Куплю чужое лицо - Сергей Дышев

Сергей Дышев

Куплю чужое лицо

Описываемые события реальны в той степени, в которой соответствуют действительности.

* * *

Я встретился с моим бывшим начальником до операции и сказал: «Мне надо скрыться, иначе меня убьют». Он сказал: «Володька, какая ерунда, у меня столько дел, отвлекаешь, никто не обращался с подобной чушью. Это у тебя просто синдром трусости!»

Но я знал, что киллер-гастарбайтер Веракса каждый день вкалывает в себя все большую дозу героина, у него нет счастья, у него есть цель. Эта цель – я.

Человек, хоть раз стоявший на краю пропасти, даже если это был подоконник хрущевки, уже по-иному смеется над трудностями ущемленного самолюбия.

Я – Раевский. Фамилия досталась из глубины веков, годы-перекаты заставляли меня то забывать, то специально скрывать мое знаменитое родство… Самое неприятное – не замечать укоризненных взглядов тех, кто считает себя наследием России. Обычно это старые пердуны. Они вовремя не засветились на партсобраниях, во времена перестройки ворчали на «сухие» прелести горбачевских «свершений», а когда спецмолодежь похватала общенародное, они озанудились до маразма. Их сторонились даже священники.

Для полного счастья надо пережить острое чувство одиночества. Какое-то время я жил под лозунгами, которые сочинил сам. Впрочем, лозунгами это назвать было нельзя, вспышки-мыслишки, которые всего лишь хотелось проверить на «авось». Для ощущения одиночества я расстался с женщиной, с которой спал двадцать девять дней и которая уже надеялась плотно войти во все графики моей жизни. Как и я непосредственно в нее саму.

Но что-то сверху возопило, я захотел одиночества, как раз в то время мне навязчиво снились огромные затопленные луга, я плыл, плыл и плыл… Кое-кто мне советовал обратиться к психиатру. Я не внял: сновидения, как правило, оказывают решающее значение в моей судьбе.

И я поплыл.

Она плакала, слава богу, телефон – неплохая промокашка, и дальние слезы не могли омрачить мой пыл. Она говорила, что испытывает жуткое одиночество, даже когда идет по самой шумной улице. Я не верил. Не тому, конечно, что она ходит по шумным улицам, а ее заверениям, что люди, противоположные до крайности, неизъяснимо тянутся друг к другу. Я опасался ее, как можно опасаться лишь женщину, предавшую тебя однажды.

Но женщинам предательство всегда сходит с рук. По крайней мере, с моих, – и наш продолжающийся трехчасовой разговор по телефону тому вялое подтверждение.

– А во Львов почему не уедешь? – незаинтересованно спросил я.

– Там я никому не нужна, – грустно ответила Мария. – Мамка с батькой разменяли двухкомнатную квартиру и усиленно создают новые семьи. Вроде бы меня не прогоняют, а приткнуться негде. У них свои проблемы. – И без видимой связи вздохнула: – Эх, мужичка бы хорошего, толкового, можно, на худой конец, и москаля.

– А я что – не сгожусь? – спросил тогда я и мысленно положил ей руку на грудь. Я даже смог определить, что она уже сняла лифчик, оставшись в рубашке…

Так получилось, что продолжение этого разговора вскоре произошло в моей комнатушке. Мы пили водянистое вино цвета марганцовки и, путаясь в словах и мыслях, называли его бургундским – добрым и старым, как старшина роты в отставке. Я называл «добрым», она – «старым», а возможно, и наоборот.

Мария лениво сбросила руку, усмехнулась и снова вздохнула:

– Не обижайся, но какой с тебя мужик? Ни квартиры своей нет, ничего… Такой же флюгер, как и я. Увидел, где деньги можно шальные получить, – и полетел туда… Не обижаешься?

– Обижаюсь. Что за фамилия – Флюгер?

Так Мария игралась со мной. Она присела на колени. Имеется в виду на мои колени. Я почувствовал аромат волос. У каждой женщины волосы пахнут по-своему. У нее же запах был особенно необычен, он что-то напоминал из далекого детства, когда я в летней беседке впервые неумело и робко прижимался к девчонке из соседнего класса. Кажется, именно так пахли ее волосы. А может, они всегда так пахнут, и волнуют, и тревожат, и не в женщине самой дело, а в тебе самом… Нет, все же в женщине… Биологи бы объяснили: мол, женская кожа специально издает призывный аромат, но не всегда, а когда остро истоскуется по любви и мужским объятиям.

– У тебя давно не было мужика? – спросил я, нарочито зевнув. – Если не хочешь, не говори, просто я подумал, что тебе катастрофически, жестоко не хватает мужичка. И необязательно он должен быть сякой-такой крутой военизированный, в шрамах справа налево и снизу вверх…

Она ответила, чуть приподняв одну бровь вверх, глядя в потолок:

– Наверное, полгода. Как-то отвыкаешь, и уже в привычку входит воздержание.

– Это точно… Когда я в Афгане служил, многие сохли по гарнизонным дамам, а те нос задирали, не подступись. А другие ребята их как в упор не видели. Я тоже сказал себе: стану схимником. Придет время – все наверстаем…

– Ну и как?

– Наверстываю…

Мы оба рассмеялись. Душевная у нас пошла беседа. Прямо как у солдат одного взвода.

В конце концов случилось то, чему было не миновать. Наши бренные тела как-то сами по себе сблизились, несчастное диванное расстояние между нами сократилось до нуля, а потом еще меньше, на отрицательные величины, мы сплелись и, как голодные звери, набросились друг на друга. Древние, как жизнь, инстинкты покорили нас, неизвестно, чего было больше: любви, нежности, взаимного желания принести радость или же боль сопернику. Именно соперниками мы стали в этой жаркой схватке, наши тела трепетно скользили друг о друга, высекая молнии, энергетические дуги, волосы ее сбились в огромную вьющуюся копну… Как со стороны я слышал свои хрипы, ее всхлипывания, стоны, и ко всему еще – треск и хруст дивана, который добавлял дикой радости и веселости в действо, что мы сотворяли… Мы послали к черту бабушку Дусю, которая жила за стеной и уже громко и сердито стучала, а мы, хрипло задыхаясь, хохотали. Старуха забыла силу любви, может, ее и не было. Мы не стали жалеть старушку, оставив это лишнее чувство на потом, мы опять сплелись как змеи, скользкие и очень гибкие; наши тела блестели в свете уличного фонаря, как волны прибоя под желтой луной.

Потом, разгоряченные, мы выскочили на балкон и стали курить одну сигарету на двоих, пока не околели от холода. Баба Дуся не тревожила, наверное, заснула, а может, слегка умерла, на время, чтоб утром с недовольством воскреснуть и на всю оставшуюся жизнь научить нас крепкой морали.

Утром Мария сбежала. Я только успел крикнуть вслед:

– Ты надолго?

– Не знаю, – бросила она на ходу.

Меня устраивал любой вариант.

Мне хотелось уединения и еще по одной немаловажной причине: на меня охотились бандиты наркобизнеса. Они вынесли мне приговор за то, что в прибрежных водах Таиланда я уничтожил несколько контейнеров с кокаином. Это, смею заверить, была славная работенка – ковыряться пришлось на глубине тридцати метров. Я не смог документально подтвердить свой подвиг, но сыщики Главного управления по незаконному обороту наркотиков все равно были мне благодарны за то, что я посвятил их в некоторые секреты контрабанды и распространения таиландского кокаина. За что и выписали мне денежную премию. По мне дважды стреляли, второй раз пуля зацепила руку. И дело не в том, что киллер был непрофессиональным. Просто каждый раз чутье подсказывало мне об опасности, и я успевал заметить наведенный ствол. Но такая «игра» стоила мне изматывающего напряжения и в конце концов все равно бы закончилась не в мою пользу. Многомудрые сыщики советовали испариться, уехать в другой город. Да и меня тянуло скрыться в какой-нибудь заброшенной вологодской деревушке с заросшим прудом, болотистым леском и пьяными мужиками в кепках у сельмага. Там бы или спился, или женился, отбив кралю у какого-нибудь гармониста. «Мы, конечно, можем выделить тебе охрану», – говорили сыскари и тут же добавляли, что она, по опыту жизни, а вернее, смерти наших богачей, не спасала. Но был и другой, кардинальный способ сохранить шкуру от посягательств: изменить ее, то есть внешность. Неделю я размышлял, сменил в очередной раз жилплощадь, а когда вновь увидел у подъезда знакомую серую личность с заинтересованным взглядом, решился. Меня заверили, что операция эта отлаженная, предусмотренная специальной инструкцией и не будет стоить для меня ни копейки. Если, конечно, не считать потерю привычного лица. Все же как-то сдружился с ним. И хоть оно и не особо красивое, но родное, черт побери.

Я согласился. В выборе: жизнь или лицо – я остановился на втором. Не стану утомительно описывать операцию, тем более она длилась целый месяц. Сначала мне ломали нос, потом что-то делали с губами, потом что-то добавляли под кожу, запрещая все это время глядеть на себя в зеркало. Имелось в виду отражение в той же чашке воды. Зеркал не было: они самые жестокие вруны. И если хотите всмотреться в него и познать себя, лучше сначала плесните на его поверхность кипящее масло…