Вор - Дмитрий Яковенко

Дмитрий Яковенко

Вор

…Они появились очень не вовремя – я только что пересек ледяную речушку, мои ноги окоченели, а руки слегка подрагивали от судорожных попыток сердца разогнать кровь по замерзшему телу. Две низкорослые фигурки выкатились прямо передо мной и остановились как вкопанные. Похоже, они и сами были не рады встрече. Я отметил про себя, что это не запланированная засада, карлики торопились в свои норы с «богатой добычей» – один из них тащил в своем вонючем узелке смердящую тушку какой-то мелкой живности. Но на мою беду, эти припозднившиеся сборщики падали захватили с собой оружие, в наше неспокойное время даже гоблины не ходят без защиты…

Я оставался на месте – отчасти, чтобы выиграть время и дать телу согреться, отчасти надеясь, что они просто пройдут мимо. Но гоблины, видимо, решили, что я могу покуситься на их драгоценные отбросы, и решили атаковать. Тот, что нес добычу, кинулся на меня с кривой пикой, его красномордый товарищ держался на расстоянии и целился из лука. Будь я более подготовлен, мне удалось бы выйти невредимым из боя. К тому же карлик с пикой не решился выпустить мешок, и поклажа ему мешала, а лучник боялся попасть в собрата и медлил с выстрелом. Но, перед тем как распороть свое жилистое горло о воровской кинжал, шустрый гоблин все же успел дотянуться пикой до моей шкуры. Второй выпустил тетиву слишком рано – неоперенная гоблинская стрела пролетела мимо. Эта оплошность дала мне возможность решить исход стычки в свою пользу. Когда я оказался совсем близко, его вздернутая верхняя губа и торчащие зубы привели меня в бешенство. Терять хладнокровие в схватке – непозволительная роскошь, но в такие минуты я ничего не могу поделать. Уродство бедняги выглядело насмешкой и сводило с ума. И вместо того, чтобы просто вскрыть ему горло, я воткнул клинок в его визжащую пасть.

Я лежал, зарывшись в истлевшие остатки гигантского паучьего гнезда. Когда-то жирная самка высиживала здесь свои бугристые яйца, но с тех пор прошло много дней – паучки вылупились, сожрали матку и уползли по своим паучьим делам. Черным паукам не свойственна ностальгия, и я мог не опасаться их возвращения. Одноглазка, мой суеверный собрат по ремеслу, считал, что наступать на паучье гнездо – дурная примета, но я плевал на все его приметы. То, что я пережил его вот уже на одиннадцать вылазок, только придает мне уверенности. Рана на бедре, оставленная гоблинской пикой, быстро затягивалась. В заветном синем флаконе осталось совсем мало капель, но я не мог тратить дни на лечение (хотя на мне и так все заживало, как на горгулье). Мне было даже не столько жаль тратить оставшееся, сколько сложно заставить себя глотать эту лягушачью мочу – исцелив от ран, эликсир на сутки награждал не проходящей изжогой. Я слышал про одного вояку, который слишком злоупотреблял этим пойлом и загнулся от язвы. Хотя, может, и брешут люди…

Это была моя шестнадцатая вылазка. Шестнадцатая, суккуб меня дери! Столько не было даже у Счастливчика – тот отошел от дел и стал главой нашей гильдии после десяти. Все считают, что я его любимчик, но я-то знаю, как старик меня ненавидит, – поэтому и швыряет в самое пекло. Нет большего наслаждения, чем видеть его обрюзгшую рожу, возвращаясь живым после очередной живодерни… Родители продали меня в гильдию сразу после рождения. Сразу после того, как повитуха показала им орущий кусок мяса с расщепленной надвое верхней губой. Метка Бетрезена до сих пор приносит мне удачу – я стал одним из самых живучих упырей, которые числятся в штате нашей проклятой конторы. Когда-то я ненавидел свое лицо, но теперь любой новобранец испытывает священный трепет перед моим «талисманом». Правда, я не говорю этим дурням, что до сих пор не пользуюсь зеркалом, а свою воровскую накидку с капюшоном не снимаю даже во сне…

Рана затянулась, я был вновь полон сил. Стряхивая с одежды куски гнезда и скорлупы, поймал себя на том, что облизываю верхнюю губу. Эта глупая привычка осталась у меня с тех пор, как я впервые попробовал восстанавливающий эликсир. Тогда я верил, будто чудесная отрава вылечит меня от всех болезней разом. Дурак был, что и говорить.

Прикусив свой глупый язык, я двинулся дальше…

Я давно привык обходиться долгие дни без сна и еды. Но в этот раз пер как заговоренный – тело, мой послушный инструмент, несло меня легко и быстро, как перышко грифона. Я еще пройдусь своими лужеными пятками по самолюбию Счастливчика – в мои годы он небось дальше своей помойки уже не вылезал. Путь, на который неподготовленному человеку понадобилась бы неделя, я преодолел за три дня. Вечером четвертого передо мной появились неприступные стены ханнерии…

Задание было не из тех, которыми принято хвастаться. Мы на своей работе, конечно, не божью благодать призываем, но одно дело – разведать, сколько мертвяков засело в очередном укреплении, а другое – отравить городской колодец. Тем более когда город-то – свой, человеческий! Даже не гномий, суккуб меня дери (хотя к гномам я особой неприязни не испытываю – лично мне они ничего плохого не сделали, а иные из них и получше нашего брата будут)…

У меня есть пара простых правил: первое – не задумываться, второе – не сомневаться.

Зачем мне думать о том, что завтра из этого колодца будут пить не только те, кто держат оборону на стенах города, но и их малолетние щенки? Эти люди чем-то не угодили Императору Демосфену. Значит, эти люди – изменники. Весь этот город – одна большая гниющая рана, которую нужно выжечь, пока зараза не разрослась. Я – оружие своего Императора, и я исполню его волю…

Добраться до колодца не составило труда. Я сидел от него в нескольких шагах, выжидал в тени – абсолютно незаметный для редких горожан. Ждал, пока пройдет вечерний патруль. Как будто что-то подталкивало меня к этому колодцу, хотелось поскорее покончить с этим, но я заставлял себя ждать. Ждать…

Она прошла совсем рядом. Едва заметив ее краем глаза, я оцепенел. Рыжие волосы, худые руки, темные пятнышки на острых локтях. Она подошла к колодцу, привычно навалилась телом на рукоять тугого барабана…

Это не могла быть она. Она должна была сгинуть во время всеобщего бегства на восток, погибнуть от лап демонов или нежити, умереть от голода, чумы… Но не стоять сейчас у этого проклятого колодца! Только не здесь. Не сейчас.

Я шел за ней по улицам города, стараясь держаться на расстоянии и не упускать из виду ее тающую фигурку – причудливо изогнутую из-за тяжести полного ведра воды. Я шел и спрашивал себя – что я делаю? Зачем я тащусь за ней? Почему бы мне просто не сделать свое дело и не убраться из этого несчастного города?

…Она смотрела на меня, улыбаясь, – без насмешки или презрения. С обычным детским любопытством, с каким дети смотрят на незнакомых сверстников. На меня – худого хмурого мальчишку, уродливого щенка, который ненавидел весь мир.

– Как тебя зовут?

На меня еще никто так не смотрел. Никогда.

– У меня нет имени.

Это было правдой. Родители не озаботились такой мелочью, а в гильдии имена и вовсе ни к чему…

– Ты смешной!

За такие слова я готов был вырвать язык любому. Вцепиться зубами. Разорвать. Но тут она рассмеялась. Смех у нее был переливающийся и писклявый – и в нем не было ничего обидного. Я не знал, что так можно смеяться. Ее смех был чужим для меня – но я почувствовал, что улыбаюсь вместе с ней.

– Я буду звать тебя Аймус.

И она вновь залилась своим ни на что не похожим смехом. Мы смеялись вместе – Аймус! На гномьем языке это значит «Глаз» – лучшего имени для меня просто не подобрать! Я смеялся и никак не мог остановиться…

От воспоминаний потемнело в глазах. На меня навалилась усталость – как будто разом кончились все силы, все желания растворились, мысли спутались… Что я делаю в этом городе? Чью волю исполняю?

В ушах стоял звонкий смех рыжеволосой девчонки. А перед глазами маячила оскаленная пасть гоблина-лучника…

Я остановился, не в силах двигаться дальше. Опустился на колени. Она все больше отдалялась от меня. Из моего горла раздался бессильный хрип.

Она не могла его услышать. Она не догадывалась, что за ней плетется призрак из ее прошлого. У нее было много забот, кто-то ждал ее, ждал воды, которую она несла в своем тяжелом ведре. Но она обернулась…

Осунувшееся, повзрослевшее лицо. Седые пряди в рыжих волосах. Она изменилась – но что-то в ней осталось прежним, узнаваемым…

Услышать бы теперь, как она смеется.

– Аймус?

Ведро с могильным звоном упало на булыжники мостовой. Ее лицо исказилось от ужаса, худая ладонь закрыла исказившийся в истерике рот. Я слишком поздно понял, что мой воротник сбился при ходьбе и уже не прикрывал лицо. Развернувшись, она бросилась бежать.

Я остался стоять на коленях посреди заплеванной мостовой. Оглушенный. Раздавленный. В ту секунду мне смертельно захотелось выпить самому тот яд, что я должен был вылить в колодец…

О чем я думал? Что она бросится мне на шею?