Всё хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла - Рэй Брэдбери

Рэй Брэдбери

Всё хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла

Это был день пожаров, катастроф, землетрясений, ураганов, затмений, извержений вулканов, кровавых побоищ и множества других бедствий, в довершение которых Солнце поглотило Землю и в небе погасли звезды.

А попросту говоря, самый важный член семьи Бентли испустил дух.

Звали его Песик, потому что это был обыкновенный пес.

Воскресным утром, когда можно было никуда не спешить, Песика обнаружили на кухонном полу: уже холодный, он лежал головой к Мекке, скромно поджав лапы, и впервые за два десятка лет не вилял хвостом.

Двадцать лет! Надо же, подумали все, неужто и вправду так долго? Но все равно, как такое могло произойти?

Все семейство разбудила Сьюзен, младшая из девочек:

— Что-то с Песиком! Идите скорее сюда!

Роджер Бентли, даже не накинув халата, в пижаме выскочил из спальни и увидел всеобщего любимца, распростертого на кафельном полу. Следом прибежала мать семейства, Рут, а потом и сынишка Скип, двенадцати лет. Взрослые дети, которые уже обзавелись семьями и переехали жить в другие города, прибыли позднее. Каждый говорил примерно одно и то же:

— В голове не укладывается! Как же мы будем без Песика?

Песик ничего не отвечал: он, как пожар Второй мировой, только что отшумел и оставил после себя опустошенность.

Сьюзен залилась слезами, за ней Рут, потом, как и следовало ожидать, прослезился отец и самым последним — Скип, который всегда долго раскачивался.

Не сговариваясь, они окружили пса и все как один опустились на колени, чтобы его погладить, будто от этого он мог вскочить, просиять улыбкой, какую всегда вызывало у него предвкушение кормежки, и, опережая всех, с лаем броситься к двери. Но ласка не помогала: слезы хлынули еще сильнее.

В конце концов родители и дети поднялись с колен и, обнявшись, пошли готовиться к завтраку, но толком даже не поели, потому что Рут сказала:

— Негоже оставлять его на полу.

Роджер Бентли бережно поднял Песика на руки, вынес в сад и опустил возле бассейна.

— А дальше что?

— Ума не приложу, — отозвался Роджер Бентли. — Столько лет у нас в семье никто не умирал, а тут… — Он осекся, хлюпнул носом и покачал головой. — Я не то хотел сказать…

— Все правильно, — поддержала его Рут Бентли. — Песик и в самом деле был для нас как родной. Господи, как я его любила!

У всех опять брызнули слезы; Роджер Бентли под благовидным предлогом ушел в дом и вернулся с одеялом, чтобы накрыть пса, но Сьюзен схватила его за руку:

— Нет, не надо! Хочу на него насмотреться. Ведь я его никогда больше не увижу. Он у нас такой красивый. И такой… старенький.

Они вынесли свои тарелки в сад и уселись вокруг Песика — невыносимо было оставлять его в одиночестве.

Роджер Бентли позвонил старшим детям, каждый из них, оправившись от первых слез, сказал одно и то же: скоро буду, ждите.

Когда они примчались в родительский дом — сначала сын Родни, которому исполнился двадцать один год, а потом старшая дочь Сэл, ей было уже двадцать четыре — на всех опять нахлынула волна скорби, а потом семья сидела молча, надеясь на чудо.

— Что будем делать? — Родни нарушил гнетущую тишину. — Я понимаю, это всего лишь пес…

— Всего лишь? — вскинулся гневный хор.

Роджер пошел на попятную:

— Спору нет, он достоин мавзолея. Но его удел — собачье кладбище «Орион»; это в Бербанке.[1]

— Собачье кладбище?! — вскричали все вместе, но каждый на свой манер.

— Да что вы, в самом деле? — сказал Родни. — Нелепый разговор получается.

— Почему нелепый? — У раскрасневшегося Скипа задрожали губы. — Песик — он… Песик был — наш самый дорогой. Из чистого золота!

— Вот именно, — подтвердила Сьюзен.

— Прошу меня простить. — Роджер Бентли отвернулся и обвел глазами бассейн, живую изгородь, небесный свод. — Думаю, пора вызывать мусоровоз, который забирает дохлых собак.

— При чем тут мусоровоз? — не поверила своим ушам Рут Бентли.

— При чем тут дохлые собаки? — возмутилась Сьюзен. — Песик у нас — не дохлая собака.

— А кто же он у нас? — уныло спросил Скип.

Все взоры устремились на Песика, который покоился у кромки бассейна.

— Он… — выдохнула, поразмыслив, Сьюзен, — он… он мой любимчик!

Не дожидаясь очередного потока слез, Роджер Бентли снял трубку установленного в саду телефона, соединился с кладбищем домашних животных, задал несколько вопросов и вернул трубку на место.

— Двести долларов, — сообщил он. — Полагаю, это приемлемо.

— За Песика? — возмутился Скип. — Уж больно дешево!

— Ты шутишь? — спросила мужа Рут Бентли.

— Вовсе нет, — ответил Роджер. — Я всю жизнь посмеивался над такими заведениями. Но раз уж мы расстался с Песиком навсегда… — он помолчал. — Его заберут ближе к полудню. Прощальная церемония — завтра.

— Прощальная церемония! — фыркнул Родни, остановился у кромки бассейна и сделал несколько круговых движений руками. — Нет, увольте, это без меня.

Почувствовав спиной долгие, осуждающие взгляды, он обернулся и втянул голову в плечи.

— Ну ладно-ладно, приду.

— Песик бы тебя не простил, — всхлипнула Сьюзен и вытерла нос.

Но Роджер Бентли ничего этого не слышал. Переведя глаза с собаки на родных, а потом на небо, он зажмурился и вполголоса произнес:

— Боже милостивый! Да понимаете ли вы, что это единственное горе, которое постигло нашу семью за все минувшие годы? Никто из нас даже ни разу не хворал, так ведь? Не лежал в больнице. Не попадал в аварию.

Он выждал.

— Да, так и есть, — согласились все.

— Круто! — вырвалось у Скипа.

— Вот именно. Вы же видите, сколько вокруг аварий, несчастных случаев, болезней.

— А может быть… — начала Сьюзен, но не сразу договорила, потому что у нее срывался голос. — Может, Песик для того и умер, чтобы показать, какие мы везучие.

— Везучие?! — Роджер Бентли открыл глаза. — Это правда! Известно ли вам, как нас прозвали…

— Научно-фантастическое поколение, — подхватил Родни, с невинным видом зажигая сигарету.

— Откуда ты знаешь?

— Да ты постоянно об этом твердишь — читаешь лекции даже за обедом. Нож для консервных банок? Фантастика. Автомобили. Радиоприемник, телевизор, кино. Все на свете! Научная фантастика, куда ни кинь!

— А разве не так? — вскричал Роджер Бентли, обращая взгляд к Песику, как будто ответ знали последние покидающие свою обитель блохи. — Черт побери, ведь раньше и в помине не было автомобилей, консервных ножей, телевизоров. Перво-наперво их надо придумать. Начало лекции. Затем их надо сконструировать. Середина лекции. Таким образом, фантастика становится свершившимся научным фактом. Лекция окончена.

— Я посрамлен! — Родни с преувеличенным почтением захлопал в ладоши.

Груз сыновней иронии пригнул Роджера Бентли к земле; он погладил несчастное издохшее животное.

— Прошу прощения. Расстроился из-за Песика. Ничего не могу с собой поделать. На протяжении тысячелетий род людской только и делал, что умирал. Но этот период завершился. Одним словом, научная фантастика.

— Хоть стой, хоть падай, — усмехнулся Родни. — Ты, отец, начитался всякой макулатуры.

— Допустим. — Роджер коснулся черного собачьего носа. — А как же Листер,[2] Пастер,[3] Солк?[4] Они ненавидели смерть. Изо всех сил старались ее побороть. В том-то и заключается суть научной фантастики. Неприятие данности, жажда перемен. А ты говоришь — макулатура!

— Это уже древняя история.

— Древняя история? — Роджер Бентли негодующе воззрился на сына. — Не скажи. Я, например, появился на свет в тысяча девятьсот двадцатом году. В те времена, если человек хотел в выходные проведать родителей, его путь лежал…

— На кладбище, — подхватил Родни.

— Точно. Мои брат с сестрой умерли, когда мне шел восьмой год. Из родни осталась ровно половина! А теперь скажите-ка, милые дети, много ли ваших сверстников умерло в юном возрасте? В начальной школе? В старших классах?

Обведя взглядом родных, он выжидал.

— Ни одного, — ответил, помолчав, Родни.

— Ни одного! Слышите? Ни одного! Вот так-то. А я к десяти годам потерял шестерых лучших друзей! Постойте! Я кое-что вспомнил!

Роджер Бентли бросился в дом, порылся в чулане, вытащил на свет божий старую пластинку — семьдесят восемь оборотов в минуту — и бережно сдул с нее пыль. Щурясь от солнца, он прочел на этикетке:

— «Все хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла».

Жена и дети потянулись к нему, чтобы разглядеть эту реликвию.

— Ничего себе! Сколько же ей лет?

— В двадцатые годы, когда я был от горшка два вершка, ее крутили день и ночь.

— «Все хорошо, или Одна беда — собака ваша сдохла»? — переспросила Сэл, глядя в глаза отцу.