Возвращение - Роман Афанасьев

Роман Афанасьев

Возвращение

Передо мной расстилалось зеленое море травы. Огромное поле, покрытое живой зеленью, море которое колыхалось от ласковых прикосновений ветра. Оно было живым, я чувствовал это, оно дышало и двигалось, это поле.

Я хотел войти в его живые воды, раскинув руки, чтобы почувствовать касание зеленых шершавых стеблей, ощутить их жизненную силу, которая была спрятана в сочной листве.

Воздух был горячим от солнечных лучей и сладким от запаха трав. Летнее солнце, присевшее над горизонтом, щедро дарило свое тепло зеленому морю, а оно тянуло к ней свои тоненькие зеленый ручки.

Жажда жизни обняла меня, нашептывая на ухо ласковые слова. Мне захотелось жить, жить по-настоящему, в полную силу. Дышать всей грудью этим сладковатым воздухом, бежать по мягкой траве, кричать во все горло…

И тогда я вошел в это море.

Раскинув руки, я загребал ладонями стебли травы, что доставали мне до плеч. Колючие и не очень, гладкие и шершавые, с цветами и без цветов — все они были рядом со мной. Я не помнил их названий, — для меня это была просто трава, которую обычно называют сорной. Но для меня она была самой большой драгоценностью, — она говорила мне о том, что я дома.

Утопая в зеленом море, вдыхая сладость воздуха, я шел домой. Блуждая в зарослях травы, я знал, что мне осталось совсем немного — шаг, другой, и я буду дома.

Мой дом… как давно я не был там. Нет, не в моем любимом деревянном коттедже, что расположен на самом краю соснового бора, нет. То есть да, и это тоже, но дом — это не здание. Дом — это то, что ты любишь больше всего на свете, это то — что ты считаешь своим, и то, — что считает своим тебя. Это люди, окружение, это любимые места, это темы для разговоров, запахи и звуки. Это скамейка под каштаном, это соседская собака, лениво растянувшаяся в пыли, это разговоры с соседями о погоде. Это толстый сук дерева на котором ты сидел еще ребенком, прижимаясь к нагретой летним солнцем коре, это последний луч заходящего солнца, пробивающийся сквозь листву клена…

Все это дом. И море травы под жарким летним солнцем — тоже дом.

Я касался ладонями метелок спелых трав, и они приятно щекотали мне кожу. Я вдыхал горячий воздух, и он обжигал мне горло. Я хотел идти, но не мог сдвинуться с места. Что-то отталкивало меня от дома. Что-то стремилось вырвать меня из объятий зеленого моря и вернуть назад. Куда? Туда где страшно… и больно.

Меня позвали. Откуда-то сзади раздался голос, и я стал оборачиваться, все вокруг подернулось багровым туманом.

— Сережа, очнись! Очнись! Открывай глаза! Это приказ!

Тяжелая рука лежала у меня на плече. Ее пальцы впивались в мою кожу, словно когти странного зверя. Я с трудом разлепил глаза и невольно застонал, когда тусклый свет больно ударил по глазам, привыкшим к темноте. Голос, неужели это мой голос? Я совсем не узнал его…

— Сергей… — прошептали рядом.

Я окончательно пришел в себя и со стоном приподнял голову. В глазах тут же потемнело, разноцветные круги, в основном синие и зеленые, расплылись в темноте передо мной.

— Ну, наконец-то.

Я сел, опираясь руками о железный рубчатый пол. Над головой светилась одинокая лампа аварийного освещения. Ее света едва хватало, чтобы осветить рубку посадочного модуля. Метра два в длину, метра два в ширину, стены из железных шкафов, впереди блок управления — пульт и один монитор. Вот и все. Этот посадочный блок был рассчитан на то, чтобы доставлять на планеты грузы.

— Сергей. — Вновь раздался шепот.

Я повернул голову, темная пелена уже уходила из глаз. Кирилл. Кирилл Александрович Осипов, палубный офицер в звании капитан-лейтенанта, вот кто сидел рядом со мной. Его строгое лицо с широкими азиатскими скулами было покрыто капельками пота. Воротник черной формы космофлота был расстегнут и его кадык жадно ходил вверх и вниз. Виски уже тронутые серебром казались грязными и сальными. Он был старше меня лет на двадцать и я ему казался еще мальчиком, которого надо утешать. И лгать этому мальчику тоже надо было, ибо ложь во спасение не есть ложь.

— Я тут, — отозвался я, чувствуя слабость во всем теле.

Его рука нашла в полутьме мою ладонь и ободряюще сжала ее.

— Выберемся, мы обязательно выберемся, — прошептал он, — этот модуль рассчитан именно на то, чтобы садиться на планеты. Я ввел программу посадки, рассчитанную на самые слабые перегрузки. Так перевозят драгоценные и хрупкие приборы. Еще пара витков и мы начнем снижаться.

— Хрупкие приборы — протянул я — человек это самый хрупкий прибор.

— Все будет хорошо, мы сядем на эту планету, как перышко садится на рукав кителя…

Он замолчал, и я не стал отвечать ему. Он был прав, — посадочный модуль может сесть на любую планету и даже сохранить в целости груз, что находиться в нем. Но вот беда, грузам не нужен кислород. В модуле не было запаса воздуха, а тот, что находился в нем изначально, уже кончался.

Осипов рассчитал программу снижения так, чтобы нам хватило кислорода на время посадки, и в тоже время, чтобы модуль не падал на планету подобно камню. Это был баланс между временем необходимым на нормальную посадку и временем, на которое хватит кислорода. Я надеялся, что он не ошибся. Впрочем, не отсутствие кислорода было главной нашей проблемой, как ни парадоксально это звучит для космонавта. Дело было в том, что мы собирались сесть на планету, о которой ничего не знали.

Когда это случилось, я спокойно сидел у себя в каюте, за рабочим столом и сортировал на компьютере снимки обнаруженной планеты. Как младший лаборант я обязан был сделать коллаж снимков, поместить рядом комментарии нашего штатного планетолога, потом сформировать отчет, сведя воедино два доклада атмосферников, и отнести все это заместителю заведующего лабораторией.

Признаться, мне было очень интересно, но меня немного угнетало то, что я занимаюсь перекладыванием бумажек с места на место. Впрочем, в присутствии остальных ребят из отдела, каждый из который был по меньшей мере кандидатом в доктора наук, мне порой становилось стыдно. Я думал о том, как же меня все-таки взяли в эту экспедицию. Шеф не признавался мне, или и впрямь не знал. Я думаю, что меня просто приписали к кораблю вместе с другими работниками института. Просто кто-то сказал — вот эту лабораторию всю на корабль. И все. Никто не смотрел на чины и звания, подмахнули бумагу, и лаборатория в полном составе стала грузиться на Бесстрашный — огромный исследовательский корабль, что уходил к Тау Кита.

Зафиксировав очередной снимок и немного затемнив его, я подумал, что в общем-то и перекладыванием бумажек кто-то должен заниматься, а докторам и академикам, видимо заниматься этим не с руки.