Бабы-дуры - Святослав Логинов

Святослав Логинов

Бабы-дуры

Девку затворить — это не репу на огороде выращивать. Девка — штука капризная, раз на раз не приходится. Бывает, такое получится, что хоть в омут головой, да ещё непонятно чьей — её или собственной. Тут тоже наперёд не угадаешь.

Тшши долго подступался к этому делу, замахивался, изготовлялся, а потом отступался. Промахнёшься, и выйдет вместо девки баба — что тогда? Оно, конечно, всякой девке непременная судьба бабой стать, но если девку как следует до ума довести, то и баба получится ручная и почти не опасная. Совсем безобидной баба не бывает, да и ничто не бывает. Кошку разбалуй, так и она когтям волю даст.

Собственно, девка в хозяйстве вещь бесполезная, навроде жеребёнка: жрать — жрёт, а работы с неё — как есть нисколько. Но без жеребёнка не будет лошади, а без девки — бабы. Такая она жизнь заковыристая; куда ни свернёшь — всюду баба. Без лошади в хозяйстве трудно, но можно, без бабы — полный краюк. Лошадь можно не только из жеребёнка сформировать, но и поймать готовую в полях за лесом. Бегать, правда, за ней умаешься. К тому же, словленная лошадь лягает копытом и норовит кусить. Но, хотя бы, не ругается. А баба ругается завсегда, даже самый лучший экземпляр.

Среди своих ходят побаски, будто кто-то изловил дикую бабу и привёл в дом на хозяйство. Вот уж языки у народушка! Дикую бабу промыслить не трудно, только кто кого опосля на хозяйство определит — это ещё вопрос. На дикую бабу глянешь, год глаза не разжмуришь. А уши от её повизга сворачиваются в трубочки, да так и остаются, пока новые не вырастут.

Так что, хочешь бабу прирученную, выращивай её из девки. А не хочешь — сам веди хозяйство. Только потом не жалуйся, что вместо дома будет загаженная нора. Есть в том некая тайна: вроде бы Тшши чистоту обожает и порядок, но как ни поворотится, всё помойка получается и вонючая берлога.

Без бабы — швах.

Вообще на хозяйстве у Тшши была старушка. Самое милое дело: старушка уже не ругается, а только воркотит в полголоса. И не дерётся вовсе; у неё на драку куража не хватает. Одно беда — сил у старушки мало, и с каждым годом всё меньше. Этак скоро не она за Тшши ходить будет, а ему за нею придётся. Когда-то старушка была и бабой, и девахой хоть куда, но, то было давно, те времена из памяти изгладились напрочь, так что новую девку затворять приходится на чистом месте.

Проще всего, казалось бы, девку затворить в корчаге, но на самом деле так только кажется. В корчаге пиво к празднику ходит, и сколько её ни споласкивай, пивной дух ничем не отобьёшь, хоть маленько, да останется. И получится девка не ручная, а пивная. А уж какая баба из неё произрастёт, можно не загадывать. Один из бывших соседей затворил девку в корчаге, но он уже ничего не расскажет, у его дома и места жилого больше нет, а есть пьяная бражина. Суслом там загодя воняет, и деревья торчат вкривь и вкось.

Тшши девку затворил в кадочке. Не новой, прежде в ней груздочки солились. Так оно и к лучшему: не новая, значит — проверенная.

Как девок затворяют, объяснять не надо; дурное дело — не хитрое, каждому известно. Главное — срок соблюсти, а то вылупится младенчик — уа-уа! — возись потом с кашками да какашками. А передержишь — и того хуже: вылупится не девка, а лахудристая бабёнка. Тогда исход один: хватай дежу, в которой бабёнка сидит, в охапку, волоки к омуту и вываливай в самую глыбь. В омуте из бабёнки образуется русалка. Будет лунными ночами смехи хохотать и плескать в ладоши. А ты сиди, запершись поплотней, да вспоминай про своё рукосуйство.

Из кадки девочка вышла ладненькая, крепкая, как боровой грибочек. Глазки ясные, щечки красные, а в русой косе — алый бант. Так вместе с бантом девчоночка и слепилась. Поначалу, конечно, испугалась: что, да как, да почему?.. Но у Тшши всё было продумано; он девку сразу к старушке перенаправил, пусть та на глупые вопросы ответы даёт, а заодно помаленьку приучает девоньку ко всякому бабьему мастерству. Девка, конечно, и сама выучиться может, но умение, полученное от другой мастерицы, прочнее.

Казалось бы, всё спроворил, как следует быть, а вышло неладно. Два дня девка обвыкала, приглядывалась к житью-бытью, а потом подошла и спросила напрямки:

— Дедушка, ты меня съешь?

— Какой я тебе дедушка? — рассердился Тшши. — И девок я не ем, девки народ неудобоваримый.

— Бабушка Лукерья сказала, что ты старую лошадь съел, а скоро её съешь, а там — и меня.

— Ты меньше дуру слушай. У неё от старости ум за разум заскочил, вот и несёт, сама не зная что. Лошадь — она животная, поэтому, как изработается, её надо съесть. А баб да девок едят одни людоеды. От этого у них зубы выпадают и нрав портится.

— А ты кто? И зачем меня к себе притащил?

— Я — Старый Жиж. И тебя не притащил, а затворил. Вот в этой вот кадушке. А зачем?.. уж, всяко дело, не для еды. Чтобы тебя получить, я полкадушки груздей в поганую яму вывалил. Так что, есть тебя накладно получится. Ты мне для других надобностей потребна. Поняла?

— Поняла, — сказала девка и отошла тихохонько.

Тшши доволен остался, и разговором, и тем, что девка тихая получилась: не визжит, не вопит и ногами не топает. А вышло, что тишина её сродни той, что в тихом чёртовом омуте. Ничего из сказанного девка не поняла, а что поняла, то переврала. А быть может, виной всему была бабка Лукерья.

Девки, какую ни возьми, все до одной Алёны. Бабы, и дикие, и самые смирные, всегда зовутся Матрёнами, а вот старушки — каждая на особицу. Бывают среди них Прасковьи и Пелагеи, встречаются Ульяны, а эту чёрт нарёк Лукерьей. Впрочем, по имени её никто не звал, кроме новой девки. Да и та чаще говорила попросту: бабушка.

Алёна ходила по дому тишком с просяным веничком в руке, мела что-то невидимое. Помогала Лукерье на кухне, хотя, чего там помогать? — навалил да наварил — и все дела. Тшши в женские премудрости не вникал и не вмешивался. Бабу учить — себя не уважать, пусть ворчит, да дело воротит. И в результате прозевал начало событий.

Ютились Алёнушка с Лукерьей в каморке за двором, а в избе без надобности не появлялись. Вообще-то, Алёна могла и на полатях спать, девке — можно. Только старушки-задворенки обязаны возле гумна жить, но девка прикипела к наставнице, и жила вместе с ней на задворках. Тшши не возражал; зычный хозяйский голос достанет где угодно.

В то утро Тшши проснулся поздно. Намедни было полнолуние, и он едва не всю ночь просидел на камне у амбарной стены, слушая, как за оврагом воют волки. Плоховато они выли, не музыкально. Удовольствия никакого, а выспаться не удалось.

Продрав глаза, Тшши привычно рявкнул:

— Бабы! Жрать хочу!

Потом повернулся на другой бок и уснул. Знал, что быстро его хозяйки не умеют. Это только в сказках стряпуха, повинуясь зову, спешит на цырлах с мисками и сковородкой, припевая от усердия:

— Иду, иду! Бегом несу!

У Алёнки и Лукерьи завтрака приходится дожидаться. Одна ещё не умеет, другая уже не может.

Вторично проснулся серьёзно проголодавшись. Рявкнул уже не шутя, но и теперь ответа не дождался.

Встал и, как был расхристанным со сна, отправился в задворную каморку. Пнул дверь и остановился в изумлении: каморка была пуста, лишь сладкий бабий дух ещё витал меж четырёх стен.

— И где вы? — таким тоном спросил, что не ответить нельзя.

Пожилое место всегда отвечает, если спрашивать строго.

— Мы, дедушка, убежали, — ответил Алёнин голосок. — Боимся мы тут быть, всё-таки, думается, ты нас съешь.

Вот ведь, бабы-дуры! Надо же такое удумать. Теперь лови их по округе с волками наперегонки. Тшши баб не ест, а волки так даже очень. Дикую бабу волкам не взять, а домашних, тем паче, старенькую да маленькую — самое милое дело.

Тшши перепоясался лыковой верёвкой, взял суковатый посох и пошёл ловить беглянок. Верёвка — чтобы пороть дур, а дубинка — пугать. Всё-таки, их жалко, потому и пояс не ременный, а лыковый. Лыковым выпорешь, так не больно, а сыромятинным ремнём и покалечить можно.

Вышел на вольный воздух, потянул носом, беря след. Рысистой побежкой двинулся вдогон. А беглянки и не скрывались, и следы не путали, шли себе гуляючи бережком, словно не диким местом идут, а вдоль родной деревни. По диким местам так не ходят, здешними дорожками и зверь не всякий проберётся, а только невиданный.

Эка неудача — утро проспал! Хватился бы раньше, давно бы сыскал обеих и гнал бы сейчас к дому, помахивая для пущего страху лубяным кнутиком. Тшши припустил галопом, да вдруг остановился, словно хвостом по голове ударенный. След, только что отлично видимый, исчез.

Тшши поглядел с прищуром, колдовским взором и застонал, увидав, что пришёл слишком поздно. Старушка с девочкой, сами того не заметив, ступили на тропалку, которой простому человеку ходить не можно.

Ой, бабы-дуры! Ну, сказали бы по-хорошему, что охота им из дома сбежать, так разве Тшши не понял бы?.. Да он бы сам показал кружную дорожку, где с беглянками ничего бы не случилось плохого. По кружной дорожке, сколько ни бегай, назад вернёшься. Там пусть и сбегали бы в своё удовольствие. Им приятно, и мне спокойно. Так нет, им на тропалку понадобилось.