Небо в алмазах - Дмитрий Биленкин

Биленкин Дмитрий Александрович

Небо в алмазах

Дмитрий Биленкин

Небо в алмазах

Конечно, Радунский имел представление о Шаре, но действительность оказалась несколько иной. Цокая магнитными подковками и озираясь, журналист прошел от шлюзовой камеры к узкому, как столик для рукоделия, пульту. Позади бесшумно следовал Корк. Сферические стены сияли стерильной белизной. Над пультом змеилась коричневая вязь мнемографиков. Еще тут было несколько переключателей, видеорам, табло интегратора, экранчик оптрона. И это все! И это на диспетчерском пункте самой грандиозной космической машины!

- Разочарованы? - скрипуче осведомился Корк. Его морщинистые веки затрепетали. - Никак не могу этого понять. Ничто так не поражает и ничто так не свидетельствует о техническом примитивизме, как внешняя сложность конструкции. Необъяснимо! Возьмем человека. Глаза, уши, нос - вот и все основные выходы самого совершенного творения - мозга. В конструкции Магнитного Мешка мы, наконец, приблизились к идеалу, а вас эта простота обескураживает. Так?

- Пожалуй! - согласился Радунский. - Хотя... Самое удачное изделие человека, потому что никакие тысячелетия прогресса не смогли его улучшить, - это ложка. Но кого может поразить ее совершенство? Внимание, очевидно, не зря привлекает то, что обещает развитие.

Мигнув, Корк уставился на журналиста, будто не успел его разглядеть. Головой он едва доставал до плеча Радунского.

- Знаете, а это не банально, - проговорил он протяжно. - Весьма. Садитесь, время пока есть.

- Крохотный вопрос. Видеорамы - это все, что у вас есть для наблюдений?

- Нет, почему же..

Нагнувшись над пультом, Корк тронул переключатель. Вихрем растаяли стены. Кресла, пульт будто вынесло в бездну. Рывком подступили звезды целый сонм. Радунский ухватился за подлокотники, сжал их, цепенея. Пришвартованный бот - его овал маячил тенью - загораживал Солнце, и миллионы звезд горели во тьме - переливчатые, холодные, редкие атомы света среди выжженного мрака, в котором одиноко искрился клуб Млечного Пути и туманились блеклые пятнышки дальних галактик.

Да, находиться вот так среди звезд было совсем не то, что наблюдать их в иллюминатор.

- Земля? - дымящимся кончиком сигареты Радунский указал на ярко-голубую звездочку.

- Вега. Земля там. А вот Марс, Юпитер, Сатурн.

- Вся солнечная система у нас под ногами, - прошептал Радунский.

Он посмотрел вниз.

- Не странно ли? Восседаем в кресле, как боги на облачке...

- Не увлекайтесь слишком - голова закружится, так бывает.

- А Магнитный Мешок? Он здесь? Там? Вокруг?

- Конечно. Он здесь... всюду. - Корк сделал неопределенный жест.

Радунский в который раз попытался наглядно представить Магнитный Мешок и, конечно, не смог. Слишком все это было непохоже. Ни на что не похоже. Одним фактом своего существования Магнитный Мешок опровергал когда-то незыблемые представления о назначении и виде машин. Многие столетия любой инженерный замысел привязывался к металлу. Лишь с середины XX века стали появляться детали, которых нельзя было увидеть и пощупать, как невозможно рассмотреть или потрогать бег электронного луча в кинескопе. Но еще долго основой всякой конструкции оставалось земное - твердое, жидкое или газообразное, с колыбели знакомое и привычное вещество.

Только космос раскрыл глаза на его безмерную редкость. На то, что все могучие процессы вселенной имеют совсем иную материальную основу и невозможно идти вперед, опираясь лишь на земной опыт. Так главным стало невидимое и неощутимое состояние материи. Внешне мало что изменилось в солнечной системе, но руда с астероидов заскользила по гравитационным рельсам, планеты связали электромагнитные шоссе, энергия Солнца потекла к Земле в незримых лучах, а бесплотные машины физиков размахнулись на миллионы километров. Сказка о платье короля, которое якобы мог увидеть лишь умница, неожиданно приобрела второй, не предусмотренный авторами смысл.

Но Магнитный Мешок удивлял и ко всему привычных современников. Все в нем было "не таким", начиная с названия. Во-первых, магнитное поле играло в нем отнюдь не главную роль, и слово "магнитный" пристало к нему оттого, что оно было самым привычным. Во-вторых, это был не столько мешок, сколько "одежда", "броня". И уж если совсем точно - машина. Машина диаметром во много сотен миллионов километров; машина, сама устанавливающая свои границы; машина, в чреве которой находились и Земля, и Марс, и Венера; машина, имевшая лишь одну крупную твердую деталь - Шар. И то лишь потому, что в нем иногда должен находиться человек.

- Такое ощущение, - проговорил Радунский, - что стоит лишь оттолкнуться, как тебя унесет в другую галактику. Скажите, если позволяет время, что было главной трудностью при конструировании Мешка?

Корк ответил не сразу. Он, сгорбившись, сидел в кресле, маленький, сухонький, нависал над вселенной, буравя ее взглядом запавших глаз. "Сколько же ему лет? - спохватился Радунский. - Много... И о чем он думает у порога события, ради которого столько лет трудился, вот что интересней всего. Не спросишь, неловко. И не ответит, все личное, так говорят, давно им отброшено. Инженерный аскет, воплощение мысли, неистовый труженик - один из многих... Как об этом напишешь?"

- Все было непросто, - Корк потер ладонь о ладонь. - А самым трудным было вовсе не конструирование. Преодоление последствий конструирования. Вот что.

Радунский кивнул. Он понял, что хотел сказать Корк. Когда-то единственной задачей инженера был сам акт создания машины. Установки. Энергостанции. Корабля. Затем в проектах стала появляться графа: расчет последствий. Инженеры медленно и с трудом привыкали к простой и вроде бы очевидной мысли, что любое творение их ума меняет мир. Как от камня, брошенного в воду, от него расходятся широкие круги последствий. О чем думали создатели первых автомобилей? О чем угодно, только не об удушающем смоге, не о пробках на улицах, дающих пешеходу преимущество перед стосильной машиной. Но эти последствия сказались лишь через полвека. У более поздних поколений инженеров такого разрыва во времени уже не оставалось. Выдумать новую машину, сдвинуть гору, перегородить реку оказалось куда проще, чем оценить последствия такого поступка, и расчет производных того или иного инженерного замысла мало-помалу стал главной работой.

Однако Радунский, видя настроение собеседника, промолчал.

- О да, это была проблемка... - Корк вздохнул, и в этом вздохе было все: сожаление о невозвратимых днях, гордость создателя, может быть, глубоко скрытое беспокойство перед решающим испытанием. - Ведь с последствий все и началось. Когда были рассчитаны производные от создания фотонных ракет, то первое из них ставило крест на всей этой затее с полетом к иным звездным мирам. Вам это, само собой, известно...