Бактрианы и дромадеры, Клем - Р. Лафферти

Р. А. Лафферти

Бактрианы и дромадеры, Клем

— Греки и армяне, Клем. Кондоры и сарычи.

— Самоеды и маламуты, Клем. Галенит и молибденит.

Стоп, стоп, стоп! Это что за разговор такой?

Это важнейший разговор. Это фундаментальнейший разговор. Никакой другой разговор не приведет нас к сути.

Клем Кленденнинг был коммивояжер, хороший коммивояжер. В последний свой год распродал товара на тридцать пять тысяч. Работал на фабрику из одного городка на Среднем Западе, фабрика делала некий уникальный продукт, Клем продал его более чем трети всей страны.

Дела у него шли отлично. Потом случился один пустяк, полностью изменивший его жизнь.

У торговцев свои способы проверки и перепроверки. Вот что они делают, когда останавливаются в гостиницах далеких городов: убеждаются, что зарегистрированы. Только кажется, что это глупо. Торговцу звонят из конторы, очень важно, чтоб с ним можно было связаться. Каждый раз, заселяясь в гостиницу, Клем проверял, правильно ли его записали. Через пару часов он звонил откуда-нибудь и спрашивал сам себя. Случалось, ему говорили, что такого не значится. Тогда Клем всегда поднимал большой шум и был уверен, что теперь-то записан верно.

В тот критический день Клем по прибытию в город обнаружил, что зверски голоден и до крайности устал. Оба этих состояния были ему несвойственны. Он пошел в ресторан и целый час ел так ненасытно, что на него пялились. Нажравшись чуть не до инфаркта, вызвал такси в гостиницу, зарегистрировался и сразу же пошел в номер. Бросился на кровать, не мог даже вспомнить потом, в одежде или нет (дело было сразу после обеда), и проспал, как ему показалось, несколько часов.

Проснувшись, однако, заметил, что прошла всего половина часа. Встал с чувством какого-то лишения, какой-то большой потери. В недоумении побродил по номеру, снова оказался во власти иррационального голода. Распаковал кое-какие вещи, надел костюм — к его изумлению, костюм висел совершенно свободно.

И вышел с чувством, будто оставил что-то на кровати, и это было не очень хорошо, но оглядываться побоялся. Нашел аппетитное место и снова сытно пообедал. А потом (в третьем месте, чтоб не глазели) еще раз. Теперь он чувствовал себя лучше, но очень странно, очень странно.

Опасаясь, что подхватил что-то серьезное, он решил проверить пока свое местоположение. И воспользовался своим старым трюком. Нашел телефон, позвонил в гостиницу, позвал себя.

— Подождите, — сказала девушка на телефоне, и, спустя несколько мгновений сказала:

— Минутку, он ответит через минуту.

— Ну, елки зеленые, — проворчал он, — интересно, как меня сейчас записали.

И хотел уже повысить голос, чтобы его записали, наконец, правильно, когда ему ответили.

И вот он, критический момент.

Это был его голос.

Звонивший Клем Деннинг рассмеялся. Потом застыл. Это был не розыгрыш. Это была не фантазия. Не было никаких сомнений: голос его собственный. Клем часто пользовался диктофоном и голос свой знал.

И теперь он слышал его со всеми своими характерными особенностями, и голос становился все громче и громче и орал про открытых идиотов, которые стоят, молчат и не отвечают.

— Да, это я, — безмолвно пробормотал Клем. — Я точно так и ругаюсь.

Есть закон о домогательствах по телефону, сказал голос в трубке. Боже мой, сказал голос в трубке, я только что заметил, что мой номер обыскивали. Звонок-то ваш отслеживается, божился голос в трубке. Клем знал, что это вранье, но и свою манеру врать он опознал. Голос стал совсем грубым и грязным.

Потом он изменился.

— Кто вы? — спросил он пусто. — Я слышу, как испуганно вы дышите. Я знаю этот звук. Аааа! — да это же я! — и голос в трубке тоже задышал испуганно.

— Должно быть всему объяснение, — сказал Клем сам себе. — Я просто пойду к себе в номер, полежу в горячей ванне и постараюсь выспаться.

И заорал в ответ:

— Просто пойду к себе в номер! Я с ума сошел? Я только что звонил к себе в номер. Я уже там. Я не пойду к себе в номер и за один миллион сто пять тысяч долларов.

Он дрожал так, словно плоть его свободно висела на костях. Странно, он никогда раньше не замечал, какой он костистый. Но у него было достаточно смелости, чтобы честно думать о странностях, какими бы пугающими они ни были.

— Нет, ни за какие деньги не вернусь я в номер. Но я сделаю кое-что за другие деньги, и сделаю это чертовски быстро.

Он побежал, и бежал не останавливаясь. Чтоб еще одно самозародившееся тело не привело его снова в ужас. Он бежал прочь, но куда именно бежать сначала, он знал. Не забрав багажа, сел на ночной самолет в родной город.

Утром к самому открытию он пришел в банк. Закрыл все свои счета. Обратил их в кэш. Это заняло несколько часов. Вышел из банка с восьмьюдесятью тремя тысячами. Вором он себя не считал; это его деньги; не должны же они достаться другому ему? Если их было двое, то и счетов должно быть в удвоенном количестве.

Потом быстро восвояси.

Все еще чувствуя себя странно, он взвесился. Несмотря на то, что в последнее время он много жрал, он похудел на сто фунтов. Тут каждый себя странно почувствует. Он поехал в Нью-Йорк, чтобы затеряться в толпе и все обдумать.

А как отнеслась к его отсутствию фирма? В том-то и дело. Не было никакого отсутствия. Нескольких месяцев он следил за тем, что делает второй он. Он видел свои фото в деловой прессе; он трудился все в той же фирме, и по-прежнему был лучшим продавцом. Он постоянно покупал газеты из своего города, и иногда находил в них себя. Он видел фото самого себя с женой Вероникой. Она выглядела прекрасно, так же, пришлось признать, как и он сам. Они все так же были на верхней ступени социальной лестницы.

— Если он это я, интересно, кто же тогда я? — без устали спрашивал себя Клем. На это не было никакого видимого ответа. Даже ухватиться было не за что.

Клем пошел к психоаналитику и все рассказал. Тот сказал, что Клем хочет избавиться или от работы, или от Вероники, или от того и другого. Клем настаивал, что все не так; он любит и работу, и жену, и полностью ими удовлетворен.

— Вы не знаете Веронику, а то бы такого не сказали, — ответил он. — Она — эээ — ну, если вы ее не знаете, то вы ни черта вообще не знаете.

Психоаналитик сказал, что с ним по телефону говорил его Ид.

— Как это мой Ид является лучшим продавцом в городе в пятистах милях отсюда, когда сам я здесь? — пожелал узнать Клем. — У других Иды не такие талантливые.

Психоаналитик сказал, что Клем страдает тмемой или диэретикой некоторой части его психического аппарата с непонятным названием.

— Черт побери, я экстраверт. С экстравертами такого не бывает, — сказал Клем.

В итоге Клем попытался наладить свою опороченную жизнь. Он быстро вернулся к своему обычному весу. Но никогда в жизни больше не говорил по телефону. Он бы в буквальном смысле умер, услыхав свой голос. Ни в одной комнате, где он жил, телефона не было. Он ходил со слуховым аппаратом, которым не пользовался; людям говорил, что по телефону ничего не слышит, и что при всяком, маловероятном, впрочем, звонке ему приходится вешать трубку.

Чтобы следить за своим другим собой, он возобновил одно свое старое знакомство. В некой фирме в Нью-Йорке был человек, которому он регулярно звонил; у этого человека был ясный и открытый ум, который не испугать было чем-то необычным. Клем встретился с этим человеком (к чему скрывать? Его звали Джо Заботски), но не в фирме, а после работы в одном месте, где, как он знал, Джо часто бывал.

Джо выслушал историю Клема и поверил ему — после того, как позвонил (в присутствии Клема) другому Клему, определил, что тот в тысяче миль от него, и заказал дополнительный месячный запас их уникального продукта, который ему не был сейчас нужен.

После этого Клем видался с Джо в среднем раз в месяц, примерно сразу после того, как другой Клем, по его соображениям, совершал свой ежемесячный звонок в Нью-Йорк.

— Он немного меняется, как и ты, — сказал однажды вечером Джо. — Да-да, с ним было то же самое, что и с тобой. Он сильно похудел довольно давно, в тот день, который ты назвал критическим, и быстро снова набрал вес, совсем как ты. Меня мучит вопрос, Клем, кого же из вас я знал. Есть что-то между нами, что он помнит, а ты нет; есть то, что ты помнишь, а он нет; и, черт побери, есть такие вещи, которые помните вы оба, но они касаются только меня и еще одного человека, но не меня и еще двоих. За эти несколько месяцев твое лицо, кажется, слегка округлилось, а его слегка похудело. Ты все еще похож на себя прежнего, но не так похож, как с самого начала.

— Знаю, — сказал Клем. — Я сейчас изучаю психоаналитиков, раз уж они не смогли изучить меня, и узнал один их трюк. Я беру свою старую фотографию, разрезаю посередине, и соединяю каждую половину с ее зеркальным отражением. Получаются два лица, которые чуть-чуть различаются. У каждого две половины чуть-чуть различаются. Предполагается, что эти два лица отображают две стороны личности. Я смотрю на себя и вижу, что все больше становлюсь похожим на одну такую сторону; ну, а он должен становиться все больше похожим на другую. Он говорит, что между ним и Вероникой есть какие-то неровности, так ведь? И никто из них не понимает, в чем дело? Вот и я не понимаю.