааааа… Ты об этом. Обещаю поговорить с отцом.

— Вот и славно.

Она обняла Одиса, и так, обнявшись, они уснули под звук тишины.

Утром Одис Энте̒ро вернулся в Кхмерку. На улицах поселения уже вовсю кипела жизнь: дети бегали и мешали взрослым, главы родов организовывали работу, женщины трудились в личных хозяйствах, а юноши шли тренироваться. Одис смотрел на Кхмерку, представлявшую собой нагромождение крепких изб, сараев и огородов, в центре которого стояла ратуша. В ратуше жил род Энте̒ро. Отец Одиса, Сиго̒р Энте̒ро, был вождём Кхмерки. И именно к нему сейчас шёл его наследник, которому прохожие кланялись, выказывая своё уважение.

Одис приблизился к дверям ратуши, пройдя по пыльным улицам и пережив множественные приветствия, которые так сильно смущали его. Двери, как и весь дом, были вытесаны из железного дерева, редкого и не горящего. Их украшали рисунки и символы, имеющие магическое значение: они должны были от чего-то защищать, что-то привлекать и о чём-то напоминать. Но вот от чего и что, уже давно никто не помнил.

В этот момент страх был внутри Одиса, как разлившаяся река. Он боялся войти и сказать отцу о своей любви к Люре. Он знал, что отец не одобрит такой союз, ведь она была дочерью бедного плотника. Однако Одис дал слово, и обратного пути для него не было. Он отворил двери и вошёл. Сиго̒р Энте̒ро грозно ждал своего сына. Этот мрачный человек стоял возле стола, рассматривая бумаги, весь вид вождя говорил Одису, что тот пребывал в крайней степени бешенства. Пожалуй, в этом не было ничего удивительного, но в этот раз чувствовалось какое-то особенное напряжение. Сигор услышал сына и развернулся. Улыбка расплылась по его лицу, и, раскинув руки, он зашагал к Одису.

— Сын мой! Оди, я рад тебя видеть. Где ты был этой