Сибирская былина о генерале Пестеле и мещанине Саламатове - Александр Амфитеатров

Сибирская былина о генерале Пестеле и мещанине Саламатове (1818 г.)

События, воспеваемые этою былиною, не вымышлены. Генерал-губернатор Пестель, последний «вице-рой»[1] Сибири, управлял ею 14 лет (сменён в 1819 году). Он жил в Петербурге, а краем фактически управлял иркутский губернатор Трескин, которому Пестель слепо верил. Это был человек весьма энергичный, но страшно и ненужно жестокий, грубый, нечистый на руку. Таковых же подбирал он и служащих. Между последними, в особенности прославился свирепостью и взяточничеством исправник Лоскутов. Эта камарилья превратила Сибирь в ад для обывателей, особенно для богатого купечества. Административный террор, созданный Пестелем и Трескиным, был тем ужаснее, что, пользуясь покровительством Аракчеева, Пестель сумел обезопасить себя от жалоб в Петербурге. Челобитья перехватывались агентами Трескина в Сибири или Пестеля в Петербурге, а челобитчиков постигало жестокое мщение. Так пострадали за попытки жаловаться на Пестеля и Трескина генерал Куткин, губернаторы Хвостов (тобольский) и Корнилов (томский), купцы Сибиряковы, Передовщиков, Мыльников, Дуборовский, Киселёв, Полуянов, титулярный советник Петухов, председатель и прокуратор уголовной палаты Гарновский и Петров, монголист Игумнов. «Енисейский городничий катался по городу на чиновниках за то, что они осмелились написать просьбу об его смене» (Корф). «Лоскутов дошёл до такой необузданности и смелости, что высек нижнеудинского протоиерея Орлова плетьми» (Ядринцев). Все эти ужасы создали, наконец, самоотверженного героя-избавителя, в лице скромного иркутского мещанина Саламатова, который, в 1818 году, отправился через Китай, сибирскую тайгу и киргизские степи в Россию, добился в Петербурге личной аудиенции у Императора Александра I и объяснил ему тяжкое положение сибирских дел. Подав донос, Саламатов, вместо награды, просил Государя: «прикажите меня убить, чтобы избавить от тиранства Пестеля». Государь был растроган, потрясён. По его личному повелению, Саламатов был отдан на особую ответственность петербургскому генерал-губернатору Милорадовичу. Дальнейшая судьба Саламатова неизвестна. Бескорыстный гражданский подвиг его дал сильный толчок вопросу о ревизии Сибири и реформе её управления. В 1819 году Пестель отставлен от должности, и началась знаменитая ревизия Сперанского, уничтожившая Трескина, его систему, его любимцев Лоскутовых, хотя все эти господа и очень дёшево поплатились за свои неистовства. Подвиг скромного Саламатова не умер в памяти сибирских старожилов.

             О, Боже, Спас Милостивый,             Пресвятая Богородица Абалацкая[2]!             До сю пору жили, беды не ведали, —             Теперя беда на воротях висит.             До сю пору с горем не знавалися, —             Теперя горе во штях едим.             Господь на Сибирь прогневался,             Опалил на Сибирь сердпе царское,             Послал на Сибирь злого начальника             Генерала Пестелева.             Он Божьим храмам не крестится,             Царскому имени не чествует,[3]             Царёву казну в разор зорит,             Соромит люди почётные,             Мещанов, купцов в щёку бьёт,             В щёку бьёт, в кандалы куёт.             Сходились люди почестные,             Собирались купцы сибирские,             Иркутские, томские, тобольские,             Сибиряковы, Передовщиковы,             Петуховы, Киселёвы, Трапезниковы.             Они сходились, купцы, во единый круг,             Они думу думали за единый дух:             — То ли нам, купцам, на свете не жить,             То ли нам, купцам, до веку тужить             От злого начальника             Генерала Пестелева?             А вольно купцам на свете жить,             А негоже купцам до веку тужить!..             Гнали купцы мальца в гостиный двор,             Брали бумагу золотой обрез,             Ярлык скорописчатый.             Писали слёзную грамоту,             По нашему сибирскому, кляузу             На злого начальника             Генерала Пестелева.             Созывали купцы бойцов-гонцов[4],             Бойцов-гонцов со всиех концов, —             Везли бы гонцы грамоту,             Ярлык скорописчатый,             От славного города Иркутскова             До славного города Питера,             В саморуки Его Царскому Величеству             Государю Императору             Александру Павловичу:             — Не вели казнить, вели челом бить, —             Челом бить, слово вымолвить!             А мы, твои купцы сибирские,             Иркутские, томские, тобольские,             Твоему Царскому Величеству слуги верные,             Головы поклонные,             Речи не супротивные…             А все мы на твоей воле живём,             Твоего Царского Величества.             За что на нас прогневался,             Опалил сердце Царское,             Послал нам злого начальника             Генерала Пестелева?             Он Божьим храмам не крестится,             Царскому имени не чествует,             Царёву казну в разор зорит,             Соромит люди почестные,             Мещанов, купцов в щёку бьёт,             В щёку бьёт, в кандалы куёт,             В кандалы куёт, правёж правит             По базарам, майданам, ярмонкам.             А горя купцам на век продано,             А слёз купцами на век куплено!             А ещё генерал Пестелев,             С Трескиным-губернатором,             Скурлатом немилостивым,             Да с лютым исправником Лоскутовым,             Остыдили домы купецкие,             Осрамили дочери отецкие,             Сняли с девок закон родительский.             Которая девка на возрасте,             Которая девка на выданье,             Велят девку в набор верстать,             В набор верстать — замуж венчать,             Не спрося отца-матери.             А кому купцам чада отдать?             А кому купцам зяти звать?             Отдать чада в люди навозные[5],             Звать зятьми воры-посельщики,             Варнаки, шпанцы приблудные…             А того дела от веку не слыхано,             У святых отцов не благославлено,             В царском законе не показано.             Горюшком девки ряжены,             Бедою обуваются,             Стыдобою русы косы чешут[6].             А ещё генерал Пестелев,             С Трескиным губернатором,             Скурлатом немилостивым,             Да с лютым исправником Лоскутовым             Хитят твою царскую худобицу:             Которо золото, — на себя пишут,             Которы руды, на себя роют,             Который соболь, — себе шубу шьют,             Которо вино, — на свой хабар берут,             Убытчат кабаки государевы,             Кабалят люди вольные,             Ямские, трактовые[7].             Как слышит-прослышит генерал Пестелев,             Что сбирались купцы сибирские,             Иркутские, томские, тобольские,             Писали слёзную грамоту,             Посылали гонцов-бойцов             До славного города Питера             В саморуки Его Царскому Величеству             Государю Императору             Александру Павловичу.             Возгрянет-возгаркнет генерал Пестелев             К Трескину губернатору,             Скурлату немилостиву,             Да к лютому исправнику Лоскутову:             — Ой вы, мои слуги верные!             До сю пору мы страха не видывали,             А ноне страх в глаза глядит,             Коли царь сибирские правды дознается,             Сказнит-срубит — будет, — нам буйны головы.             А было нам бойцов-гонцов поймать-словить,             А было купцов в острог посадить,             Ковать в кандалы крепкие,             За решётки железные.             Губернатор Трескин, скурлат немилостивый,             Со лютым исправником Лоскутовым             Втепоры были догадливы:             Скочили-метались на Енисей-реку,             Поймали-словили гонцов-бойцов,             Схватили-связали отцов-купцов,             Ковали в кандалы крепкие,             Сажали за решётки железные             С ворами, разбойниками,             Варнаками, шпанцами[8].             Гонцы-бойцы по острогам сидят,             Отцы-купцы кандалми гремят,             А генерал Пестелев             С Трескиным-губернатором,             Скурлатом немилостивым,             Да лютым исправником Лоскутовым,             Плюют купцам в бороды,             В глаза надсмехаются:             — Вам ли купцам на меня ятися?             Вам ли супротивничать?             Хочу, — купцом вошей кормлю,             Хочу, — купца в пролубь сажу!             Вас, купцов, Бог забыл,             Бог забыл, царь не милует.             А все вы, купцы, мошенники,             Сутяжники, злые ябедники.             Снаряжу я, генерал Пестелев,             Караулы-команды строгие,             Поставлю заставы крепкие,             Рогатки железные             Круг-покруг Иркутскова, Нерчинскова,             Красноярскова, Томскова, Тобольскова,             Енисейскова, Барнаул-города:             А не станет вам, купцам, хода-выхода,             А не будет вам писать ябеды,             А не будет посылать гонцы-бойцы             До славного города Питера             В саморуки Его Царскому Величеству             Государю Императору             Александру Павловичу.             Не видать свиньям солнца на небе,             Не дойдти купцам до правды царские.             Втепоры купцы сибирские,             Иркутские, томские, тобольские,             Сибиряковы, Передовщиковы,             Киселёвы, Петуховы. Трапезниковы, —             Они были догадливы:             Сходились во единый круг,             Думали думу за единый дух,             Новили слёзную грамоту,             Выкликали охотника:             — А и кто у нас гонец-боец —             Пройдтить караулы строгие,             Заставы-шланбомы крепкие,             Рогатки железные?             Отвезти слёзную грамоту,             Челобитье сибирское,             До славного города Питера             В саморуки Его Царскому Величеству             Государю Императору             Александру Павловичу?             Все бойцы-гонцы призадумались,             Призадумались, приужахнулись.             Друг за дружку прячутся,             Друг за дружкой к двери пятятся.             Один боец слово вымолвил:             — Не бывать удалому охотнику             Супротив Михайлы Саламатова.             А родом Михайло — мещанский сын,             Из Иркутскова города,             Слободы заречные.             — Ой ты, Михайло Саламатов, мещанский сын!             А и чем нам, купцам, тебя, Михайлу, жаловать, —             Прошёл бы ты, Михайло, караулы строгие,             Заставы-шланбомы крепкие,             Рогатки железные?             Отвёз бы, Михайло, слёзную грамоту             Его Царскому Величеству             На злого начальника             Генерала Пестелева,             С Трескиным губернатором,             Скурлатом немилостивым,             Да лютым исправником Лоскутовым?             Мы-те, Михайле Саламатову,             Сошьём шубу соболиную,             Шапку бобровую,             Ещё дадим меру золота,             Меру серебра,             Меру скатного жемчуга,             Цветного каменья по душе бери.             Не труба золотая грянула,             Не звоны серебряные звякнули,             Не варганы взварганили, —             Возговорил Михайло Саламатов, мещанский сын:             — Не хочу каменья-жемчуга,             Не возьму меру золота,             Не приму меру серебра,             Не надоть Мишуте шубы соболиные,             Шапки бобровые, —             А то мне, Мишуте, надобе:             Помогли бы Спас Милостивый,             Пресвятая Богородица Абалацкая!             А мы от миру не отказчики,             А мы за мир стояльщики:             Ехать мне, Мишуте, гонцом-бойцом             К Его Царскому Величеству             Государю Императору             Александру Павловичу!             Хоть и не жить — беду доложить             Про злого начальника             Генерала Пестелева,             Трескина губернатора,             Скурлата немилостива,             Про лютого исправника Лоскутова.             Наобедь Саламатов коня кормил,             В полуночь Саламатов коня седлал,             В глухую ночь со двора съехал.             Уздечка у Мишуты в пятьдесят рублей,             Седельцо под Мишутою в пятьдесят рублей,             Коню под Мишутою цены нет:             Плачены многие тысячи.             Проехал Мишута караулы строгие,             Заставы-шлонбомы крепкие,             Рогатки железные:             Команды Мишуту не учуяли,             Заставы Мишуту продрёмили,             Рогатные казаки глазами прохлопали.             Скочил Мишута на Свято-море,             На славный Байкал-озеро,             Со Свята? — моря на Шилку-реку,             С Шилки-реки на Амур-реку,             С Амур-реки в Китай-пески,             Ехал Мишута три года,             Три года, три месяца,             Три месяца, да три дня,             Три дня да три часа,             Три часа с тремя минутами.             Он ехал, с седельца не слазивал,             На мать сыру-землю не прилягивал.             Ехал Мишута песками китайскими,             Ехал Мишута лесами сибирскими.             Ему частые звёздочки посвечивали,             Его дикие звери не трогали,             Киргиз-народ не обидели.             Приехал Мишута на Яик-реку,             С Яик-реки на Волгу-реку,             С Волги-реки на Москву-реку (sic![9])             Ко славному городу Питеру, —             Бил челом Его Царскому Величеству             Государю Императору             Александру Павловичу             На злого начальника             Генерала Пестелева             С Трескиным губернатором,             Скурлатом немилостивым,             Да с лютым исправником Лоскутовым.             Как принял Его Царское Величество             Государь Император Александр Павлович             Бумагу золотой обрез,             Ярлык скорописчатый,             Челобитье Сибирское —             Опечалился Государь, затуманился,             Повесил па правое плечо головушку,             Уронил слезу жемчужную             На шелковую бороду.             — Ахти мне, купцы сибирские,             Иркутские, томские, тобольские!             А вы мне, Царю, до сердца дошли!             Досюль я правды сибирские не видывал,             А ноне правда — жива — в глазах стоит,             В глазах стоит, слезу точит,             Кулаком утирается.             Исполать тебе, Михайло Саламатов сын,             Что довёз ты слёзную грамоту,             Таё ли правду сибирскую.             Ещё чем тебя, Михайлу, жаловать?             Дам тебе, Михайле, шубу соболиную,             Шапку бобровую,             Меру красна золота,             Меру чиста серебра,             Меру скатного жемчуга,             Цветного каменья по душе бери.             Ещё тебя, Михайлу, пожалую:             Садись, Михайло, со мною за один стол,             Ешь со мною с одного блюда,             Пей вино из одно стаканчика! —             Чтобы знали все люди русские,             Каково Царь правду чествует!             Отвечал Михайло Саламатов-сын:             — Я на жалованьи благодарствую,             На почестьи поклон кладу,             Целую руку царскую.             Не надоть мне шубы соболиные,             Шапки бобровые,             Красного золота,             Чистого серебра,             Цветного каменья, скатного жемчуга.             Я на жалованьи благодарствую,             На почестьи поклон кладу,             Целую руку царскую.             Не сумею, мужик, за царским столом сидеть,             Оробею, мужик, есть с блюда царского,             Пить вино из стакана государева.             Я на жалованьи благодарствую,             На почестьи поклон кладу,             Целую руку царскую.             Ты пожалуй меня, православный царь,             Твоё Царское Величество             Государь Александр Павлович!             Суди-казни злого начальника,             Генерала Пестелева,             С Трескиным губернатором,             Скурлатом немилостивым,             Да лютым исправником Лоскутовым.             На том тебе челом бьём,             На том благодарствуем,             Иные награды не ищемо:             Награда будет от Бога на небеси,             От Пресвятой Богородицы Абалацкия.             Не громы прорыкали,             Не урманы[10] всколыхнулись,             Не окиян-море взбушевалося, —             Молвил слово православный Царь,             Его Царское Величество             Государь Император Александр Павлович:             — А где мои слуги верные,             Господа князи, бояре, фермаршалы?             Вы седлайте борзых коней,             Выезжайте во Иркутск-город,             Судите злого начальника             Генерала Пестелева,             Трескина губернатора,             Скурлата немилостива,             Да лютого исправника Лоскутова.             А будет генералу Пестелеву —             Срубить буйну голову.             А будет Трескину, губернатору —             Ехать в остроги Колымские.             А будет исправнику Лоскутову —             Копать руды нерчинские.             Чтобы Царёву правду помнили,             Царёву имени чествовали,             Царёвы слова слушали,             Царёвой казны не зорили.             Царёв народ не обидели.             На том мы, купцы сибирские,             Иркутские, томские, тобольские,             Молебствуем Спасу Милосердному,             Пресвятой Абалацкой Богородице.             На том мы, купцы сибирские,             Иркутские, томские, тобольские,             Честь-хвалу воздаём, славу поём,             Славу поём, благодарствуем             Его Царскому Величеству             Государю Императору             Александру Павловичу.             На том мы, купцы сибирские,             Иркутские, томские, тобольские,             Поминаем память вечную             Мещанину Михайле Саламатову —             От мира не отказчику,             За мир честному стояльщику,             Что отыскал, Михайло, правду царскую,             Оправдал правду сибирскую             Супротив злого начальника             Генерала Пестелева!

Примечания