Это же я… - Марина Максимова

МакSим

Это же я…

© Максимова М., 2017

© Оформление. ООО «Издательство «Э», 2017

Глава 1. Целый мир самой маленькой страницы

«Принимайте, мамаша, девочка у вас! Хорошенькая, маленькая, прямо куколка!» – акушерка ласково улыбалась, держа в руках крошечный сверток. Там сопела будущая певица Максим, полметра ростом и весом три килограмма. «Очень славная девочка.

– Не быть ей пианисткой», – сказала вдруг акушерка. «С чего вы взяли?» – удивилась мама. Вместо ответа акушерка развернула байковое одеялко, вытаскивая на свет крохотную ручку. На ней было… шесть пальцев. Там, где природой задуман большой, у новорожденной Марины их оказалось целых два.

Там сопела будущая певица Максим, полметра ростом и весом три килограмма.

Так (или примерно так, подробностей, разумеется, не помню) началась моя жизнь. О судьбоносном разговоре мамы и акушерки напоминает шрам на правой руке – лишний палец ликвидировали, когда мне было шесть месяцев. Тайну этого шрама вся семья хранила пять лет, старательно избегая разговоров о моей врожденной аномалии. Я была девочкой общительной, могла расценить шестой палец как дополнительный козырь и рассказать эту историю всему двору. А дети – народ безжалостный, мама боялась, что меня могут поднять на смех. Интернета тогда еще не было, и никто не знал, что это чудо не такое уж редкое, и с такими же аномалиями родились многие, среди них Мэрилин Монро, Опра Уинфри и Халле Бэрри. Неплохая, кстати, компания. В общем, до пяти лет я росла в неведении, но тайное всегда становится явным, и одна сердобольная родственница все-таки рассказала мне о том, что я – необычный человек. И диалог в роддоме между мамой и акушеркой пересказала во всех подробностях. «Ну да, не будешь ты на пианино играть, что уж тут такого?» Услышав эту фразу, я немедленно взвилась под потолок от негодования: «Что?! Как это так?! Это я не буду играть? А ну-ка, ведите меня немедленно в музыкальную школу! Я вам всем докажу, что я лучший пианист на Земле!» Этого негодования хватило на все семь лет обучения в школе, хотя я не могу сказать, что очень любила туда ходить. А потом, уже через много лет, вспоминая историю с лишним пальцем, я вдруг четко увидела всплывшую откуда-то из глубин памяти картинку – как я лежу в детской кроватке, разглядываю свои ручки, и маленький дополнительный палец смешно шевелится вместе с остальными. Иногда я даже думаю: «А может, и зря его убрали? Вдруг я стала бы гениальным пианистом – с такими-то дополнительными возможностями!»

«Что?! Как это так?!

Это я не буду играть? А ну-ка, ведите меня немедленно в музыкальную школу! Я вам всем докажу, что я лучший пианист на Земле!»

Мое счастье, что на детях раны и ссадины заживают практически бесследно. Иначе неугомонная Марина была бы вся покрыта шрамами с ног до головы, как пират. На месте сидеть я категорически не могла и гордо несла по жизни звание «человек-авария». Мама сетовала на то, что инстинкт самосохранения во мне просто не заложен. Особенно это было заметно по сравнению с моим старшим братом Максимом, на которого не могли нарадоваться все взрослые в округе. «Ой, ну какой же замечательный мальчик! Послушный! Усидчивый! Прилежный!» – восхищались родственники, гладя Максима по голове. А в это время на заднем плане Марина свешивалась с очередной березы на высоте трехэтажного дома. До сих пор не могу без смеха смотреть на одну старую фотографию. Дело происходило во время татарского праздника Сабантуй (в Казани, где я жила, он всегда отмечался громко, весело, с конкурсами и соревнованиями). И вот на этом снимке вся моя семья стоит под каким-то канатом, уходящим в небо, и смотрит вверх, где болтаюсь крошечная трехлетняя я. Говорят, что я рванула на канат и вскарабкалась по нему ввысь с такой скоростью, что никто из родных не успел среагировать и перехватить меня. И вот я там качаюсь наверху, а они стоят внизу и раздумывают, как им теперь меня поймать, когда я буду падать. В этом была вся я. Когда я бежала по дороге, обязательно спотыкалась и падала, да так, что кто-нибудь рядом принимался голосить: «Ой, господи, ребенок убился!» А я вставала, отряхивалась, с любопытством смотрела на кровь, бегущую из разбитой коленки, и бежала дальше.

На месте сидеть я категорически не могла и гордо несла по жизни звание «человек-авария».

Увы, не все падения заканчивались безобидно. Шрам, который я заработала в три года, до сих пор украшает мой лоб и стал уже своего рода визитной карточкой. Хотелось бы рассказать вам героическую историю о том, как я заработала его, спасая мир, но, увы, все было гораздо более прозаично. Я скакала на коне. На игрушечном, разумеется. А чтобы было удобнее скакать, водрузила коня на кровать. Рядом сидел мой старший брат и изо всех сил делал вид, что следит за мной в оба глаза, как и было поручено. На самом деле он увлеченно смотрел «Спокойной ночи, малыши», но об этом знать никому не полагалось. А я скакала. Ну и доскакалась – упала и с кровати и одновременно с коня. Лбом прямо об угол стола. Он у нас был роскошный – мамин папа делал его сам, как и всю мебель в нашей квартире. Резной, тяжелый, с острым краем. На край я и насадилась лбом со всего размаху. Очнулась на полу. Мама, прибежав в комнату и увидев, как из моей головы хлещет кровь, опустилась на стул и потеряла дар речи. Брат заголосил от ужаса. А у меня были только такие мысли: «Где бы немедленно раздобыть зеркало и глянуть на себя? Ну интересно же, что у меня там такое и чего они так испугались». Зеркало мне в результате дали, и я была впечатлена: «Вау, прямо как в фильме ужасов, столько кровищи!» Мама в это время уже бежала к соседям, умоляя помочь. И сосед, прямо как был в носках, помчался на улицу по сугробам к ближайшему таксофону вызывать «Скорую» – домашний телефон тогда считался роскошью. В общем, доставили меня в больницу, рану наспех зашили, и память об этом событии теперь со мной на всю жизнь.

Мои мама и папа с детства жили в одном дворе и с первого класса сидели за одной партой. Их семьи были примерно одного достатка, точнее, я бы сказала, «недостатка», как и большинство семей того времени. Окончив школу, папа ушел в армию, мама, как и положено, его ждала и писала письма, а как только он вернулся – они сразу поженились. Через год на свет появился мой старший брат Максим, а спустя три года – я. Папа ремонтировал машины, это была его страсть и заработок. Днями напролет он проводил в гаражах, а вечерами с приятелями разгуливал по дворам и пел песни. Такой был развеселый парень, душа компании, красавец – голубоглазый длинноволосый кудрявый блондин, всегда с гитарой, всегда в окружении плотного кольца поклонниц и закадычных приятелей. Даже на фотографиях того времени отчетливо видно, каким магнетизмом он обладал, каким был обаятельным и как к нему тянулись люди. Мама терпеливо ждала его. Типичная картина тех лет: мама сидит дома, у раскрытого окна на первом этаже, держит на руках, слегка покачивая, маленькую меня, а рядом у ее ног возится Максим, перебирая кубики на полу. Мимо окна проходят бабушки и ласково, но ехидно глядя ей в глаза, говорят, по-деревенски коверкая слова: «Ну что? Ты все качаШь? А твой-то в соседнем дворе «Мурку» играТ». Мама грустно улыбалась в ответ. А что ей еще оставалось? Запереть папу дома она не могла, бросить все и уйти – тоже, другой любви у нее не было с первого класса. Оставалось одно – терпеливо ждать. Иногда папа все-таки находил время для того, чтобы поиграть с нами. И это было незабываемо, каждый раз – праздник. Перед глазами до сих пор картинка, как мы с Максом цепляемся за его ноги – я за одну, он за другую – и папа расхаживает по всей квартире с двумя такими «гирьками» на ногах.

В тот день, когда мне исполнилось семь лет, папу вдруг будто подменили. Я помню, как он подошел ко мне, сел рядом на корточки и очень серьезно сказал, что принял важное решение – отныне он будет приходить домой исключительно вовремя и уделять нам с братом все время, которое у него есть. После этих слов папа вручил мне большую куклу. Подарку я удивилась и обрадовалась – до этого момента он меня нечасто баловал, но на слова особого внимания не обратила. Ну да, думаю, ладно, посмотрим. Но с того дня жизнь нашей семьи действительно коренным образом изменилась. Папа слово держал железно. Он порвал со своей прошлой разгульной жизнью в одну секунду. Наверное, насмотрелся на то, как друзья один за одним теряют все, что у них было: работу, семьи, детей, любовь, счастье, будущее, а кое-кто – даже собственную жизнь. Папа стоял на распутье, ему надо было решить: он идет за своими друзьями и теряет все или остается с нами. Он выбрал семью. Это был по-настоящему знаменательный день. Чтобы как-то запечатлеть его в веках, отец объявил: «Мы идем в фотосалон». Я со всех ног кинулась прихорашиваться. Критически оглядела себя в зеркале и поняла – так дело не пойдет. Челка моя не выдерживает никакой критики! «Дай-ка я ее подровняю!» – сказала я сама себе, взяла ножницы и решительно отстригла лишнее. Ну и сами понимаете, что после этой манипуляции я мгновенно стала такой «красоткой» – не передать словами! До сих пор у нас есть эта фотография, где мы всей семьей уставились в объектив, но просто так я на нее смотреть не могу: косая и кривая челка вызывает приступы гомерического хохота.