Современные темы, или Канва для журнальных статей - Петр Вяземский

Петр Вяземский

Современные темы, или Канва для журнальных статей

I

Наши журнальные публицисты много толкуют об обязательном народном обучении. Это с их стороны очень обязательно. Нельзя не похвалить и побуждения их, и цели, на которые они увязывают. Но жаль, что они дело начинают не с начала, а с конца. Они, да и не они одни, забывают мудрое сказание знаменитого французского гастронома: «если хотите изготовить заячье жаркое, то прежде всего имейте зайца». Применяясь в этому, можно связать нашим публицистам: если хотите иметь много грамотных учеников, – то займитесь первоначально обязательным обучением учителей. Будет заяц, можно иметь и жаркое. Будут учителя, можно будет иметь и учеников. Не походит ли это на горячего охотника, который со сворою гончих и борзых собак отправляется на травлю зайцев в такую местность, в которой от сотворения мира ни единый заяц никогда не пробегал. Очевидно, что он возвратится домой без зайца в обеду.

II

Много толкуют и о женском вопросе. Много шуму за и много шуму против. Почему же и не заняться этою диалектическою гимнастикою? Всякое умственное движение развивает, расправляет и укрепляет мозговые силы. Но и здесь жаль, что вопрос неясно и неопределительно поставлен. Нужно было бы положительно и откровенно выяснить, на какие мужские должности могут и право имеют поступать женщины. На все ли, так чтобы полное равноправие установилось между полами? В таком случае, женщины должны равномерно подходить и под всесословную и поголовную воинскую повинность. Почему же и нет? Ее древности бывали же амазонские полки. Амазонки дрались не хуже мужчин. Не знаю, как было в древности, но у нас, при таком порядке, не худо было бы, на всякий случай, иметь в придачу в полковым фельдшерам и несколько повивальных бабок. Впрочем, все же мудрено, как ни думай, как ни вертись, установить совершенное равноправие между прекрасным и вообще некрасивым полом. Все же, в том или другом соображении, один из полов может оказаться обиженным против другого. Например, за женщиною останется одно право, которое нельзя перенести и на мужчину, а именно право рожать. Но в этом случае маленько виновата натура: она не предвидела, не угадала, что вопрос равноправия мужчин и женщин будет стоять на очереди у наших журнальных публицистов….

III

Умилительно смотреть на единомыслие и единодушие, которые иногда связывают, как сиамских близнецов, двух деятелей журналов, часто совершенно противоречащих друг другу. Недавно зашла в периодической прессе нашей речь о Гоголе. Явились пред публикой два оратора – оба сопитомцы Белинского, оба наследники и преемники своего учителя. Литературное наследство его разделили они между собою полюбовно и по-братски. Один усвоил себе необузданность речи принципала своего, его литературное ухарство и валяй по всем по трем, куда ни попало. Другой ухватился за многословие и широковещательность его. Что можно высказать на двух-трех страницах, он, как и образец его, непременно расплавит, разбавит жидкими чернилами своими на несколько десятков страниц. Впрочем, может быть, в этом обильном спуске чернил оказывается не столько литературная привычка, сколько хозяйственное и домашнее распоряжение. Легко станется, что между писателем и редактором журнала заключено добровольное условие, вследствие чего первый обязывается в известные сроки доставлять последнему столько-то кубических саженей исписанной бумаги. Как бы то ни было, один из субъектов, подлежащих рассмотрению нашему, говорит, что в Гоголе «непосредственное художественное творчество было главным руслом тех идей, в развитии которых состояло прогрессивное движение общества». Другой субъект, перекликаясь с первым из своего угла, подхватывает эти слова. Он любуется их счастливым выражением; а если сообразить эти слова с делом, то выйдет из них совершенная бессмыслица. Как ни уважай и высоко ни цени несомненное дарование Гоголя, но не найдешь никакого русла идей и никакого прогрессивного движения общественного ни в «Ревизоре», ни в «Мертвых душах», ни в других повествовательных очерках его. В них ярко обозначается великий художник, но мыслителя в принятом вообще и полном значении этого слова нет. Мыслителя в Гоголе найдешь и найдет потомство именно в одной его «Переписке с друзьями», которая заклеймена таким презрением нашею недальновидною критикой. Можно не разделять мнений автора, мыслей его и направления, изъявленных в этой переписке; можно не сочувствовать им; пожалуй, можно даже с известной точки зрения и считать обязанностью бороться с этим направлением, опровергать и побеждать его. Но во всяком случае состязание мыслей между Гоголем и противниками его может быть совершаемо только на ристалище, обведенном этою перепискою. Здесь-то и выходит затруднение и препятствие. На мысли Гоголя нужно отвечать оружием мысли; но в этом отношении критика наша не оруженосна. Легче ей было одним разом охаять эту злосчастную переписку, которая так неожиданно сбила ее с толку и с ног. Она так и сделала. Гоголь с изумительным искусством фотографировал пошлые и смешные стороны человеческой натуры. С одних живых лиц писал он живые портреты во весь рост; другие портреты писал он по аналогии с созданий собственного воображения и творчества. Он был великий сатирик и великий карикатурный живописец. Вот где критике, не мудрствуя лукаво, должно искать его. Вот это настоящее и самобытное русло. Но у нас критики большие охотники и мастера искать в полдень четырнадцать часов, по французской поговорке и по итальянскому суточному исчислению. Оттого и сбиваются они часто в часах и мыслях.

Если Гоголь был вдохновенный и своеобразный карикатурист, был он и великий живописец в других картинах, как, например, в «Старосветских помещиках» и других произведениях, а особенно в «Тарасе Бульбе». Вот и второе русло его. Но и здесь нет места пошлому исканию какого-то прогрессивного движения. Это искание прогресса верный признак застоя и закоснелости одностороннего мышления. Наши господа прогрессисты так мало подвижны, так тяжелы на подъем, что они все еще держатся за фалды давно износившегося платья Белинского. Известное письмо последнего к Гоголю по поводу изданной переписки все еще для них святыня, заповедь, сошедшая с высоты их литературного Синая. В сущности, это письмо невежливо до грубости и в этом отношении дает мерило образованности и благовоспитания того, кто писал его. Он в глаза честит автора «проповедником кнута, апостолом невежества, поборником обскурантизма и мракобесия, панегиристом татарских прав». Переписку называет он «надутою и неопрятною шумихою слов и фраз». Не скорее ли к письму его можно применить этот приговор? Когда же он хочет быть литературным критиком, он в письме вооружается против слова «всяк». «Неужели, – говорит он Гоголю, – вы думаете, что сказать „всяк“ вместо „всякий“ значит выражаться по-библейски? Какая это великая истина, что, когда человек отдается лжи, его оставляют ум и талант». И эту великую истину почерпнул он не из колодца, куда истина прячется, – пред ним ларчик проще открывался: истину свою извлек он из слова «всяк». Вот что значит глубокомыслие и проницательная находчивость. Между тем одним ударом поражен и старик Дмитриев. В песни своей:

Всяк в своих желаньях волен.Лавры! вас я не ищу –

и он подпадает обвинению, что хотел выразиться по-библейски. Но в этом письме есть две-три строки, которые достойны особенного внимания и дают ключ ко многому и в отношении к Белинскому, и в отношении к его произрождению. Приводим эти строки: «вот почему у нас в особенности награждается общим вниманием так называемое либеральное направление, даже и при бедности таланта». Именно так! Будь так называемый либерал, хотя и в самом узком и тупом значении этого выражения, будь притом и беден талантом, все равно ты будешь награжден если не общим мнением – это уже чересчур завоевательно, – но все же мнением и суеверием уездных поклонников либерального Хлестакова. Белинский вышеприведенными строками верно определил и себя, и своих доморощенных последователей. Лучше этого ничего придумать нельзя. Беден талантом, но так называемый либерал – вот несомненные приметы многих из наших новейших борзописцев.

IV

Явное доказательство, что многие из наших критиков не имеют верного чувства того, что в литературе хорошо, и того, что дурно, найти можно и в следующем: нередко встречаем в них восхищение Пушкиным и Гоголем и рядом с этим восхищение Полевым и Белинским. Не ясно ли, не разительно ли из того следует, что они не понимают не только Пушкина и Гоголя, но не понимают и Полевого и Белинского? Кого же понимают они? Себя самих? Вряд ли и это.