Мечты сбываются - Патриция Мэтьюз

Патриция Мэтьюз

Мечты сбываются

Эту книгу я посвящаю моему талантливому и никогда не унывающему редактору Даяне Моги.

г. Парраматта.

Часть первая

Июль 1791 года

Придите, парни этой земли,

Чтоб песню послушать мою.

На время дела позабудьте свои,

И я вам о прошлом спою.

Я – грешник великий, бродяга и вор,

Попался – жалей не жалей.

И судьи свой изрекли приговор,

И вот я – на Ботани-Бей.[1]

Глава 1

Корабль медленно приближался к скалистому мысу Сиднейской бухты, и Фейс[2] все крепче прижимала к себе спящую у нее на руках трехлетнюю малышку Чарити, а пятилетняя Хоуп, дрожа от возбуждения, цеплялась за мать.

Открывавшийся вид, бесспорно, был великолепен: за синью огромного залива, состоящего из множества маленьких бухточек, в глубь этой неведомой земли, закрывая горизонт, тянулись бесконечной чередой зеленые холмы.

Свежий ветерок уже доносил восхитительные ароматы суши – запахи земли, свежей листвы и дыма костра. Фейс почувствовала, что, несмотря на не оставлявшее ее в последнее время отчаяние и крайнее истощение, у нее поднимается настроение. Что бы ни ожидало их в Новом Южном Уэльсе, это будет лучше пережитого – путешествия на борту корабля, перевозившего осужденных. Во всяком случае, они почувствуют под ногами твердую почву.

Поглаживая по головке Хоуп, Фейс глядела на бухту и приближающийся скалистый утес, вытянувшийся в море словно указующий перст. Слева от него виднелась впадавшая в залив река. К подножию скалы будто прилепились хижины, выстроенные, по-видимому, из коры, листьев и глины. Вдали, за этими лачугами, просматривались более крупные строения из дерева, кирпича и камня. Из зарослей каучуковых деревьев, спускавшихся к самой кромке воды, доносился птичий гомон. Фейс разглядела ярких разноцветных птиц – наверное, попугаев, – с шумом перелетавших с ветки на ветку.

– Мама?

Маленькая ручонка дернула ее за юбку, и Фейс взглянула на поднятое к ней бледное личико старшей дочери, обрамленное колечками светло-пепельных, давно не мытых волос. Ярко-зеленые глаза пытливо смотрели на мать, и Фейс почувствовала, как на душе у нее потеплело. Несмотря на жуткие условия их корабельного быта, Хоуп по-прежнему светилась, как нежный, но стойкий цветок. Девочка выдержала восемь месяцев морской качки, ужасающей, а зачастую и попросту испорченной пищи и жизни без всяких удобств. На борту свирепствовала цинга; крысы беспрепятственно разгуливали в пассажирских трюмах; пресной воды для мытья не хватало, и приходилось мыться морской водой, такой соленой, что она как огнем обжигала кожу, а уж о том, чтобы постирать, и речи быть не могло. Многие, включая Фейс и Чарити, страдали от морской болезни и бесчисленного количества прочих недугов, вовсю одолевавших пассажиров корабля. Некоторые из них не выдерживали долгого путешествия и умирали в дороге. Хоуп же в течение всего плавания оставалась здоровой и жизнерадостной. А капитаны третьей флотилии были лишь рады гибели лишних людей: в Сиднее они с большой выгодой продавали пайки умерших.

– Мама, – спросила девочка, – мы здесь будем жить? И сможем сойти с корабля?

– Да, дорогая. – Фейс ободряюще улыбнулась дочери. – Тут будет наш новый дом. Конечно, поначалу тебе и Чарити здесь все покажется странным, но вы скоро привыкнете. Главное – ничего не бойтесь.

– Хорошо, мама, – решительно сказала Хоуп, – я буду храброй.

Фейс притянула дочь поближе. Слезы застилали ей глаза, но она упорно всматривалась в приближающийся берег. Чтобы выжить, одной храбрости недостаточно, она это хорошо знала. Чарити захныкала, и Фейс наклонила голову и коснулась губами щеки малышки. Когда они отплывали из Англии, Чарити было всего два года, и Фейс боялась, что она не перенесет путешествия. Но Хоуп оказалась великолепной помощницей. Она ухаживала за сестренкой, когда Фейс была больна или валилась с ног от усталости, и не обижалась, если мать отдавала Чарити большую часть их скудного рациона. И Чарити выжила. Они все выжили.

Фейс очень любила своих дочерей. Больше у нее на этом свете никого не было. Она почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слезы. Как бы ей хотелось обеспечить им лучшую жизнь! А что получили они? Их увезли с родной земли, отправили в колонию для преступников в незнакомой, далекой стране и заклеймили как дочерей воровки! Когда же началась череда этих страшных событий? Когда Лютер бросил их? Или еще раньше, когда она только вышла за него замуж?

Слова отца, лицо которого она теперь с трудом могла вспомнить, болезненным эхом еще долго отдавались в ее ушах: «Запомни мои слова, девочка. В один прекрасный день ты горько пожалеешь, что вышла замуж за этого человека. Он просто использует тебя и выбросит как ненужную вещь. Но не рассчитывай, что, когда ты останешься одна с ребенком, ты сможешь вернуться обратно! Я предупредил тебя, но ты не послушала. Так полагайся теперь только на себя!» Фейс усмехнулась: она так и не поняла, оказался ли ее отец истинным знатоком человеческих судеб или попросту «накаркал» ей беду.

Фейс, дочь процветающего торговца, выросла в достатке. Ее мать, родившая шестерых детей, из которых выжили только двое, умерла от чумы, когда Фейс было пятнадцать лет. Отец не проявлял особого стремления к новой женитьбе, и Фейс стала хозяйкой дома, а ее единственный брат, с которым она была не очень близка, нанялся матросом на корабль.

Так и жила она в покое и достатке, пока не вышла замуж за Лютера Блэкстока. Ослепив девушку мрачной красотой и околдовав обаянием, Лютер в итоге бросил ее с одним ребенком на руках, другим во чреве и без единого фартинга в кармане. Перед этим, правда, он признался, что рассчитывал на прощение ее отца и был уверен, что старик рано или поздно появится и даст дочери неплохое, хотя и запоздалое приданое. Но Лютер не учел степени непреклонности тестя. Через два года после свадьбы Фейс ее отец умер от кровоизлияния, и стало совершенно очевидно: он так и не простил, и никаких денег не предвидится. И тогда Лютер сбежал, бросив дочь и беременную жену на произвол судьбы.

Фейс тряхнула головой, пытаясь прогнать воспоминания, хотя знала, что жгучий стыд, ставший в ту пору ее неизменным спутником, никогда не покинет ее. Перепадавшая время от времени грязная, унизительная работа, попрошайничество и в конце концов кража – чтобы только не умереть от голода. Она воровала не из жадности, а только для того, чтобы поддержать жизнь детей. Кусок хлеба, стоивший жалкие гроши, она оплатила собственной свободой. Вот какую цену ей пришлось заплатить, чтобы ее дети остались в живых. Ей никогда не забыть слов хмурого краснолицего мирового судьи: «Присуждаю вас, Фейс Блэксток, к ссылке за море сроком на пятнадцать лет!» Кусок хлеба! Изгнание из родной страны – вот во что он им обошелся!