Крылья - Гарриет Зиннес

Зиннес Гарриет

Крылья

Гарриет Зиннес

Крылья

Он отворил дверь - и уперся взглядом в кресло, стоящее посреди комнатки. Естественно, изумился - какому гостю пришло в голову переставить его любимое старинное кресло, никогда и ни при каких обстоятельствах не покидавшее своего обычного места у письменного стола? Он встревоженно огляделся - может, еще что-нибудь передвинуто? Что вообще происходит может, в квартире побывали воры? Подошел к столу, проверил книги, пишущую машинку, открыл верхний ящик, закрыл, заглянул в остальные - все на месте, ничего не пропало. Переместился к большому бюро, там тоже пооткрывал все ящики. И опять все на месте. Вышел из комнаты, которую гордо именовал "своим кабинетом", хотя, если честно, какой там кабинет - обычная клетушка, - и направился в гостиную. Стоп. Кто это поднял крышку рояля? Он сам - или нет? Не помнит. Посмотрел на кушетку - подушки не смяты. Стулья, пуфики, чайный и карточный столики, торшеры - там, где им и положено быть. Снова подошел к роялю. Нет, ноты Шуберта забыл на нем, конечно, Джон. Тем более он сейчас репетирует. А вот откуда взялся на рояле Сати? Да еще и раскрытый? Теперь - в столовую. С сомнением взглянул на низкий буфет и на всякий случай отпер тот ящичек, в котором хранилось материнское столовое серебро. Так, и серебро лежит, где лежало.

Тогда, стало быть, в спальню и - по прямой - к гардеробу. Ящики, ящики и еще ящики - а особенно верхний, в котором - все золотые запонки, и золотые булавки для галстуков, и безвкусные золотые цепочки, которые в жизни не надевал, но хранил как память о Теде Блайте, первой своей любви. Он открыл ящик - за спиной прозвенел странный голосок: "Привет!" Сердце в пятки ушло, подскочил от неожиданности и - обернулся. Не много же он там увидел - не женщину даже, девчонку. Девчонка лет двенадцати (а может, все-таки молодая женщина?) сидела на кровати, удобно устроившись средь подушек. Средь его, между прочим, подушек! Она, глядя на него в упор, улыбнулась (он аж задохнулся от возмущения!!!), небрежно извлекла из кармана зажигалку и закурила сигаретку. "Курите?" - невинно поинтересовалась нахалка. "Я НИКОГДА не курю в спальне - и никому этого не позволю", - ответствовал он крайне сурово.

Она только хихикнула. "Нарушение правила номер один".

Он должен дать достойный отпор - а еще лучше, просто подойти, или подбежать, и выдернуть сигарету у нее изо рта. И он, безусловно, способен на это - особенно доведенный до такого бешенства. А вместе этого, словно со стороны, услышал свой вежливый голос: "Мне бы все-таки хотелось, чтоб вы затушили сигарету".

"Вот уж и не подумаю! У меня, знаете ли, привычка курить в спальнях. Особенно в спальнях мужчин, которых я выслеживаю".

"Выслеживаете? Вы - меня - выслеживали? - Он был шокирован. Он что, настолько расстроился из-за возможной перспективы провала пьесы, что даже не замечал, как за ним следят? - И сколько же, простите, времени вы меня выслеживали? И, Боже мой, зачем? Зачем вы следили за мной?"

"Пожалуйста, все вопросы - по порядку. Я следила за вами с тех пор, как посмотрела "О, Калькутта". Почему? Да потому, что вы мне понравились. Сегодня утром вы элементарно забыли запереть за собой дверь - я так понимаю, опаздывали на репетицию, - и попасть в квартиру было проще простого".

"Забыл запереть дверь? Я явно становлюсь рассеянным. И все-таки, как давно вы за мной следите?"

"Три дня. Всего. Видите, как просто до вас добраться".

"Добраться? Отлично сказано. Вы, значит, добирались. Итак, если можно так выразиться, вы до меня добрались, гм... Ну, и чего же вы от меня хотите? Могу ли я хотя бы присесть?" Господи Боже, да какого дьявола он спрашивает у этой паршивки разрешение? Она пока еще не на прицеле его держит. Просто смотрит, затягиваясь гнусной дешевой сигаретой. "Может, вы наконец удалитесь, уже оказав мне честь своим незваным присутствием в моей собственной квартире? Ведь это именно то, чего вы добивались. Отлично получилось. А теперь - убирайтесь с моей кровати! Пожалуйста".

"Не собираюсь убираться оттуда, куда, собственно, и хотела попасть. Вы просто идиот, сэр. С чего бы, по-вашему, я вас выслеживала, если не для того, чтоб забраться к вам в постель? Так?"

"Забраться ко мне в постель для вас - нереально, - стал он объяснять несколько неловко. - Только не ко мне. Не знаю, может, вы знаете, может нет, но я... не интересуюсь женщинами".

"Знаю, - ответила она вполне спокойно. - Но вы мне нравитесь. И у вас нет причины в конце концов не попытаться ответить на мои чувства. Я - не уродина, особых претензий для начала предъявлять вам не стану. Знаете, я и не таких, как вы, дрессировала. Все будет нормально, не беспокойтесь. Может, из вас прямо-таки суперзвезда получится. Может, вам только и нужно, что маленький урок. Ну, идите ко мне, и приступим к первому занятию, оно же, возможно, и последнее. Да не кукситесь вы так, я вас не съем".

Он сам себе не поверил, когда направился к кровати. Что эта девчонка ведьма, что ли? Он не просто подошел к кровати (да еще и не к той стороне, на которой спал, когда делил сие ложе с любовниками), но и раздеваться начал. Туфли, носки, и пиджак, и галстук. Рубашка, футболка (шикарная, розовая, ах, до чего ж Эл ею восхищался) - и, наконец, не без легкого смущения, трусы - открытые розовые плавки, конечно же, ярко-розовые, с ярко-алым эффектным узором.

"У вас все просто замечательно получается, - сообщила девчонка поощрительно. - Теперь, для начала, я подарю вам поцелуй - так сказать, для вдохновения". Он, дрожа, вытерпел легкий поцелуйчик, думая при этом слава тебе, Господи, хоть в щеку! Почему он, собственно, дрожит, а не бежит? Почему не схватит эту соплячку за шкирку и не спихнет с кровати?

Вместо этого он заговорил: "Слушай. Я не желаю больше этих твоих... эманации. Я женщин-то не люблю, не то что девчонок зеленых, сколько тебе двенадцать? Тринадцать? О Боже! Так. Это моя кровать, моя квартира, моя жизнь. И сейчас ты из всех трех уберешься. Раз и навсегда". Однако его дальнейшие действия разошлись со словами весьма круто. Вы только представьте себе, он - ОН!!! - целует ее в губы, он слышит свой собственный голос, шепчущий пошлости типа "любовь моя - счастье мое дорогая - ненаглядная". Что здесь происходит, в его собственной спальне? Почему он не чувствует ни ужаса, ни даже досады? Может, он просто на сцене, только не помнит где? Может, это просто роль? Как в той пьесе Шоу, в которой он приударивал за стареющей дамой? Да, но как пьеса-то называется? Кого он играет... кажется, Юджина... что-то вроде этого? Нет, точно, он - на сцене.

"Мы репетируем? Нет, ты мне скажи, мы пьесу репетируем? И какая же у меня роль... нет, я прекрасно понимаю, что главная. Да, но кто еще занят в постановке? Ведь не ты же играешь главную женскую роль? И кстати, сколько ж тебе лет на самом деле?"