Привет, святой отец! - Сан-Антонио

Введение

С наступлением лета многие меняют любовниц.

Я предлагаю вам сменить тип детективов, которые вы читаете.

Сто миллионов человек во всем мире уже сделали это.

По крайней мере такой тираж его книг.

«Его», ибо «он» состоит из двух имен. Первое — Фредерик Дар. Родился в 1921-м. Работал журналистом в Лионе. После войны очутился в Париже, где...

...где в 1949-м появился роман никому не известного Сан-Антонио. Так же, Сан-Антонио, звали и героя — комиссара полиции.

Роман успеха не имел, хотя был «полицейским» и (может быть, поэтому?) написан под сильным англосаксонским влиянием.

Зато второй роман Сан-Антонио, опубликованный два года спустя, разошелся сногсшибательным тиражом. С тех пор Дар, простите, Сан-Антонио, пишет по три-четыре детектива в год, и все с тем же оглушительным результатом. В итоге он стал вторым после Сименона французским автором, попавшим в мировые списки бестселлеров (возглавляет список Библия, затем идут Мао, Агата Кристи и Сталин, следом Сименон, Барбара Картлэнд и Ленин, и лишь после них — наш сегодняшний герой, что, в общем, тоже неплохо).

Параллельно Дар выпускает книги под настоящей своей фамилией. Это и полицейские романы, и психологическая проза с хитроумным сюжетом, напряженной атмосферой и неожиданным финалом, и все это расходится тоже неплохо (40 книг общим тиражом в 20 млн. экз.). Но все же в глазах и публики, и критики Сан-Антонио затмил Дара: случай нередкий в истории литературы, тем более французской. Вернон Салливан — псевдоним Бориса Виана, под которым он выпустил четыре пародийных детектива, — напрочь перечеркнул все остальное его творчество в глазах современников. Роман Гари, начав писать под псевдонимом Эмиль Ажар, заболел раздвоением личности, что и привело в итоге к самоубийству[1].

Читатели Сан-Антонио полюбили язвительного комиссара, любителя сальностей, говорящего на арго и постоянно создающего неологизмы. «Это один из немногих «фликов»[2], в которых публика видит живого человека», — пишет в связи с этим критика. И вообще она (впрочем, и социологи, и лингвисты) много пишет о Даре, предпочитая, правда, его псевдоним и не балуя «серьезного» автора серьезными литературными премиями. Вот и первая книга, посвященная ему, — «Феномен Сан-Антонио», вышла в 65-м. Первая книга о Даре — двадцать лет спустя.

Но вряд ли он был ей рад. За два года до этого, в марте 83-го, писатель пережил сильнейший шок: его 12-летняя дочь была похищена, Дар выплатил два миллиона швейцарских франков, преступников в итоге поймали. Но после 83-го к Сан-Антонио он уже не возвращается. Даже в автобиографии, написанной для одного из справочников, даты жизни себе (ему?) он проставил: 1921—1983.

А на самом деле живет себе на хуторе в Швейцарии и пишет, пишет, пишет... дай Бог ему здоровья.

Ему и его дочке.

Алексей МОКРОУСОВ

P.S.

* Фредерик Дар умер 6.06.2000 г. в возрасте 78 лет.

* Создал 288 романов, 250 новелл, 20 театральных постановок, 16 киносценариев.

* Некоторые из книг переизданы многократно (напр.,«История Франции глазами Сан-Антонио» - 18 раз).

* Последний роман «Cereales killer» («Злаковый киллер») - посмертный. Закончен Патрисом Даром, сыном Фредерика Дара. Издан тиражом 250 000 экземпляров.

САН-АНТОНИО

ПРИВЕТ, СВЯТОЙ ОТЕЦ!

ПОЛИЦЕЙСКИЙ РОМАН ПАРИЖ, 1966

Глава I, в которой Пино возвращается к истокам

Если в один прекрасный день вы найдете уральские равнины на месте Монблана, или взбитые сливки в аккумуляторе вашей машины, или широкий лоб великого мыслителя под козырьком контролера, не удивляйтесь. Настоящий интерес существования коренится в потрясении его основ.

Когда я позвонил в дверь Пинушей в то зябкое сентябрьское утро, я ожидал увидеть в дверном проеме или мадам Пинуш, или ее развалину-мужа, или в крайнем случае их прислугу. Однако открыл мне сам Шерлок Холмс, лично, из плоти и крови. Шерлок собственной персоной.

Привет, Сан-Антонио! — раздался блеющий голос этого ископаемого. Судя по всему, на самом деле это таки был месье Главный Инспектор Пино. Его усы, пожелтевшие от табака, похожи на старую, истертую зубную щетку. У него мутные глаза, отвислый нос, рот с опущенными уголками и несколько кривая физиономия, как будто слепленная по случаю левшой...

— Ты собрался на маскарад? — спросил я.

— Войди! Я тебя принимаю в своем рабочем кабинете! Не взыщи за это серое тряпье, раньше тут был салон...

От салона здесь оставалось лишь вольтеровское кресло, усеянное пятнами. Обои в стиле Людовика XVI исчезли за стеллажами, уставленными рукописями, ретортами, узкими, средними, двурогими бокалами и другими трудноразличимыми предметами. Помещение походило и на библиотеку, и на лабораторию, и ото всего исходил сомнительный душок вертепа алхимика.

— Располагайся! — пригласил меня Шерлок.

Я повиновался, изумленный.

— Ты что-то исследуешь?

— В некотором роде да, — заявил мой удивительный собеседник, доставая из кармана трубку, которую он принялся набивать. — Видишь ли, Сан-Антонио, — продолжал он, — некоторое время тому назад, едучи в поезде, я прочитал одну книгу Конан Дойла, и она стала для меня откровением.

— Неужели?

— Yes, — ответил он, весь переполненный своим персонажем, — Я понял, что методы расследования у героя Конан Дойла — единственно пригодные, поскольку они требуют только разума и вкуса к дедукции.

Он кашлянул в кулак, зажег трубку и продолжал:

— Мы задыхаемся в рутине. Мы катимся по накатанным рельсам, мы зашорены. Наши главные средства — осведомители и выбивание показаний. Какие улучшения мы можем зарегистрировать со времен Видока? Идентификация по отпечаткам пальцев и портреты, составленные роботом? Согласись, не густо для ста с лишком лет!

— В самом деле, — согласился я.

— Современный полицейский, кто это такой? — продолжал этот тонкий аналитик — У него два лица: твое и лицо Берю. Это или образованный инспектор-краснобай и хвастун, или мрачная полицейская ищейка, которая отыскивает преступников, как свинья трюфели. У этих последних нюх, обоняние заменяет рассудок.

Пино выпустил голубоватое колечко и повел в мою сторону концом трубки.

— Должна быть создана третья категория следователей, Сан-Антонио, следователей с настоящими мозгами. Способных к дедукции! Которые умеют проникать за внешнюю видимость. Отныне, — заявил он хриплым голосом, — я отбрасываю тот полицейский материал, которым мы пользуемся, дабы связать себя с методами мастера. Я вышвыриваю мой револьвер в урну для мусора, чтобы заменить его увеличительным стеклом, и я бросаю наручники в ящик стола; чтобы не использовать их теперь иначе, как в качестве портновского метра.

— Мне кажется, ты почти бредишь, ты как лунатик.

— Да, я и есть лунатик, потому что я вкалываю, как вол. Наблюдательность — это такая штука, которую оттачиваешь, как лезвие ножа, малыш. Хочешь пример?

— Жажду! — воскликнул я.

— Я угадываю твой скептицизм, и мне было бы очень приятно его развеять. Возьмем, к примеру, причину твоего прихода ко мне...

Я уже веселился вовсю.

— Да, попробуй-ка догадаться!

Ряженый чудак принялся выделывать фантастические па. Он начал вертеться вокруг меня, он становился на цыпочки и приседал. Он разглядывал меня в лупу и невооруженным глазом; щупал меня, нюхал, прослушивал грудную клетку, что-то подсчитывал, пробовал, морщился (он почувствовал запах чеснока), заставлял меня выпрямиться, пройтись, наблюдал меня, проницал, разоблачал, осмыслял, упрощал, уплощал, подводил под общий знаменатель, вслушивался в меня, интерпретировал и воссоздавал.

Это было тяжко, но я терпел. Наконец он уронил свою лупу на грудь, как некая маркиза, ужаснувшись при виде расстегнутой ширинки, роняет свой лорнет.

— Мой чемодан не собран, — пробормотал он наконец, — А кроме того, жена отнесла мою легкую одежду в химчистку, у меня только теплые зимние костюмы. В Греции я сдохну от жары!

Если у кого полезли глаза на лоб, так у вашего покорного слуги Сан-Антонио, дорогие мои. Все будто качнулось вокруг меня. Может ли быть, что эта старая развалина в самом деле открыл причину моего прихода! Но тогда, значит, он будет посильнее своего учителя, этот Пинуш! Он уничтожил всю тайну, для него самый сокровенный уголок сознания не более чем ярко освещенная витрина. Никакая скрытность, инкогнито более невозможны!

— Продолжай, — прошептал я.

— Я полагаю, Старик страшно взбеленился, — мягко начал он, — Такое дельце, если только откроется, может наделать много шуму...

— О чем ты говоришь?

— Об этом невообразимом исчезновении, черт побери! — ответил он спокойно. — Министр изящных искусств уже должен биться в истерике.