Прежняя рекрутчина и солдатская жизнь - Павел Якушкин

П. И. ЯКУШКИНА

ПРЕЖНЯЯ РЕКРУТЧИНА И СОЛДАТСКАЯ ЖИЗНЬ

ПО ПѢСНЯМЪ

Новѣйшее законодательство сдѣлало значительныя и благодѣтельныя перемѣны въ системѣ наборовъ, въ срокахъ службы, въ наказаніяхъ нижнихъ военныхъ чиновъ и т. д. Совершенно перемѣнилось обращеніе командировъ съ солдатами, почтя нѣтъ въ настоящее время ни одного офицера, который не обращалъ бы вниманія на внутреннюю солдатскую жизнь. Все это не приминетъ, конечно, принести самые лучшіе результаты, и очень вѣроятно, что со временемъ, самый взглядъ нашего народа на рекрутство измѣнится существеннымъ образомъ. Но долгое существованіе прежней, тяжелой системы оставило въ народѣ слѣды, выразившіеся въ пѣсняхъ, разсказахъ, присловьяхъ. Мнѣ кажется, что именно теперь, въ виду уничтоженія стараго порядка, не безъинтересно собрать въ одно цѣлое все, въ чемъ выразилъ народъ свое воззрѣніе на рекрутчину и солдатскій бытъ.

Пусть настоящій этюдъ послужитъ памятью о давнемъ, тяжеломъ, но, къ счастію, и отходящемъ прошломъ. Очень можетъ быть, сказалъ я выше, что даже и о бывшемъ солдатствѣ народъ станетъ думать и пѣть иначе; но еще и до сего времени въ русскихъ деревняхъ, на солдатство народъ смотрѣлъ какъ на несчастіе, на бѣду, которая можетъ разогнать, разорить какую угодно семью. Такъ, въ одной пѣснѣ поется:

   Въ мужика было богатаго   Да и были три сына хорошіе,   Охъ, вышло на нихъ несчастьице,   Что большое несчастьице, бѣдушка великая:   Что и вышла на нихъ рекрутчина, и т. д.

Объ эту бѣдушку, не малую, большую, — солдатство, разбивалась какая угодно удаль. Одинъ говоритъ:

   Никогда у меня, раздобраго молодца,             Такого горя не бывало,   А вотъ нынѣшніе день, братцы, день-денечикъ,             Тоска — горе меня обуяла!   Что куютъ-то, куютъ меня, раздобраго молодца,             Куютъ во желѣзы,   Что везутъ-то, везутъ меня, разудалаго молодца,             Везутъ во солдаты.

Въ другой пѣснѣ разсказывается про всю молодецкую гульбу, среди которой застала раздобраго молодца рекрутчина.

   Попила-ль моя головушка,             Пила-ль — погуляла   Не за батюшкой, не за матушкой;             Буйной головою,   Не за братцевой, не за сестрицыной,             За легкой работой!   Что со радости мои кудрюшки             Со радости вьются,   Что со горя ли со кручинушки             Русыя сѣкутся!..   Охъ, зачуяли мои кудрюшки             Надъ собой невзгоду,   Охъ и ту ли невзгоду —             Большое солдатство!

Тоска и печаль заставляла раздобрить молодцевъ плакать и обращаться къ своимъ близкимъ съ такою скорбью:

   Растоскуйся ты, моя сударушка, по мнѣ разгорюйся!   Что ни самъ ли то я, самъ раздобрый молодецъ, самъ по себѣ взорвался!   Обижаютъ меня сиротинушку злые люди:   Что и ловятъ меня сиротинушку злые люди,   Что и ловятъ меня сиротинушку, ловятъ во солдаты!

На этотъ вопль откликаются всѣ друзья и сродники, а душа красна-дѣвица:

   Какъ сказали другу   Да на царскую службу —   Плакала, рыдала,   Слезы проливала, —   Всю ночь не спала!

Напрасно ее уговариваютъ:

   Ты не плачь, не плачь, красная дѣвушка!   — Не сама я плачу, плачутъ ясныя очи,   Что и сами слезы, слезы изъ глазъ катятся,   Что везутъ, отдаютъ дружка во солдатушки,   Въ молодые его, дружка, рекрутики.

Отъ этой тоски-горя бѣжали тогда кто куда могъ; кто въ лѣса, кто въ монастырь къ знакомымъ старцамъ и монахинямъ, переждать наборъ, но нигдѣ раздобрый молодецъ не былъ безопасенъ:

   Обижаютъ его, сиротинушку, злые люди,   Что и ловятъ его, сиротинушку, ловятъ во солдаты.

Которому удается отбѣгаться отъ рекрутчины, а котораго

   Поймали добраго молодца, поймали у прилуки,   Что у той ли у прилуки, у красной у дѣвки.

Видитъ мужикъ, что не всегда и отбѣгаешься, сталъ придумывать, какъ дѣлу помочь, какъ бы канцелярскимъ порядкомъ рекрутчину обойти. Вздумали сказки расписывать: большая семья записана въ одну ревизскую сказку, рекрутъ непремѣнно слѣдуетъ; разобьютъ семью по бумагѣ на двѣ семьи; обѣ семьи небольшія и рекрута не берутъ… Узнали и про это злые люди, выдумали самовольный раздѣлъ.

Сказанъ наборъ. Вотъ въ семьянистой избѣ старикъ отецъ думаетъ:

   Кому-жь, дѣтушки, идти во солдатушки?  . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   Что и старшаго сына жаль отдать,   А середняго не хочется.  . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   Что меньшой-то сынъ —   Тотъ въ разумъ не вошелъ…

Обыкновенно рѣшаютъ:

   Идти ли не идти сыну меньшему!

Вотъ теперь начинается новая сцена:

   Во слезахъ сказалъ родный батюшка:   Что идти ли не идти сыну меньшему,   Сыну меньшему Иванушкѣ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Въ возрыданьицѣ матушка словъ не вымолвила.

Едва сказанъ наборъ, тотъ, за кѣмъ стоитъ рекрутская очередь, —

  . . . . . припечалится,   Молода жена расплачется,   Малы дѣти разрыдаются!..

Въ былое время, назначеннаго въ рекруты, такъ называемаго годнаго, сейчасъ по назначеніи заковывали въ желѣзы, и ни одна рекрутская пѣсня не обходится безъ этихъ ненавистныхъ, незаслуженныхъ желѣзь, воспѣвая, какъ куютъ руки-ноги добру молодцу во желѣзы.

Однихъ только наемщиковъ и охотниковъ не ковали во желѣза; за тѣми много было караульщиковъ; но эти несчастные выдумывали такія безобразія, что они не заслужили въ народѣ рѣшительно ни одной пѣсни, по крайней мѣрѣ, я ни одной не слыхалъ. Въ охотники обыкновенно нанимается самый безпутный народъ. Наемщикъ бросаетъ всю семью, часто жену съ дѣтьми, безъ гроша денегъ, скудно оставляя имъ нѣсколько рублей, пропивая самъ сотни, а нерѣдко и тысячи во время своей гульбы. Они обыкновенно, при наймѣ, выговариваютъ, сколько времени гулять. Кромѣ условленной платы деньгами, въ это время хозяинъ, т. е. нанимающій за свою семью, дѣлается самымъ покорнымъ слугой своего охотника; что бы тотъ не потребовалъ, — хозяинъ долженъ подавать, куда бы тотъ ни захотѣлъ ѣхать — хозяинъ долженъ везти; что бы тотъ ни истратилъ — хозяинъ долженъ заплатить.

Кто не видалъ, какъ этотъ безпутный людъ, съ крикомъ и гамомъ, махая краснымъ платкомъ, обнявшись съ дешевыми красавицами, окруженный не сродниками, не пріятелями, а караульщиками, ѣздилъ по улицамъ? Разъ только въ Мценскѣ увидали охотника, гуляющаго съ сродниками.

Просто на всѣхъ ужасъ нагналъ, говорилъ одинъ изъ очевидцевъ этого безобразія. — Пьяный самъ, а тутъ сестра родная пляшетъ… и тутъ мать, пьяная! Просто неподобно!

А должно быть и между этими безпутными, безобразными бывали люди, да и хорошіе люди.

— Надо охотника искать! говорилъ мнѣ настоящій мужикъ, мужикъ стоющій, т. е. мужикъ зажиточный; а почетность въ деревняхъ даромъ не достается, и ежели мужикъ пользуется почетностью, то эта почетность — вполнѣ заслуженная.

— Мнѣ не случалось слышать, чтобъ хорошій человѣкъ пошелъ своей охотой за чужую семью наемщикомъ въ солдаты.

— Бываетъ и хорошій человѣкъ: не нанялся бы въ солдаты, а нужда какая пришибетъ — не самъ онъ нанимается, нанимаетъ нужда его.

— А тебѣ и такихъ случалось видѣть?

— Да не знаю, какъ тебѣ и сказать: и видѣлъ, и нѣтъ. Возили мы барскую рожь во Мценскъ; заѣхали ночевать, а у нашего хозяина гость, тоже мужикъ. Пиръ такой идетъ!.. Во! Вдвоемъ за ночь четверть выдули: послали въ кабакъ взять четверть, а къ утру хоть бы опохмѣлиться осталось! Хорошо! Только видимъ: съ ними парень, такъ, лѣтъ двадцати пяти; онъ то и есть охотникъ. Чтожь ты думаешь? Не только, чтобы онъ за столъ сѣлъ, а въ избѣ то почесть не сидѣлъ; все на дворѣ стоялъ, а водки хоть бы тебѣ каплю въ ротъ взялъ! А лицо то такое жалостливое, да такое смутливое… За этимъ и присмотру никакого: — «Этотъ говоритъ хозяинъ, — не уйдетъ. Этотъ у меня не гуляетъ»! Стало быть этотъ былъ и путный, а вотъ нанялся же охотникомъ.

Вотъ единственный случай, въ которомъ наемщикъ былъ, по подозрѣнію, хорошимъ человѣкомъ. Повторяю, что о наемщикахъ я не знаю ни одной пѣсни, но добрыхъ молодцовъ народъ провожаетъ пѣсней до гробовой доски.

Поймаютъ молодца, скуютъ и станутъ чествовать. Никто на него не сердится, за нимъ нѣтъ никакой вины, а ежели и была — ему всякая вина отпустится; но куютъ не изъ сердцовъ, а изъ предосторожности, чтобъ не убѣжалъ. По этому отдатчикамъ въ обязанность становилось обычаемъ ублажать гожихъ: отдатчики должны хорошо кормить гожихъ, и почти всегда поить водкой. Но эти люди не предавались такому развратному разгулу, какъ наемщики, потому что не имѣли воли, а главное — у нихъ оставалась семья, родина, отъ которыхъ охотникъ добровольно отказывался.