Неспящие - Аннелиз Вербеке

Аннелиз Вербеке

Неспящие

Посвящается Ливен

And I’ll show youWho I’ve been running fromIt’s the feelingOf wakingAnd it’s gone.

Я открою тебе,От чего я бегу много лет, —это призрак бессонницы,но его больше нет.

Мои ночи были длиннее, чем дни, ведь ночью я оставалась одна. Я смотрела на Ремко, храпевшего у меня под боком. Он был моей последней надеждой, только он мог уснуть, и в этом заключалась вся разница. С моего теплого живота он скатывался в Долину снов — место, которое я помнила с каждым днем все хуже и хуже.

В первые недели своей бессонницы я спрашивала совета у многочисленных врачей и друзей. Следовала всем рекомендациям: бег перед сном, горячее молоко с медом, упражнения на дыхание, таблетка феназепама, пять таблеток феназепама, косячок, бутылка вина, горы книг.

Но по ночам я чувствовала, что мои нервы натянуты до предела, а все тело ломит. Голова работала лучше, чем днем, — я едва справлялась с бегущим потоком мыслей. Обычно начало было хорошее, а заканчивалось все неуместными вопросами о смысле жизни и самосожалением. Лучше не иметь точно очерченных планов на всю оставшуюся жизнь. Ни один роман не может длиться вечно. Дети? — Нет, спасибо, это не для меня. Работа? — Скорей всего, с ней не будет проблем. С моими-то дипломами. С моим чувством юмора. С моими талантами. С моими тайнами. С моими страхами. Любила ли я кого-нибудь по-настоящему? А может, годами видела в зеркале только себя, обычно очень упрямую и сердитую?

Лишь на рассвете я порой ненадолго впадала в дрему — промежуточное состояние между бодрствованием и сном, но это было, увы, все же слишком далеко от Долины снов.

Нет ни одной страшной болезни, о которой не сняли бы видео. Ремко решил показать мне фильм про Роджера, директора школы. Этот человек не спал целых полгода. Его родственники все тщательно засняли на пленку, начиная с его первых беспокойных ночей и до тех пор, пока его измученные бессонницей глаза не закатились уже в больнице. Врачи оказались бессильны. В результате многодневных наблюдений они сравнили его с рубильником, который невозможно вырубить. Его пичкали снотворным в кошмарных дозах, этого хватило бы, чтобы уложить целое стадо быков. Но «рубильник» Роджера не отключался. Быки мычали у него в голове, пуская слюни, вытекавшие у него изо рта. Его кончина ознаменовала собой заслуженный отдых — это было общее мнение.

После просмотра этого сюжета мы с Ремко потеряли дар речи. Он уткнулся лицом в мою руку, лежавшую у меня на коленях, и стал поглаживать мои бедра. Я гладила его по голове, механически, — таковы были все мои движения в ту пору.

— Сколько сегодня ночью? — спросил он, проглотив комок в горле.

— Четыре часа, — солгала я.

На самом деле я спала всего час. Как обычно, когда мне надо было прибегнуть ко лжи во спасение, на меня напал безудержный смех. Вначале Ремко смеялся вместе со мной — просто за компанию. Но теперь он заметил горечь моих слез, почувствовал, что я на грани срыва. Он всё знал, но не понимал. И самое смешное то, что я сама ничего не понимала! Как в тот раз, когда какой-то осёл у меня на глазах дважды наступил на одни и те же грабли. Или когда карлик на улице поскользнулся на кожуре от мини-банана. Или тот случай, когда один бизнесмен угодил ногой в мое ведро с водой, когда я подрабатывала уборщицей. Это тоже было забавно.

— Это тоже было забавно, — сказала я вслух и повторяла эту фразу всю ночь.

Ремко все плакал и плакал, пока не уснул. Было даже не без пяти двенадцать, а куда позднее — ночная жизнь в самом разгаре.

Я мчалась на велосипеде по темным улицам в поисках жизни, полная энергии. Времени на часах — три. Опустевшие площади, темные скверики и лишь кое-где — неспящий голубь. С появлением уличных фонарей эти твари окончательно свихнулись. Интересно, легко ли свернуть шею голубю? Скорей всего, не очень. Крепкие орешки — эти «летающие крысы»!

Разумеется, людей я время от времени тоже встречала. Город, что называется, никогда не спит. Впрочем, к моему большому сожалению, я вынуждена была признать, что они не были моими товарищами по несчастью. Многие из них уже выспались или хотя бы немного вздремнули. А те, что пока еще нет, как раз собирались на боковую. Вот сволочи! Ну, я им покажу!

Моя злость не распространялась на «сов» или «жаворонков». Еще меньше на тех, у кого в окнах горел свет. Взять, например, проституток — когда спят они? Этот вопрос не давал мне покоя. Я прикатила на улицу розовых фонарей и стала прохаживаться по ней рядом со своим велосипедом. Большинство дам явно не обрадовалось моему появлению. Некоторые смотрели на меня высокомерно и в то же время снисходительно, дескать: «Тебе так слабо?»

Я остановилась перед стеклянной клеткой какой-то бледной толстушки. Она была слишком пышная для своего флуоресцирующего топика, слишком неуверенная для своей черной латексной юбки. На голове явно парик — такой копны волос у людей просто не бывает. На меня уставились глаза навыкате, цвета мутной морской воды. Мой неспящий мозг приказал мне нагло таращиться на нее в упор. Я постучала по стеклу: «Помоги мне! Помоги мне! Дверь открой! За мной гонится охотник, страшно злой!»

Через узкую дверь она впустила меня внутрь и провела в душную комнатку. Внутри все было розовым, от фарфоровых статуэток до фаллоимитатора на тумбочке рядом с такой же розовой постелью. Интересно, она в ней спит?

— Я только хотела тебя кое о чем спросить, — начала я.

Она криво улыбнулась, пытаясь скрыть неуверенность, сквозившую в рачьих глазах под накладными ресницами.

— Not understand. Just arrive[1].

— When do you sleep?

Мне не хотелось долго тут торчать. У меня не было сил искать подходы, не говоря уже о понимании.

— Sleep?

Она подперла подбородок пухлыми ручками, закрыла глазки и выпятила губки.

— No sleep, miss, only fuck[2].

Врала, дурында! Что я здесь забыла?

Какой бред — сомневаться в том, что шлюхи спят! Все спят. Сон соединяет настоящее с прошлым. Сон все перемалывает и лечит. Сон примиряет бедных и богатых, мужчин и женщин, людей и животных. Спят все, каждый, кроме меня.

Уже в период моих самых первых ночных блужданий я дала себе слово излить свою ненависть на тысячи и миллионы мужчин, женщин и детей, которые, лежа в мягких постелях, рассматривают в полутьме внутреннюю поверхность своих век, оборотную сторону своей души. Завтра они с трудом проснутся. Пьяные от сна, сядут за кухонный стол или плюхнутся на толчок. Встанут с левой ноги, почему бы и нет? Словно им в жизни есть на что жаловаться!

Я напоследок затянулась и бросила окурок в канализацию. Wonderwoman’s action time[3]. Дверь подъезда многоэтажки бесшумно открылась. В помещении, где находились звонки, автоматически вспыхнули и негромко загудели лампы. Я пробежала глазами фамилии на почтовых ящиках, одна наклейка лучше другой: Дебаре, Ван Килегхем, Де Вахтер, Зордана, Ахиб, Вон, Де Хитер[4]. От комбинации трех последних фамилий я невольно прыснула от смеха. «Ахиб вон хитёр („Ха-ха, не так уж это и смешно!“): лейка есть, а цветка не завел! („Ха-ха-ха, перестань, прекрати сейчас же!“) Ну, Ахиб! Хоть что-то у него есть! („Прекрати!“)». От моего смеха задрожали дверные стекла. Я приказала себе успокоиться и подошла к звонкам. «Начнем с Ахиба!» Я нажала на кнопку и приложила ухо к решетке домофона. Долгое время ни гугу. Класс! Это означает: «Катись отсюда!» Правда жизни. А потом вдруг: «Да?» — испуганный женский голос. Я решила молчать как можно более угрожающе.

«Слушаю. Кто там?» Как же скучно общаются люди!

Длинная пауза. Она что, выронила трубку и теперь спускается вниз по лестнице?

«Послушайте, зачем вы меня разбудили? Я требую уважения к своему ночному покою!»

Сон не дал ей закричать в полный голос. Моя цель была достигнута. Я выскользнула на улицу и умчалась на своем железном скакуне. В ночь, которая принадлежала только мне, ночь, которая желала только меня.

Днем я готова была держать отчет перед собой и другими. Днем я сдерживала свое сумасшествие. Днем я не давала повода для беспокойства.

— Молоко с медом, — вздыхала моя мать, уверенная в том, что ее проблемы куда важнее.

— Расслабляющий массаж, — внушал мой приятель, уже несколько лет искавший повода продемонстрировать мне свое искусство в данной области.

— Психиатр, — изрек Ремко, единственный, кто догадывался о моих ночных эскападах.

Вначале мне казалось, что над его предложением стоит подумать. Глядя на себя его глазами, я понимала, что иначе нельзя. У меня проблемы. Днем это было очевидно. Но ночью его глаза были закрыты, и я уже не могла видеть в них себя.