Всевышний-I - Лев Теплов

Теплов Лев

Всевышний-I

Лев Теплов

Всевышний-I

Мир сверху как яма, края которой тонут в синей полумгле, прикрытой плоскими облаками. Слева - скучнейшую гладь океана, отливающую холодным серебром, бороздят кораблики, которые тянут за собой роскошные хвосты вспененной воды.

Справа - располосованный на квадраты муравейник, куда втиснуты блюдца площадей, кудрявая щетина парков и блестящая змейка реки, перехваченная мостами. Внизу - светло-желтая лента пляжа, уставленная в ряд спичечными коробками отелей. Из дымки над горизонтом неожиданно четко поднимаются сверкающие горные цепи.

Нечто, не имеющее облика и названия, опускается над городом. Трескучей стрекозой сквозь это нечто пролетает вертолет кинохроники. Нечто несет людям горькие, сбивчивые слова. Отчаяние сменяется в них надеждой, а проклятия - смутной верой в счастье, в солнце, встающее из-за гор.

Развязные парни, увешанные камерами, лампами и магнитофонами, толкутся в тесной кабине вертолета. Крах панамской компании, гибель "Титаника", сараевское покушение и проигрыш "Квинты" в футбольном матче на первенство мира, случись они сегодня, не займут в газетах больше десяти строк: первые полосы отведены тому, что скажет голос с неба.

Ждут и внизу. Улицы и площади залиты темной толпой, пестрой от развернутых газет. Нестройный колокольный звон несется над городом.

"Первый раз со времен Моисея! Видение кардинала Спиллейна! В воскресенье утром бог обратится к людям", - орут плакаты со стен, газетные заголовки, лысые проповедники на папертях и небритые личности в толпе, юркие, как голодные крысы. А толпа велика и молчалива, крики гаснут в ней, как в вате.

Напряженно улыбаются мальчишки в синих, строченных белыми нитками штанах - стоять неловко, уйти тоже неловко. Бледное, застыло лицо женщины, судорожно обнимающей испуганную дочь; крикни кто-нибудь рядом - и она страшно закричит. Крестятся старухи. Служащие в котелках, с достоинством выпрямившись, ждут, краем глаза следя за шефом. Вытирая губы салфеткой, на балкон вышел розовый мэр; в ближайших рядах прошел шепот - и утонул в толпе.

Пока не прозвучал голос с неба, только один человек в мире знает, что произойдет. Но его нет в толпе. Он стоит сейчас у борта океанского лайнера, солидно выбирающегося из порта. Его звали здесь Кси, а настоящее имя его - Александр Волошин.

Саша Волошин родился в Харбине, учился, а Калифорнийском институте у нобелевского лауреата Гленнера и уехал в Южную Америку по приглашению известной физической лаборатории. Родители его были русские, но он уже плохо понимал их язык, хотя свободно владел английским, французским и испанским. Город его детства чаще всего вспоминался позывными местной радиостанции, после которых певучий голос говорил по-китайски: "Ха-рби-ин, Харби-ин!" - по-русски это звучало сожалением. Между пестрыми улочками китайского Фудадяна и серо-синими приземистыми кварталами японского городка была зажата чистенькая, провинциальная русская часть города вокзал, собор, рынок, кладбище. Свое кладбище жители, кажется, не любили: в конце концов сколько ни живешь на чужбине, всегда можно считать, что временно, а если умираешь там - это уже навсегда.

Первый раз он был по-настоящему счастлив, когда ему подарили золотую рыбку с радужным хвостом-вуалью. Семья выезжала в Корею, чтобы провести там лето. Ехали всю ночь, а утром автобус остановился, и отец сказал Саше, что вон за той сопкой - Россия. Они полезли по склону. Мальчику было очень неудобно лезть, потому что он боялся оставить в машине банку с золотой рыбкой и взял ее с собой. Наверху папа и мама долго вглядывались в ряды лесистых сопок за невидимой чертой границы. А Саша все глядел на рыбку - и не увидел земли своих дедов. В Корее рыбку отняли мальчишки.

Теперь он любил светлые костюмы и загар, жил в пансионе, который содержал бывший русский князь, а ныне безнадежный морфинист. Встречался с девушкой Минной, она имела огромные зеленые глаза, приятный голосок и два чешуйчато-черных платья. Это позволяло ей петь в ночном клубе. Белозубый, высокого роста, Александр выглядел, как голливудский герой. Но где-то в глубине его души всегда таился тяжелый страх, что у него опять отнимут золотую рыбку, как он называл про себя счастье, эти чужие, с безукоризненным произношением и кучей влиятельных родственников неподалеку.

В лаборатории высоких напряжений Волошин занимался измерительными приборами, особенно электронно-оптическими преобразователями радиации а видимый свет.

Он сам сделал очень чувствительный преобразователь и однажды, отлаживая его в лаборатории, обратил внимание на непонятное явление, видимое только ему одному на экране прибора.

Посредине лаборатории стоял электростатический генератор Ван-де-Граафа, нехитрая машина с шаром наверху, накапливающим заряды. На экране ом изображался чем-то вроде черного тотемного столба из фильма об индейцах. И странно: от головы-разрядника тянулась вниз голубая тонкая змейка, похожая на мгновенный снимок молнии. Малейший поворот верньера - и она таяла.

"Что же это такое? - размышлял Александр. - По-видимому, произошел разряд на землю. Но почему ионизация не исчезла? Теперь воздух стал проводником электричества. Надолго ли?"

- Кси, иди сюда! Третий день мы почему-то теряем заряд, - закричали ему.

Волошин сбил верньер, выключил локатор, выбрал подходящую улыбку и пошел к генератору.

- Наверно, пробило изоляторы.

- Мы меняли их по три раза.

- Бывает... А что, если сдвинуть генератор в этот угол?

- Зачем?

- Мало ли что: влажность, подпочвенные воды... Ну-ка, взялись!

Через минуту одобрительное ворчание из угла показало, что неприятность исчезла. Но Александр не обернулся. Опустив голову, он пересчитывал плитки пола от одной, случайно разбитой, стараясь запомнить прежнее положение генератора.

Шеф разрешил ему остаться на ночь, кончить отладку, предупредив, что сверхурочные оплачены не будут. Едва последний мотор автомобиля, взвыв, затих за окном, он перетащил генератор "в прежнее место. Полтора часа он двигал тяжелый столб - чуть вправо, чуть-чуть влево... Вот стрелка гальванометра упала к нулю - и так же, замерев на миг, упало сердце. Шар разрядника словно коснулся невидимого провода, стал терять заряд.

До утра Александр измерял и записывал. Светящаяся змейка стояла на экране, счастье шло в руки, золотая рыбка открытия барахталась в сетях формул, натянутых на частокол интегралов.

Это было удивительнейшее явление, которое Александр назвал панцирной ионизацией, а про себя - эффектом Волошине. После того как искра определенной величины пробивала в воздухе себе дорогу, ионизированные частицы воздуха не рассылались, и проводящий канал оставался висеть невидимой проволокой. Одни частицы воздуха уходили, но Другие занимали их место и становились ионами. Теория этого явления была изящным следствием одной полузабытой формулы Гленнера, и Александр раскусил это на пятый день. Еще сутки потребовались ему, чтобы рассчитать и построить разрядник, который мог давать точно дозированную искру и прокладывать в воздухе панцирные цепи - то отличные проводники тока, то полупроводники. Когда есть формула - это уже нетрудно. Он не ходил в лабораторию неделю, и наутро князь-хозяин дрожащей рукой вручил ему почтовый конверт с чеком и вежливым уведомлением об увольнении. Чек он разменял в банке и накупил радиодеталей, чтобы построить радар и генератор; на обороте увольнения написал записку Минне.