Первая и единственная - Георгий Марчик

Георгий Марчик

Первая и единственная

На столе передо мной лежит разорванная пополам, помятая, слегка пожелтевшая фотография размером с сигаретную пачку. С лукавой улыбкой смотрит на меня с нее юная девушка в белой летней блузочке. Она словно хочет сказать мне что-то. На обороте фотографии аккуратно выведены слова: «Помни копию, храни оригинал». Когда-то меня слегка раздосадовала и даже обидела эта надпись. Я ждал более сердечного посвящения. Кроме того, мне был не совсем понятен смысл этой фразы: «Помни копию…» Кто в данном случае копия? А кто оригинал? Она или фотография?

Фотографию эту Валя подарила мне на выпускном вечере. С первого класса мы сидели с ней за одной партой. Я любил ее. Старый прекрасный сон. Он промелькнул как один светлый миг, как солнечный блик на воде. Белоствольная березка за окном поезда. Соскользнувший с дерева сухой лист в пору золотой осени. Какой след от них остается? В сердце? В памяти? В жизни?

Эту фотографию разорвала на две части и смяла она сама. Но это уж потом, спустя много лет. Я любил ее, но не понимал, что люблю. Я тогда ничего не понимал. Был глуп и самонадеян, как молодой петушок. Признаться даже себе в том, что я люблю ее, было свыше моих сил. Любить ее, обыкновенную девчонку? С какой радости? За что? Слишком я привык к ней, знал, как свои пять пальцев.

День и ночь готовится к урокам, потом сидит, руки между сжатых колен и дрожит от страха словно крольчиха, поднятая за уши. Боится, что ее вызовут. А вызовут, краснеет, бледнеет, запинается. Кто-то назвал это повышенным чувством ответственности. Всегда о ком-то заботится, кому-то помогает, за кого-то переживает. О себе бы больше думала. А то ходит в одном и том же платьице и кофточке. Девчонки модничают, а ей хоть бы что. Смеется: «А мне лишь бы чисто было и аккуратно».

Она, конечно, догадывалась, знала, что я ее люблю. Иной раз посмотрит так удивленно, даже с упреком — мол, ну что же ты, Гена? Это меня, конечно, бесило. И я старался какой-нибудь выходкой доказать, что мне на нее плевать. Она могла заплакать, но никогда ни в чем не упрекнула.

На выпускном вечере — шумном, бестолковом — все были охвачены телячьим восторгом — я тоже был в каком-то горячечном настроении — к тому же выпил два стакана вина — она подошла ко мне — веселая, с пылающими щеками, возбужденными глазами, взяла за руку, увлекла за собой: «Пойдем!» Рука ее, сухая и теплая, подрагивала — из нее словно било током. Мы вышли из зала, спустились этажом ниже, подошли в коридоре к окну. Я стоял и, как мне казалось, насмешливо улыбался.

В лунном свете она стояла передо мной словно березка, трепещущая каждым своим серебристым листом. Мы помолчали, потом достала из сумочки, то ли из книги — сейчас уже не помню — и протянула мне маленькую фотографию: «Это тебе. На память». Я нерешительно взял фотографию, и тут она вдруг поцеловала меня в губы. У нее были теплые, мягкие, ласковые губы. От неожиданности я опешил. Она улыбнулась: «И это на память». Повернулась и убежала. А я стоял еще некоторое время, разглядывая фотографию. Потом пробормотал: «Ну, вот еще выдумала» и вернулся в зал.

Вот и все, что можно сказать о наших отношениях. И все-таки отношения были. Без поступков и даже без слов. Без, если так можно сказать, внешней формы. Из нее в меня словно переливалась теплота жизни, благородство. Но во мне жило два «я» — один грубоватый, самонадеянный и самовлюбленный позер, фанфарон, живущий в каком-то условном, выдуманном «красивом» мире, второй, второй, по моим тогдашним понятиям слюнтяй, тюха-матюха. Первый грубо и бесцеремонно подавлял второго, не давал ему выпрямиться, проявить себя.

Я хотел казаться кем-то значительным, корчил из себя аристократа. А какие они, аристократы, представлял очень приблизительно. В основном по фильмам. Вот и манерничал. Главным было пустить пыль в глаза. Красиво одеться, красиво пройтись по улице, красиво подъехать к кафе на такси, красиво посидеть в ресторане.

Поза убивает живое, настоящее. Начинаешь не жить, а позировать. Все делаешь для виду. Даже девушку выбираешь с таким расчетом, как она будет смотреться. Чтобы не ударить в грязь лицом перед такими же шалопаями, как сам.

Из школы мы разлетелись, кто куда. Школа подвела черту под нашим детством. Все, что осталось за этой чертой казалось мне не настоящим, не всамделишным, а было каким-то подготовительным этапом к взрослой жизни. Я ее понимал так: все тормоза отпущены, живи, как хочешь, ты сам себе хозяин. Главным ощущением была для меня полная раскованность, свобода.

Не имело никакого значения кем работать и где. Лишь бы можно было зашибить и купить фирменную тряпку. Попал я в изоляционный цех завода «Контактор». Обрабатывали в нем текстолит, цемент, асбест, производили разные изоляционные изделия. Там я и познакомился с этим прохвостом Шуркой, в котором нашел своего полного единомышленника. На уме было одно — отработать, принять душ, переодеться и настроиться куда-нибудь. Где можно потусоваться с такими же козлами, как сами. Через год меня призвали в армию. Еще через два года я вернулся на свой завод.

Жить бы мне и жить, как всем нормальным людям. Учиться, заниматься спортом, ходить в кино, встречаться с хорошей девушкой. Но нет, меня тянуло к другому. У меня была установка на «красивую» жизнь. Чтобы все было не так, как у других. Все с выкрутасами. На уме как достать английский блейзер. Такой, чтобы все с катушек от зависти. Или французский пиджак в обтяжку из черного бархата. Рубашечку цвета хаки с погончиками и планкой на груди и буквочками над карманчиком «Ю АС АРМИ». Черта в них этих буквочках. Так нет же. Дайте мне наимоднейшую вещь, а я за нее выложу любую сумму, хоть месяц буду вкалывать. Так и ходил, пижонил — «костюмчик новенький, колесики со скрипом» — на шее брелок — крохотная бритвочка на цепочке, на ногах деревянные сабо, на вельветовых джинсах сзади тоненькая полосочка со словами «Луи Филипп». Мы не то, что вы, дикари неотесанные, эскимосы. Иду, бывало, по улице или ресторану, один черт где, руками загребаю как веслами, грудь вперед, голова по-петушиному вскинута кверху. Никого не замечаю.

Конечно, не отрицаю, есть своя приятность в красивом прожигании жизни. Модно оделся, красиво подъехал на такси к ресторану, красиво сделал заказ, красиво выпил, закусил, потанцевал, рассчитался. Чтобы тебе поклонились, словно ты и впрямь персона. А что дальше? Об этом не думаешь. Живешь одним днем, сейчас, сегодня. От этого и пляшешь. Комариная философия. Насосался и доволен.

… После школы прошло уже несколько лет. Старая любовь была забыта, заросла сорняком как заброшенное кладбище. Я все крутился на карусели удовольствий. Кабаки, тряпки, девчонки. Как в болоте — сверху сочная зеленая травка, цветочки, а внизу черти. Красивая жизнь требует денег. А где их взять? Заработка уже не хватало. Приходилось искать дополнительные доходы: что-то покупать, перепродавать. А тут еще познакомился с одной девицей — художницей, красивой, как Венера Милосская. Только с руками, конечно. Она меня раззадоривала: «Ну, что ты за кавалер? Не можешь подарить своей даме паршивую цепочку». Цепочка, конечно, паршивая, отвечаю, но сделана из чистого золота. И чтобы ее купить надо вкалывать по крайней мере три месяца.