Пираты в далёких морях - Виктория Токарева

Виктория Токарева

Пираты в далёких морях

* * *

Для технического проекта число единиц оборудования подсчитывают отдельно по номенклатуре и каждому типоразмеру…

Я стал думать, как перевести на английский язык «типоразмер», но в это время в мою дверь позвонили.

Я отворил дверь и увидел соседку с девятого этажа по имени Тамара: Тамара сказала, что завтра в девять утра ей необходимо быть в больнице и чтобы я её туда отвёз.

Мне захотелось спросить: «А почему я?» С Тамарой мы живём в одном подъезде, но встречаемся крайне редко, примерно раз в месяц возле почтового ящика. У меня квартира номер 89, а у Тамары 98, и почтальон часто бросает мою корреспонденцию в Тамарин ящик. И наоборот. Это единственное, что нас связывает, и совершенно неясно — почему в больницу с Тамарой должен ехать я, а не её муж.

— А почему я? — спросил я.

Тамара задумалась, обдумывая мой вопрос, потом подняла на меня глаза и спросила:

— Значит, не повезёшь?

Я смутился. Я понял: если я сейчас скажу «нет», Тамара повернётся и уйдёт, а у меня будет нехорошо на душе и я не смогу работать. Как нервный человек, я услышу Тамарины претензии, я стану мысленно на них отвечать и пропущу время, в которое я засыпаю, а потом не смогу его догнать. Я начну гулко вздыхать и думать. Причём думать не впрок, например на завтра, а задним числом.

Я продумаю уже произнесённые слова и уже совершённые поступки. На все это уйдёт ночь, следующий день, выброшенный из работы, плюс полкилометра нервов. А на то, чтобы отвезти Тамару в больницу и вернуться, уйдёт два часа. Два часа плюс ощущение нравственного комфорта.

— Пожалуйста, — сказал я. — Я отвезу.

— В восемь тридцать. Внизу, — уточнила Тамара и ушла.

Я совершенно не умею отказывать, если меня о чем-то просят. В медицине это называется: «гипертрофия обратной связи». Это значит: в общении с другим человеком я полностью ставлю себя на место партнёра и забываю о своих интересах.

Очень может быть, что в моем роду какой-нибудь далёкий предок был страшный хам. И моя деликатность — это как бы компенсация природе, действующей по закону высшего равновесия. Я плачу природе долг за своего предка.

Я лёг спать и скоро заснул с ощущением нравственного комфорта. А Тамарин муж, должно быть, заснул возле толстой и красивой Тамары с ощущением нравственного дискомфорта и человеческой несостоятельности. Больница находилась у черта на рогах. Я притормозил машину возле вывески.

— Пойдём со мной! — велела Тамара.

— Я лучше тебя здесь подожду, — уклонился я. — Я боюсь.

— Значит, тебе страшно, а мне нет.

— А зачем ты сюда приехала? — спросил я.

— Мне надо исключить, — хмуро ответила Тамара.

— А в другом месте нельзя исключить?

— Здесь специалисты лучше.

Тамара вылезла из машины и пошла к каменной широкой лестнице. Я запер машину и поплёлся следом за Тамарой, как Орфей за Эвридикой.

Мы вошли в вестибюль.

Тамара взяла в регистратуре какую-то карточку, потом села в какую-то очередь и посадила меня возле себя. Я хотел спросить: долго ли надо сидеть, но постеснялся такого житейского вопроса на таком, в сущности, трагическом фоне.

— Почему муж с тобой не поехал? — спросил я.

— А я и не хочу, чтобы он ехал. Я от него скрываю.

— Почему?

— Муж любит жену здоровую, брат сестру богатую…

— Это если муж и брат — гады, — сказал я с убеждением.

— Почему гады? Нормальные люди. Это нормально.

— Если это нормально, то это ужасно…

Тамара промолчала.

Против меня у другой стены сидел старик. Старик громко шутил и сам смеялся своим шуткам. Его оживления никто не разделял. Люди были брошены в одиночество, как в океан, плыли в нем, хлебая волны, и не видели другого берега. Старик пытался демонстрировать силу духа. Ему не верили. Смотрели серьёзно и осуждающе.

Я взял Тамару за руку. Она положила голову мне на плечо.

— Дура я, — сказала Тамара.

— Почему?

— Все свою диссертацию кропала. «Гальваномагнитный эффект в кристаллах германия». Катька — двоешница, у Лёвки — вторая жизнь. Я здесь. Вот тебе и эффект…

— Но человек должен куда-то стремиться.

— Ты правильно живёшь. Никуда не лезешь. Вот ты и здоров.

— Почему не лезу? — обиделся я. — Я — переводчик первой категории.

Тамара хмыкнула. Ход её мыслей был таков: технические переводчики переводят информацию с одного языка на другой. А сумма знаний остаётся прежней. Она же, Тамара, создаёт новую сумму знаний, и, значит, её жизнь объективно дороже, чем моя. Однако моей бесполезной жизни ничто не угрожает и так далее…

— Ты тоже здорова, — сказал я. — Посмотри на себя в зеркало. Вот исключишь, и пойдём домой. Можем даже бутылку выпить.

— Ты понимаешь, Дима… эта наука — она застит весь свет. Ведь по-настоящему больше ни о чем не думаешь. Ничего не видишь. Утром вскочишь, съешь, что под руку подвернётся, — и бежать. Вечером примчишься, перехватишь, чтобы с голоду не помереть, — и за машинку. Ешь, только чтобы загрузить в себя топливо. Ходишь, только чтобы перемещать себя во времени и пространстве. А все мысли там… Как у Мцыри, помнишь? «Я знал одной лишь думы власть, — одну, но пламенную страсть: она, как червь, во мне жила, изгрызла душу и сожгла…»

— Только так и можно что-то сделать, — сказал я. — Это же счастье.

— Может быть. Но как мы себя обворовываем… Ведь можно утром встать и — «Здравствуй, утро!» Борщ сварить, чтобы капуста хрустела. Настоящий борщ — это же симфония! Вечером придёт муж: «Здравствуй, муж!» Э… Да что там. Жжём себя во имя ложной цели. А понимаешь, когда уже…

Тамара закрыла глаза и прислонилась затылком к стене.

Весёлый старик встал и пошёл в кабинет. Следующая очередь была наша.

В углу по диагонали сидела влюблённая пара: старик и старуха. Постаревшие Татьяна Ларина и Евгений Онегин. Но у них все было без сложностей: Татьяна написала Евгению письмо: «Я к вам пишу…» Евгений получил его, приехал и, вместо отповеди, сделал предложение. Ведь бывает и так. А теперь он заболел, а она сидела рядом и была по-своему счастлива оттого, что душа имеет приют даже в горе. А он чувствовал себя немножко виноватым за то, что сосредоточивает на себе внимание и отбирает покой у любимого человека. На шее у него висел полосатый пижонский шарф, Евгений и в 70 лет оставался верен себе. Они сидели рядышком, сплетя руки. Я подумал: "Здесь все будет хорошо. «Через страдания к радости».

— А вы откуда приехали? — спросила молодая женщина, сидящая через Тамару. Её губы были накрашены в шесть слоёв.

Тамара не ответила. Ей не хотелось общения. А женщине, наоборот, очень хотелось поговорить, но было не с кем.

— А я из Донецка. Вы знаете, этот институт самый лучший в Союзе и даже в мире, сюда очень трудно попасть. Вы по блату?

— Нет, — сказал я. — Законным путём.

— А у вас из-за чего?

Тамаре была неприятна моя общительность, но я не могу не отвечать, когда ко мне обращаются и на меня смотрят.

— А у меня из-за вредного производства, — сказала женщина.

— Надо уйти с производства, — посоветовал я.

— Почему? — искренне удивилась женщина. — Другие же работают. Что, я лучше их?

— Но вы же заболели…

— Ну и что? Они все тоже заболели, — она окинула глазами зал. — Что я, лучше их?

Меня озадачила философия: «как все». Я внимательно смотрел в лицо женщины. В это время подошла Тамарина очередь.

— Пойдём со мной! — она схватила меня холодной рукой и повела в кабинет.

Молодой серьёзный врач что-то писал в истории болезни. Молоденькая медсестра хрюкала никелированными приборами.

Врач поднял на нас глаза.

— У неё в носу метастаз, — сказал я.

— Сейчас проверим, — пообещал врач.

— Ой! Хоть один весёлый больной, — обрадовалась медсестра. — А то все ходят… Э… э… — Она сделала мину, показала, как все ходят.

Медсестре надоело подавленное настроение пациентов, в которое ей приходилось погружать свой день.

Тамара села на стул.

Я вышел из кабинета и вернулся на прежнее место.

— А я, например, и не собираюсь падать духом, — сказала женщина из Донецка. — Я с мамы пример собираюсь брать. У меня знаете какая мама?

Я смотрел, внимая.

— Она во время войны партизанам хлеб давала, так немцы её дом сожгли с двумя детьми маленькими. А в самом конце войны она на мину наступила, ей ногу оторвало.

Так она в сорок шестом году без ноги замуж вышла и меня родила. А сейчас, когда со мной такой случилось, она сюда в Москву приехала меня морально поддерживать. Я сейчас в Третьяковскую галерею пойду… Когда ещё теперь в Москву попаду…

Из кабинета вышла медсестра, стала искать кого-то глазами. Увидела весёлого старика и пошла к нему.

— Надо ещё немного полечиться, — сказала она, подходя.

Старик поднялся ей навстречу. Глаза его напряглись и лицо полностью перестало быть прежним. Такие напряжённые и бессмысленные лица бывают у штангистов, когда они держат над головой непомерную тяжесть. Я не знал, что страх имеет такое же выражение.