Первое свидание - Андрей Белый

Андрей Белый

Первое свидание

Поэма

Предисловие

Киркою рудокопный гномСогласных хрусты рушит в томы…Я – стилистический прием,Языковые идиомы!Я – хрустом тухнущая пещь, —Пеку прием: стихи – в начинку;Давно поломанная вещь,Давно пора меня в починку.Висок – винтящая мигрень…Душа – кутящая…И – что же?..Я в веселящий Духов деньСклонен перед тобою, Боже!

Язык, запрядай тайным сном!Как жизнь, восстань и радуй: в смерти!Встань – в жерди: пучимым листомВстань – тучей, горностаем: в тверди!Язык, запрядай вновь и вновь!Как бык, обрадуй зыком плоти:Как лев, текущий рыком в кровь,О сердце, взмахами милоти!Орел: тобой пересекусь…Ты плоти – жест, ты знанью – числа…«Ха» с «И» в «Же» – «Жизнь»:Христос Иисус —Знак начертательного смысла…

Ты в слове Слова – богослов:О, осиянная ОсаннаМатфея, Марка, Иоанна —Язык!.. Запрядай: тайной слов!

О, не понять вам, гномы, гномы:В инструментаций гранный треск —Огонь, вам странно незнакомый,Святой огонь взвивает блеск.

1

Взойди, звезда воспоминанья;Года, пережитые вновь:Поэма – первое свиданье,Поэма – первая любовь.Я вижу – дующие зовы.Я вижу – дующие тьмы:Войны поток краснобагровый,В котором захлебнулись мы…Но нет «вчера» и нет «сегодня»:Всё прошлое озарено,Лишь песня, ласточка господня,Горюче взвизгнула в окно…Блести, звезда моя, из дали!В пути года, как версты, стали:По ним, как некий пилигрим,Бреду перед собой самим…Как зыби, зыблемые в ветры,Промчите дни былой весны, —Свои ликующие метры,Свои целующие сны…

Год – девятьсотый: зори, зори!..Вопросы, брошенные в зори…

Меня пленяет Гольбер Гент…[1]И я – не гимназист: студент…Сюртук – зеленый, с белым кантом;Перчатка белая в руке;Я – меланхолик, я – в тоске,Но выгляжу немного франтом;Я, Майей мира полонен,В волнах летаю котильона,Вдыхая запах «poudre Simon»,Влюбляясь в розы Аткинсона.[2]Но, тексты чтя Упанишад,Хочу восстать Анупадакой,[3]Глаза таращу на закатИ плачу над больной собакой;Меня оденет рой Ананд[4]Венцом таинственного дара:Великий духом Даинанд,[5]Великий делом Дармотарра…[6]

Передо мною мир стоитМифологической проблемой:Мне Менделеев говоритПериодической системой;Соединяет разум мойЗаконы Бойля, Ван-дер-Вальса —Со снами веющего вальса,С богами зреющею тьмой:Я вижу огненное мореКипящих веществом существ;Сижу в дыму лабораторийНад разложением веществ;Кристаллизуются растворыСредь колб, горелок и реторт…Готово: порошок растерт…

Бывало, – затеваю споры…Пред всеми развиваю яСвои смесительные мысли;И вот – над бездной бытияТуманы темные повисли…– «Откуда этот ералаш?» —Рассердится товарищ наш,Беспечный франт и вечный скептик:– «Скажи, а ты не эпилептик?»

Меня, бывало, перебьетИ миф о мире разовьет…

Жил бородатый, грубоватыйБогов белоголовый рой:Клокочил бороды из ваты;И – обморочил нас игрой.В метафорические хмуриОн бросил бедные мозги,Лия лазуревые дуриНа наши мысленные зги;Аллегорическую копоть,Раздувши в купол голубой,Он дружно принимался хлопатьНа нас, как пушками, судьбой;Бросался облачной тропою,От злобы лопаясь, – на нас,Пустоголовою толпою,Ругая нас… В вечерний час, —Из тучи выставив трезубцы,Вниз, по закатным янтарям,Бывало, боги-женолюбцыСходили к нашим матерям…

Теперь переменились роли;И больше нет метаморфоз;И вырастает жизнь из соли;И движим паром паровоз;И Гревса Зевс – не переладит;И физик – посреди небес;И ненароком Брюсов адит;И гадость сделает Гадес;И пролетарий – горний летчик;И – просиявший золотарь;И переводчик – переплетчик;И в настоящем – та же старь!

Из зыбей зыблемой лазури,Когда отвеяна лазурь, —Сверкай в незыблемые хмури,О, месяц, одуванчик бурь!Там – обесславленные богиИсчезли в явленную ширь:Туда серебряные роги,Туда, о месяц, протопырь!Взирай оттуда, мертвый взорич,Взирай, повешенный, и стынь, —О, злая, бешеная горечь,О, оскорбленная ледынь!О, тень моя: о тихий братец,У ног ты – вот, как черный кот:Обманешь взрывами невнятиц;Восстанешь взрывами пустот.

Но верю: ныне очертилиЭмблемы вещей глубины —Мифологические были,Теологические сны,Сплетаясь в вязи аллегорий:Фантомный бес, атомный вес,Горюче вспыхнувшие зориИ символов дремучий лес,Неясных образов законы,Огромных космосов волна…

Так шумом молодым, зеленым, —Меня овеяла весна;

Так в голове моей фонтаномВзыграл, заколобродил смысл;Так вьются бисерным туманомНад прудом крылья коромысл;Так мысли, легкие стрекозы,Летят над небом, стрекоча;Так белоствольные березыДрожат, невнятицей шепча;Так звуки слова «дар Валдая»Балды, над партою болтая, —Переболтают в «дар валдая»…

Ах, много, много «дар валдаев» —Невнятиц этих у меня.И мой отец, декан Летаев,Руками в воздух разведя:«Да, мой голубчик, – ухо вянет:Такую, право, порешь чушь!»И в глазках крошечных проглянетМатематическая сушьШироконосый и раскосыйС жестковолосой бородойРасставит в воздухе вопросы:Вопрос – один; вопрос – другой;Неразрешимые вопросы…Так над синеющим цветком,Танцуя в воздухе немом,Жужжат оранжевые осы.

И было: много, много дум;И метафизики, и шумов…

И строгой физикой мой умПереполнял: профессор Умов.[7]Над мглой космической он пел,Развив власы и выгнув выю,Что парадоксами Максвелл[8]Уничтожает энтропию,Что взрывы, полные игры,Таят томсоновские вихри,[9]И что огромные мирыВ атомных силах не утихли,Что мысль, как динамит, летитСмелей, прикидчивей и прытче,Что опыт – новый…

– «Мир – взлетит!» —Сказал, взрываясь, Фридрих Нитче…

Мир – рвался в опытах КюриАтомной, лопнувшею бомбойНа электронные струиНевоплощенной гекатомбой;Я – сын эфира, Человек, —Свиваю со стези надмирнойСвоей порфирою эфирнойЗа миром мир, за веком век.Из непотухнувшего гулаВзметая брызги, взвой огня,Волною музыки меняСтихия жизни оплеснула:Из летаргического снаВ разрыв трагической культуры,Где бездна гибельна (без дна!), —Я, ахнув, рухнул в сумрак хмурый, —

– Как Далай-лама молодойС белоголовых Гималаев, —

Передробляемый звездой,На зыби, зыблемые Майей…

В душе, органом проиграв,Дни, как орнамент, полетели,Взвиваясь запахами трав,Взвиваясь запахом метели.И веял Май – взвивной метой;Июнь – серьгою бирюзовой;Сентябрь – листвою золотой;Декабрь – пургой белоголовой.О лазулитовая лень,О меланитовые очи!Ты, колокольчик белый, – день!Ты, колокольчик синий, – ночи!Дышал граненый мой флакон;Меня онежили уайт-розы,[10]Зеленосладкие, как сон,Зеленогорькие, как слезы.В мои строфические дниИ в симфонические игры,Багрея, зрели из зариДионисические тигры…Перчатка белая в руке;Сюртук – зеленый: с белым кантом…В меня лобзавшем ветеркеЯ выглядел немного франтом,Умея дам интриговатьСвоим резвящимся рассудкомИ мысли легкие пускать,Как мотыльки по незабудкам;Вопросов комариный ройУмел развеять в быстротечность,И – озадачить вдруг игрой, —Улыбкой, брошенною… в вечность…Духовный, негреховный свет, —

– Как нежный свет снегов нездешних,Как духовеющий завет,Как поцелуи зовов нежных,Как струи слова Заратустр, —

Вставал из ночи темнолонной…Я помню: переливы люстр;Я помню: зал белоколонныйЗвучит Бетховеном, волной;И Благородное собранье,[11] —Как мир – родной (как мир весной),Как старой драмы замиранье,Как то, что смеет жизнь пропеть,Как то, что веет в детской вере…

2

На серой вычищенной двериЛитая, чищеная медь…

Бывало: пламенная вьюга;И в ней – прослеженная стезь;Томя предчувствиями юга,Бывало, всё взревает здесь;В глазах полутеней и светов,Мне лепестящих, нежных цветовЯснеет снежистая смесь;Следя перемокревшим снегом,Озябший, заметенный весь,Бывало, я звонился здесьОтдаться пиршественным негам.

Михал Сергеич Соловьев,Дверь отворивши мне без слов,Худой и бледный, кроя плэдомДавно простуженную грудь,Лучистым золотистым следомСвечи указывал мне путь,Качаясь мерною походкой,Золотохохлой головой,Золотохохлою бородкой, —Прищурый, слабый, но живой.

Сутуловатый, малорослыйИ бледноносый – подойдет,И я почувствую, что – взрослый,Что мне идет двадцатый год;И вот, конфузясь и дичая,За круглым ласковым столомХлебну крепчающего чаяС ароматическим душком;Михал Сергеич повернетсяКо мне из кресла цвета «бискр»;Стекло пенснэйное проснется,Переплеснется блеском искр;Развеяв веером вопросы,Он чубуком из янтаря, —Дымит струями папиросы,Голубоглазит на меня;И ароматом странной верыОкурит каждый мой вопрос;И, мне навеяв атмосферы,В дымки просовывает нос,Переложив на ногу ногу,Перетрясая пепел свой…

Он – длань, протянутая к БогуСквозь нежный ветер пурговой!

Бывало, сбрасывает повязьС груди – переливной, родной:Глаза – готическая прорезь;Рассудок – розблеск искряной!Он видит в жизни пустоглазойРои лелеемых эмблем,Интересуясь новой фазойКосмологических проблем,Переплетая теоремыС ангелологией Фомы;И – да: его за эти темыУжасно уважаем мы;Он книголюб: любитель фабул,Знаток, быть может, инкунабул,Слагатель не случайных слов,Случайно не вещавших миру,Которым следовать готовОдин Владимир Соловьев…

Я полюбил укромный кров —Гостеприимную квартиру…Зимой, в пурговые раскатыЗвучало здесь: «Навек одно!»Весною – красные закатыПылали в красное окно.На кружевные занавескиЛия литые янтари;Любил египетские фрескиНа выцветающих драпри,Седую мебель, тюли, дажеЛюбил обои цвета «бискр», —Рассказы смазанных пейзажей,Рассказы красочные искр.Казалось: милая квартираТаила летописи мира.

О. М., жена его, – мой друг,Художница —– (в глухую осеньЯ с ней… Позвольте – да: лет восемьПо вечерам делил досуг) —

Молилась на Четьи-Минеи,Переводила де Виньи;Ее пленяли Пиренеи,Кармен, Барбье д’Оревильи,Цветы и тюлевые шали —Всё переписывалась с «Алей»,Которой сын писал стихи,Которого по воле рокаПослал мне жизни бурелом;Так имя Александра БлокаПроизносилось за столом«Сережей», сыном их: он – мистик,Голубоглазый гимназистик:О Логосе мы спорим с ним,Не соглашаясь с Трубецким,Но соглашаясь с новым словом,Провозглашенным СоловьевымО «Деве Радужных Ворот»,[12]О деве, что на нас сойдет,Овеяв бирюзовым зовом,Всегда таимая средь нас:Взирала из любимых глаз.

«Сережа Соловьев» – ребенок,Живой смышленый ангеленок,Над детской комнаткой своейВосставший рано из пеленок, —Роднею соловьевской всейОн встречен был, как Моисей:Две бабушки, четыре дяди,И, кажется, шестнадцать тетьЕго выращивали пяди,Но сохранил его Господь;Трех лет, ну право же-с, ей-богу-с, —Трех лет (скажу без лишних слов),Трех лет ему открылся Логос,Шести – Григорий Богослов,Семи – словарь французских слов;Перелагать свои святыниУже с четырнадцати летУмея в звучные латыни,Он – вот, провидец и поэт,Ключарь небес, матерый мистик,Голубоглазый гимназистик, —Взирает в очи Сони Н-ой,Огромный заклокочив клочень;Мне блещут очи – очень, очень —Надежды Львовны Зариной.Так соглашаясь с Соловьевым,Провидим Тайную весной:Он – Сонечку, живую зовом;Я – Заревую: в Зариной…

Она!.. Мы в ней души не чаем…Но кто она?.. Сидим за чаем:Под хохот громкий пурговойВопрос решаем роковой.Часы летят… Не замечаем…– «Скажи, тобой увлеченаНадежда Львовна Зарина?..»– «Не знаю я…»– «Быть может?»– «А?!»Михал Сергеич повернетсяКо мне из кресла цвета «бискр»;Стекло пенснэйное проснется,Переплеснется блеском искр;Его он сбрасывает кроткоЗолотохохлой головойС золотохохлою бородкой,Прищурый, слабый, но живой;И клонит кончик носа сноваВ судьбу вопроса рокового:– «Надежда Львовна Зарина!Как?!. Воплощение Софии?..»«В ней мне пророчески яснаСудьба священная России:Она есть Львовна, дочка Льва;Лев – символический, Иудин…»

– «Зарин, Лев Львович, – пошлый франт?Безусый, лысый коммерсант?»«Вопрос гностически не труден:Серапис, или Апис, – бык,Таящий неба громкий зык,Есть только символ чрезвычайныйКакой-то сокровенной тайны…»

– «Ну, хорошо, а что есть Лев?»

– «Иудин Лев – веков напев».………………

Высокий, бледный и сутулый,Ты где, Сережа, милый брат;Глаза – пророческие гулы,Глаза, вперенные в закат:Выходишь в Вечность… на Арбат;[13]Бывало: бродишь ты без речи;И мне ясней слышна, видна:Арбата юная весна,Твоя сутулая спина,Твои приподнятые плечи,Бульваров первая трава,И вдруг: как на зеркальной зыбкеПройдут пузыриками рыбки, —Меж нами умные словаИ вовсе детские улыбки:И разговор о сем, о том,О бесконечности, о Браме,О Вечности, огромной даме,Перерастают толстый том;И на Арбате мчатся в Вечность:Пролеток черных быстротечность,Рабочий, гимназист, кадет…Проходят, ветер взвив одежды,Глупцы, ученые, невежды;Зарозовеет тихий светС зеленой вывески «Надежды»[14]Над далью дней и далью лет…

Смутяся уличною давкой,Смутясь колониальной лавкой,Я упраздняю это всё:«Мир – представление мое!»Ты – пламенный, в крылатке серойСредь зданий, каменных пустынь:Глаза, открытые без меры, —В междупланетную ледынь,Свои расширенные синиБросают, как немой вопрос,Под шапкой пепельных волос.

Бывало: за Девичьим ПолемПроходит клиник белый рой;Мы тайну сладостную волим,Вздыхаем радостной игрой:В волнах лучистого эфираЧитаем летописи мира.Из перегаров красных травВ золотокарей пыли летней,Порывом пыли плащ взорвав,Шуршат мистические сплетни…Проходит за городом: лесКачнется в небе бирюзовом;Проснется зов: «Воанергес!»Пахнёт: Иоанном Богословом…И – возникает в небе ширьНоводевичий монастырь.

Огромный розовый соборПодъемлет купол златозор;А небо – камень амиант —Бросает первый бриллиант;Забирюзевший легкий пруд,Переливаясь в изумруд,Дробим зеркальною волной;И – столб летает искряной…Там небо бледное, упав,Перетянулось в пояс трав;Там бездна – вверх, и бездна – вниз:Из бледных воздухов и риз;Там в берега плеснет волной —Молниеносною блесной…

Из мира, суетной тюрьмы, —В ограду молча входим мы…

Крестов протянутая теньВ густую душную сирень,Где ходит в зелени сыройМонашек рясофорный рой,Где облак розовый сквозит,Где нежный воздух бирюзит;Здесь, сердце вещее, – измлейВ печаль белеющих лилей;В лилово-розовый левкойУсопших, Боже, упокой…Присел захожий старичок,Склонясь на палку… В ветерок —Слетают скорбные листы;Подъемлют сохлые крестыПлач переблеклых огоньковИ клянч фарфоровых венков.Ты, сердце, – неумолчный стриж —Кого зовешь, о чем визжишь?

Кроваво-красная лунаУже печальна и бледна…Из церкви в зелени сыройПроходит в кельи черный рой;Рукопростертые крестыСтолпились в ночь… Приди же, Ты, —Из прежних дней, из прежних лет!..В часовне – цветоблеклый свет:В часовне житель гробовойК стеклу прижался головой;И в стекла красные глядит,И в стекла красные стучит.Чуть фософреющий из трав,Сквозною головою встав, —Подъемлет инок неживойНад аналоем куколь свой…………….…………..

О, незабвенные прогулки,О, незабвенные мечты,Москвы кривые переулки…Промчалось всё: где, юность, ты!..Перемелькали наши взлетыНа крыльях дружбы и враждыВ неотрывные миголеты,В неотразимые судьбы,Чтоб из сумятицы несвязной,И из невнятиц бытияВ тиски подагры неотвязнойСклонился лысиною я.Зальются слабнущие светыПод мараморохом[15] зимыПереливной струею Леты,Незаливной струею тьмы…Рассудку, рухнувшему, больно, —Рассудку, тухнущему в ночь…И возникают сны невольно,Которых мне не превозмочь………………….

Да, – и опора в детской вере,И Провидения рука —На этой вычищенной двериЛитая, медная доска:Михал Сергеич Соловьев(С таких-то до таких часов).……………..

Здесь возникал салон московский,Где – из далекой мне земли, —Ключевский, Брюсов, МережковскийВпервые предо мной прошли.Бывало: —– снеговая стая —Сплошное белое пятно —Бросает крик, слетая, тая —В запорошенное окно;Поет под небо белый гейзер:Так заливается свирель;Так на эстраде Гольденвейзер[16]Берет уверенную трель.Бывало: в вой седоволосыйПройдет из Вечности самойСнегами строящий вопросыЧерноволосою космой, —Захохотавший в вой софистик,Восставший шубой в вечный зов, —Пройдет «Володя», вечный мистик,Или – Владимир Соловьев…Я не люблю характеристик,Но все-таки… —– Сквозной фантом,Как бы согнувшийся с ходулей,Войдет, и – вспыхнувшим зрачкомВ сердца ударится, как пулей;Трясем рукопожатьем мыЕго беспомощные кисти,Как ветром неживой зимыКогда-то свеянные листья;Над чернокосмой бородой,Клокоча виснущие космыИ желчно дующей губойРаздувши к чаю макрокосмы,С подпотолочной вышиныСквозь мараморохи и сныОн рухнет в эмпирию кресла, —Над чайной чашкою склонен,Сердит, убит и возмущенТем, что природа не воскресла,Что сеют те же господаАтомистические бредни,Что декаденты – да, да, да! —Свершают черные обедни(Они – пустое решето:Козлят не с Музой – с сатирессой,И увенчает их за тоПатриотическая пресса),Что над Россией – тайный враг(Чума, монголы, эфиопы),Что земли портящий оврагГрызет юго-восток Европы;Стащивши пару крендельковС вопросом: «Ну и что ж в итоге?»Свои переплетает ноги —Грохочет парой каблуков.

Судьба трагическая дышитАтмосферическим дымком,И в «Новом времени» о томДемчинский знает, но не пишет:– «В сознанье нашем кавардак:Атмосферических явленийСвечений зорь нельзя никакПонять с научной точки зрений».Он – угрожает нам бедой,Подбросит огненные очи;И – запророчит к полуночи,Тряхнув священной бородой!..

Так в ночи вспыхивает магний;Бьет электрический магнит;И над поклонниками Агни,Взлетев, из джунглей заогнит;Так погромыхивает в тучеТолпа прохожих громарей;Так плещут в зыбине летучей,Сребрея, сети рыбарей.За ним вдогонку – следом, следом,Михал Сергеич делит путь,Безмолвный, ровный, кроя плэдомДавно простуженную грудь,Потея в вязаной рубашке,Со столика приняв поднос,На столике расставив шашки,Над столиком поставив нос;И скажет в пепел папиросВ ответ на новости такие:– «Под дымкой – всё; и всюду – тень…Но не скудеет Мирликия…[17]Однако ж… будет: Духов день!»

Свой мякиш разжевавши хлеба,Сережа Соловьев под небоВоскликнет – твердый, как кремень:– «Не оскудела Мирликия!..А ну-ка все, кому не лень,В ответ на дерзости такие, —В Москве устроим Духов день!»Но Соловьев, не отвечая,Снедаем мировой борьбой,Проглотит молча чашку чая,Рукой бросаясь, как на бой,На доску: он уткнется в шашки;И поражают худобойЕго обтянутые ляжки;Бывало, он пройдет к шинели:В меха шинели кроет взор;И – удаляется в метели:Седою головой в бобер;А вихри свистами софистикВсклокочут бледный кругозор!Привзвизгнут: «Вот великий мистик!»И – пересвищут за забор!

А мы молчим, одним объяты;В веках – одно: навек одно…А перезвоны, перекатыСнежат, как призраки, в окно;А лампа бросит в занавескиСвои литые янтари;Молчат египетские фрескиНа выцветающих драпри.Михал Сергеич повернетсяКо мне из кресла цвета «бискр»;Стекло пенснэйное проснется,Переплеснется блеском искр…

Он – канул в Вечность: без возврата;Прошел в восторг нездешних мест:В монастыре, в волнах заката, —Рукопростертый, белый крестСтоит, как память дорогая;Бывало, он, – оснежен весь,Светлеет, огоньком мигая;Бывало, всё взревает здесь:Играет скатерть парчевая,Снегами воздухи взвивая;И в ней – прослеженная стезь;Хрустя перемокревшим снегом,Бегу сюда отдаться негам,Озябший, заметенный весь.

Так всякий: поживет, и – помер,И – принят под такой-то номер.

3