Сон Вовы - Светлана Васильева

Васильева Светлана

Сон Вовы

Светлана Васильева

СОН ВОВЫ

1.

"Ушел из дома и не вернулся. Маленького роста, крепкого телосложения. На вид лет тридцать-тридцать пять. Большая голова, выдающиеся скулы. Рот с редко расставленными зубами. Волосы светлые, жидкие, слегка вьющиеся. Одет в темные брюки производства Румынии. Имел при себе рюкзак. Особые приметы - слегка заикается, повторяет одни и те же слова. Называет себя Вовой. (Из телепередачи "Добрый вечер, Москва!" Хроника происшествий).

Рано или поздно оно наконец приходит. Дольче фарньенте - сладкое ничегонеделание. Законная отключка. Отдых всего организма сверху донизу и снизу доверху. После трудов праведных и неправедных, после волнений, свершений, гонений, войн, реформ, революций, после любви, ненависти, жизни, смерти и всего остального - после, после, после... Спать...

Все люди спят и видят сны или же сами кому-то снятся, ничего противоестественного здесь нет. Во сне можно сделать важное научное открытие; получить сигнал из ноосферы; увидеть семь жирных и семь тощих древнеегипетских коров - к урожайным и неурожайным годам; пожар на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС - к пожару на 4-м энергоблоке Чернобыльской АЭС; абрикосы - к неприятности и потере; агонию - к счастью, здоровью и богатству, однако все это не будет иметь ровно никакого значения по шестнадцатым дням каждого месяца, зато может сбыться по дням тридцать первым. Так гласит сонник Мисс-Хассэ, о коей никому ничего не известно в силу ряда причин, одна из которых та, что сама действительность скорее всего сплошной сон, как считали древние, а ведь не дураки были.

Жизнь - это сон, который видит кто-то, кого мы не видим. Тот, кто знает, но не скажет. А мы - скажем, потому что это даже нужно: рассказывать все, что тебе снится, по возможности сразу и лучше какому-нибудь хорошему человеку. Иначе сон не сбудется или сбудется неправильно, иначе все ускользнет, пропадет, утратится... Утратам - нет!

Спать... Во сне существует все.

Тем более ночи у нас уже почти совсем сравнялись с днями по отсутствию света, а дни с ночами по наличию тьмы, зимой ровно в шестнадцать ноль-ноль по-московскому времени дневные интересы иссякают. Так что многие и многие москвичи постоянно повсюду опаздывают, просыпают, не просыпаются, путают маршруты, а то и не приходят никуда вовсе. Один лишь призрак рухнувшей перестройки неусыпно бродит по родной земле.

Не горят огни домов.

Деревья погружены в зимнюю спячку.

Жизнь засыпает стоя, и уже не звучит гордо, как человек в пьесе М.Горького, которого в детстве все звали Алексей Максимович.

За каждым окошком крутится свой сон, и не одно сердце летит, катится в бездну и вдруг подхватывается, спасаясь, как чье-то живое любимое дитя на огромной родительской ладони, и видит сон - про Спящую красавицу, про Мальчика с пальчика, про стены древнего Кремля, про честное слово, про военную тайну, про что угодно, лишь бы никогда не просыпаться на этой взрослой, чужой земле.

Пусть спят и ни о чем не догадываются, а тем более не знают...

...Никто не знает, а между тем над столицей нашей бывшей Родины вот уже несколько минут как взошла и горит незнакомая звезда. Она горит над одним из густонаселенных спальных микрорайонов инопланетян, то есть над теми, кто в данный момент находится там, внизу, относительно ее падающего с высоты, проникающего света, то есть над нами. Но мы еще спим и странно спокоен вид местности, открывшийся взору высокой пришелицы!

Широкая полость леса, еще вечно-хвойно-зеленая, но уже кое-где в мертвых подпалинах, бережно кутала торчащий костяк жилых массивов, пытаясь сохранить выработанное за ночь человеческое тепло, счастливые производители которого, несмотря на приближение хмурого и холодного утра, мирно покоились на своих законных ложах, во сне любили друг друга, как братья и сестры, мужья и жены, ничуть не ропща на бесцельно прожитые годы. Еще несколько мгновений - и лучи зрелого социализма разогнали бы эти предутренние миражи, а вместе с ними, глядишь, сгинула бы и чудесная пришелица, однако этого не случилось. Наоборот, преодолев собственную миражность, синкретичность и сакральность, она упала в пенистость низких облаков и приобрела вид начищенного до блеска металлического предмета, по форме отдаленно напоминающего шар. А потом взяла и опустилась всем своим инородным телом на нашу горячо любимую землю, засыпанную отжившей листвой, свежей порошей и разными делами и продуктами рук человеческих.

Обдав все вокруг аэрозолью нездешних запахов, звезда-шар со спелым треском раскрылась, и из нее, как рождественские подарки, высыпались три мелких фигурки.

Высыпались и на секунду замерли в лежачем положении, болтая ручками и ножками, как бы на пороге чего-то невероятного, но абсолютно очевидного.

Сквозь рассветное кружево берез и кроваво красное рябиновое шитье страшно эффектно смотрелся московский соцарт, совсем как на полотне всемирно известного авангардиста Эрика Булатова. В синеватой газовой дымке парили гигантские плакатные головы, осеняя своим присутствием жизнь всех имеющихся налицо микрорайонов; красная дорожка горизонта влекла ступить на нее безумной ногой и пройтись туда-сюда; гляделки праздничных прожекторов скрещивали свои лучи меж небом и землей, образуя эпохальную сверкающую цифирь: год решающий; год определяющий; год завершающий... Неслиянность и нераздельность всего, как пригрезилось одному из последних отечественных гениев, - и до сих пор правда:

соединить ничего не соединишь, но и разделить тоже нельзя, да и какой несчастный отважится?..

Трудно было с точностью определить социальную и половую принадлежность пришельцев. Скорее всего один из них был мужчиной, другой - женщиной, ну, а что касается третьего, то он несомненно напоминал собою ребенка. Хотя и не до конца напоминал. Потому что ни рта, ни глазок, ни прочих органов, являющихся характерными признаками детей, у него не было, а всю поверхность маленького тельца покрывал нежнейший, прозрачно-зеленый эпителий. Под ним, как под парниковой пленкой, тихо произрастало деревце; каким-то чудеснейшим образом можно было увидеть на нем каждый листик, каждую веточку, разглядеть темный крепенький ствол и светлые побеги вен и артерий, прозреть, так сказать, все тайны организма с его пульсациями и циркуляциями, сочленениями и расчленениями, всю симметрию и асимметрию внутренностей, разумно группировавшихся в необходимые для жизнедеятельности системы, словом, подсмотреть все то, что нормальные люди прячут под кожным покровом и только в случае крайней необходимости просвечивают вредными рентгеновскими лучами или ультразвуком.

Да! То, несомненно, было дитя. Ибо двое других, крепко взявшись за руки, уверенно двигались по нашей терра инкогнита, распространяя вокруг себя блеск хорошо сшитых костюмов, а этот, третий, подпрыгивал смешно и свободно, будто игрушечный лягушонок, каждым своим прыжком нарушая основной вектор собственного движения: ему явно не терпелось быть и там, и сям, и везде, и, главное, все в один присест. Как истинное дитя, он без сожаления отталкивался от земли, и земля тоже не пыталась удержать и не хранила его маленький, летучий следок.

И вдруг в одно отталкивающее касание волшебным перышком он воспарил на головокружительную высоту девятиэтажного дома. Воспарил и заглянул в окошко последнего этажа, прямо в его темное панельное лоно.

Там, в комнате, на смятых простынях сидела молодая и неожиданно голая женщина, явно годившаяся ребенку в матери. Она, протирая глаза, смотрела ответно. И хотя один из источников взгляда, подчеркиваем, полностью отсутствовал, а предмет, на который он был направлен, казался несколько обалдевшим, - они увидели друг друга сразу, мгновенно и навеки.

Если на самом деле, как говорится, красота заключена в глазах смотрящего, то он в ту минуту определенно был ангелом, омытым небесной лазурью, а она - первой и последней женщиной, которая могла бы спасти мир, даже не выходя из рая.

Тем временем ангел - вот те крест! - сделался еще небеснее и лазурнее и, не смущаясь наличем в окне защитного стекла, а также размерами малогабаритной квартиры, в которой суровые законы трения тел друг о друга уже давно перевыполнили все планы по сближению, стал воистину приближаться. И наконец оказался близок до такой степени, что она, протянувшая руку оттолкнуть, неожиданно для себя обвила тоненькую шейку лебяжьим крылом и поцеловала пришельца прямо в безглазое личико.

- Дай ему, дай, - отчетливо прошептало дитя, конечно же, телепатически. Но тут же было услышано, о чем свидетельствовала легкая краска ответного стыда.

- Какому это ему? - попробовала удивиться она, но почему-то не удивилась.

- Две птички, две птички... - шелестел телепатический шепот, а пальчики уже дотрагивались до ее цветущих сосцов, ротик (которого, напоминаем, не было)