Русское христіанство - Антон Карташев

religion_rel sci_history Антон Владимирович Карташев Русское христіанство май-октябрь 1936 г. ru ru Alexei Borissov [email protected] SciTE 2005-09-25 http://oldrus.canto.ru/index.php?id=history.krchristian albor__anton_kartashev__russkoe_khristianstvo 1.02

v1.01 Восстановил «і»

Журналъ «Путь» – органъ русской религіозной мысли, № 51 Парижъ 1936

Русское христіанство

Божественное Откровеніе не есть механическій диктатъ съ неба человѣку «неизреченныхъ» Божіихъ словъ. Апостолъ Павелъ повѣдалъ намъ, что онъ удостоился быть восхищеннымъ въ рай и слышать тамъ «неизреченные глаголы – ἄρρητα ῥήματα», но ихъ нельзя сказать человѣку прямо (2 Кор. 12, 4). Божественные глаголы, по внушенію Духа Божія, съ разной степенью ясности и совершенства воспринимаются и пророками и всякой вѣрующей душой. Они разнообразно воплощаются въ словѣ устномъ и письменномъ, равно какъ и въ религіозныхъ установленіяхъ. Субъективная призма человѣческаго духа, различно преломляющая вдохновенія Святаго Духа въ разныхъ лицахъ, въ разныхъ народахъ и въ разныя времена, придаетъ Божественному Откровенію человѣческую плоть и кровь. Богодухновенное разумѣніе людьми Божественнаго Откровенія включаетъ въ себя при этомъ неизбѣжно нѣкоторыя относительныя черты, связанныя съ языкомъ, культурой, національностью, физической символикой. Такъ получаются разные типы пониманія и переживанія христіанства: христіанство эллинское, римское, восточное, западное. Въ такомъ порядкѣ есть и русское христіанство. И это законно и нормально. Это цѣнное сокровище вѣры, а не какой то внѣшній наростъ и шлакъ, подлежащій тщательному устраненію съ ядра чисто Божественнаго Откровенія. Въ конкретности намъ не дано обладать абсолютно божественной формой истины. Конкретно намъ дана только «богочеловѣческая» ея форма, такъ сказать «абсолютно-относительная». Для христіанина это не парадоксъ, а священная антиномія Халкидонскаго догмата, спасающаго насъ отъ противоположныхъ ересей – несторіанства (невѣрующаго фольклора) и монофизитства (псевдо-христіанскаго спиритуализма).

Конечно, въ этихъ вопросахъ есть нѣкая ощутимая грань, за предѣлами коей уже начинается собственная область позитивистическаго фольклора. Но вѣрующему взору открывается и другая духовная грань, за которой относительные фольклористическіе факты становятся символами и отраженіями истинъ и силъ божественныхъ. «Слово Божіе» звучало и звучитъ не только на еврейскомъ и греческомъ, но и на латинскомъ и германскомъ и славянскомъ и на всѣхъ языкахъ міра, калейдоскопически преломляя въ нихъ и въ душахъ разныхъ культуръ тайны откровенія.

Когда мнѣ задаютъ вопросъ, есть ли у русскаго народа и у русской церкви свое характерное переживаніе и пониманіе христіанства, не задумываясь отвѣчаю: конечно, есть. И не только какъ фольклористическій курьезъ, и не уклоненіе отъ вселенской истины церкви, а именно какъ обогащеніе вселенской истины своеобразнымъ опытомъ.

Попытаюсь указать нѣсколько характерныхъ чертъ русскаго христіанства не осложняя дѣла никакой подробной аргументаціей, которой я располагаю.

Русскій расовый и національный темпераментъ, какъ и у другихъ народовъ, конечно является продуктомъ очень долгой исторіи. Онъ сложился еще въ доисторическое время. Уже на зарѣ русской исторіи, въ VIII и IX в., еще до крещенія русскаго народа, въ отрывочныхъ сообщеніяхъ о его характерѣ у византійскихъ и арабскихъ писателей, мы замѣчаемъ присутствіе въ нашихъ полуславянскихъ, полунорманскихъ, полуфинскихъ и полутюркскихъ предкахъ любви и склонности къ двумъ противоположнымъ крайностямъ, извѣстную всѣмъ изъ русской литературы трагическую «широту» русскаго характера, которая пугала самого Достоевскаго. «Широкъ русскій человѣкъ, я бы его сузилъ», писалъ онъ. Это – стихійность и страстность, не сдерживаемая достаточной волей и дисциплиной. Вѣроятно тутъ дѣло не въ одной пресловутой «славянской душѣ», но въ своеобразной смѣси ея съ душой тюркской и финской. Какъ бы то ни было, такой народъ, при встрѣчѣ съ христіанствомъ, не могъ отнестись къ нему слишкомъ умѣренно и сдержанно. Не могъ быть, по образному положенію Апокалипсиса, «ни холоденъ, ни горячъ» (3, 15-16). Онъ отнесся къ христіанству съ горячей ревностью, сначала съ насмѣшками и ненавистью какъ къ нѣкоемому безумію – «юродству» (при буйномъ кн. Святославѣ – IX в.), а потомъ съ энтузіазмомъ самоотреченія (при созданіи Кіево-Печерскаго монастыря въ XI в.) какъ къ радостному, аскетическому завоеванію Іерусалима небеснаго. Необузданный язычникъ-дикарь, стихійно и безвольно отдавшійся оргіастическому пьянству и распутству, потрясенъ былъ до глубины души, что есть иной идеалъ, почти безплотной, почти ангельской жизни, и есть люди-герои, которые такъ могутъ жить. Съ какой-то иранской, дуалистической остротой древне-русскій человѣкъ почувствовалъ звѣриность и грязь своей жизни въ плоти и потянулся къ свѣтлой, чистой, освобождающей его отъ плотской грязи, жизни небесной, «равноангельной», т. е. къ жизни аскетической, монашеской. Новообращенный, еще вчерашній язычникъ, какъ показываетъ лѣтопись Кіево-Печерскаго монастыря, предался самымъ смѣлымъ аскетическимъ подвигамъ: зарыванію себя въ землю по горло, яденію только сырой зелени, затвору въ темной и сырой пещерѣ подъ землей, отдачѣ своего тѣла на съѣденіе болотнымъ комарамъ и т. п. Это было, конечно, героическое меньшинство новообращенныхъ христіанъ. Но вся остальная масса людей, жившихъ въ мірской обстановкѣ, восхищенно преклонилась предъ этими героями Христовой вѣры. Признала ихъ какъ бы единственными настоящими христіанами, какъ бы искупителями всѣхъ мірянъ съ ихъ грѣшной, мірской, языческой жизнью, но могущей привести къ спасенію. Отцамъ духовнымъ приходилось утѣшать и удерживать ихъ духовныхъ дѣтей въ ихъ мірскомъ состояніи. Тѣ порывались все бросить и стать монахами. Дѣло князя, служба государству и обществу, торговля, хозяйство – все мірское казалось имъ препятствіямъ къ спасенію души. По крайней мѣрѣ передъ смертью русскіе благочестивые люди спѣшили принять монашескій постригъ, чтобы предстать предъ небеснымъ Судьей «настоящими христіанами». Христіанство было понято, какъ аскеза въ формѣ отреченія отъ міра, монашества. Это – несеніе креста Христова. Это – приводящее въ рай «мученичество».

Характерное для всего восточнаго христіанства крѣпкое воспоминаніе о первохристіанскомъ періодѣ мученичества за Христа нашло въ славянской и русской душѣ особый чувствительный откликъ. Евангельскій греческій языкъ (Дѣян. 1, 8) и римское право обозначали вѣрность евангелію, какъ μαρτύριον – «свидѣтельство». Славянина задѣло за живое въ этихъ «свидѣтеляхъ» ихъ физическое страданіе – «му́ка». Славянинъ отмѣтилъ своимъ словомъ сантиментальный моментъ: перенесеніе истязанія, пытокъ, муки. Страдающій Христосъ предсталъ русскому сердцу, какъ Первый Мученикъ. Всѣ послѣдователи Его тоже должны быть мучениками по плоти, самоистязателями, аскетами. Аскетическій уставъ и культъ, елико возможно, переносится изъ монастыря въ семейную, домашнюю, частную жизнь, хотя бы символически. Стиль монастырскаго благочестія, какъ нѣкое благоуханіе, среди смрадной житейской суеты, по возможности сообщается всѣмъ сторонамъ домашняго обихода. Съ молитвой вставать и ложиться, начинать и кончать всякое дѣло, пищу и питье, – такъ создался «Домострой», уставъ жизни семейной въ духѣ устава жизни монастырской.

Но домъ и семья есть все-таки слишкомъ мірское, слишкомъ грѣшное мѣсто, чтобы мочь тутъ вознестись душой на небо. Настоящее небо на землѣ – это монастырь, гдѣ все – молитва, все – богослуженіе, все – благолѣпіе и красота духовная. Душа жаждетъ этой святой «субботы», чтобы сколько-нибудь отдохнуть отъ саднящей боли грѣховъ и житейскихъ попеченій. Въ монастырь, въ монастырь! На день, на недѣлю больше!.. Тамъ говѣніе, исповѣдь, причастіе, духовная баня, омывающая отъ грязи житейской. Кто разъ вкусилъ этой сладости, кто побывалъ «въ гостяхъ у Бога», тому соблазнительно длить это наслажденіе, или повторять его.

Тутъ мы встрѣчаемся съ другимъ варіантомъ того же аскетическаго благочестія, со странничествомъ по монастырямъ и по святымъ мѣстамъ. Оно такъ понравилось новокрещеннымъ русскимъ людямъ, что уже въ XI вѣкѣ мы видимъ ихъ толпами идущихъ по монастырямъ Аѳона, Греціи, и Палестины. Въ XII вѣкѣ русскіе іерархи издавали даже ограничительныя и запретительныя правила противъ злоупотребленія странничествомъ: такъ много людей отрывалось отъ работы въ ущербъ государству и народному хозяйству. Но съ ростомъ собственныхъ русскихъ монастырей паломничество непрерывно росло. Во всѣ времена года, но преимущественно весной и лѣтомъ, толпы богомольцевъ въ тысячи и десятки тысячъ переливались отъ Карпатскихъ горъ, отъ лавры Почаевской, черезъ Лавру Кіево-Печерскую и Московскую – Троицо-Сергіевскую до Соловецкаго монастыря на Бѣломъ морѣ и обратно. Нѣкоторые и въ другихъ направленіяхъ пересѣкали Русь, поперекъ, отъ западнаго Псково-Печерскаго монастыря до мощей святѣтеля Иннокентія въ Иркутскѣ у Байкальскаго озера. Въ то время какъ свѣтски настроенные русскіе интеллигенты знали только одно направленіе для своихъ путешествій – на Западъ: въ Германію, Швейцарію, Италію и почти не видали христіанскаго и библейскаго Востока, простонародная мужицкая масса отъ 15 до 30 тысячъ человѣкъ ежегодно обходила святыя мѣста: Царьградъ, Аѳонъ, Палестину, Синай, г. Бари съ мощами св. Николая Чудотворца. Все это устраивалось Русской Церковной Миссіей и Императорскимъ Палестинскимъ Обществомъ чрезвычайно дешево и удобно. И сейчасъ еще, когда изъ-за желѣзной цѣпи большевизма, сковывающей русскій народъ, ни одна народная душа не можетъ вырваться на волю и подышать свободнымъ воздухомъ святыхъ мѣстъ Палестины, тамъ въ осиротѣвшихъ русскихъ зданіяхъ печально доживаютъ свой вѣкъ сотни застрявшихъ еще со времени войны старыхъ русскихъ паломниковъ, преимущественно женщинъ.