А. П. Чехов - Влас Дорошевич

Влас Михайлович Дорошевич

А. П. Чехов

* * *

Проклятый Касьянов год!

Горе за горем несет он России.

Со дня смерти Тургенева мы, русское интеллигентное общество, не несли такой потери, какую понесли сейчас.

Умер Антон Павлович Чехов.

Вот истинное национальное горе.

Несравненный художник, достигший зенита своего творчества. Он падучей звездой вдруг скатился с небосклона.

Вдруг, – тяжкая болезнь, чахотка, позволяла надеяться, что он все-таки проживет хоть несколько лет, создаст еще не одно произведение. Он умер, когда поправлялся, – нежданно, от разрыва сердца.

В его произведениях, полных печали, но и робкой надежды в лучшее будущее, – историк увидит верное отражение его времени.

Так в тихие, ясные воды заснувшего озера смотрится окружающий пейзаж.

Вот уж, поистине, когда не фраза:

– Перо валится из рук.

В такое безвременье и исчезает такой талант.

Ведь после имени Л.Н. Толстого, чье имя произносилось?

А.П. Чехова.

А сколько страданий было в жизни этого писателя!

«Карьера» Чехова

25 лет тому назад студент медицинского факультета Московского университета напечатал в юмористическом журнале «Свет и тени» свой первый рассказ.

За подписью:

– Антоша Чехонте.

Рассказ понравился. За ним последовал другой, за другим – третий.

Эти рассказы, – все из театрального быта, – были потом изданы отдельной книжкой «Сказки Мельпомены», – и о них было напечатано в московских газетах милое объявление:

– Антоша Чехонте. «Сказки Мельпомены». Цена 1 рубль. Книгопродавцам скидка. Приятелям – gratis.

Кто помнит эти рассказы?

Сам Антон Павлович, когда автор этих строк процитировал ему:

– Публика любит театральные недоразумения. Если бы в театрах вместо спектаклей давались недоразумения, театр был бы всегда полон! – засмеялся и спросил:

– Откуда это?

– Да «из вас»! Из вашего рассказа «Суфлер».

И Антон Павлович с интересом слушал пересказ собственного произведения.

– Припоминаю! Припоминаю! Я действительно это писал! А это были чудные вещи!

У Чехова на руках была большая семья. Чеховская семья – исключительная по дружбе, которая их всех связывала.

Чтоб учиться, чтоб содержать семью, Чехову надо было писать, ежедневно писать… по рассказу.

Он работал в «Будильнике», «Осколках», «Стрекозе».

Эти рассказы потом оказались шедеврами.

Чтоб существовать, он обязан был каждый день создавать по шедевру.

Чехов потом вспоминал со смехом, – при каких условиях ему приходилось работать.

А тогда это была трагедия.

Молодой и талантливый, он ее не замечал. А она была.

С чем приходилось ему считаться!

– Дорогой мой! – говорили ему. – Вы растягиваете! Опять у вас в фельетоне 250 строк, – а нужно 200!

Чехова сокращали. Ему говорили:

– Напишите что-нибудь… строк на двадцать. Сквозь смех он вспоминал с ужасом:

– Самое ужасное, что именно редакторы юмористических журналов у нас лишены юмора! Каково тут юмористу?!

И все это по 5, по 6 копеек за строчку.

– Я помню, как в первый раз получил по семь копеек, устроил кутеж на всю редакцию. Мне казалось, что я достиг «вершин славы»! – смеялся он, вспоминая.

При таких условиях бился и пробивался Чехов.

Роздых в материальном отношении ему дала «Петербургская газета» – тут платили более по-человечески, – и сделать шаг выше дало возможность «Новое время».

Много грехов на журнальной совести у А.С. Суворина. Но многое простится ему за одно:

– Он дал возможность стать на ноги А.П. Чехову. Чеховым Россия обязана Суворину.

Не пригласи его «Новое время», Чехов, в силу нужды, сгиб бы в юмористических журналах и мелких газетах.

Так и ушел бы, и разменялся бы этот огромный талант на смешки над титулярными советниками и на сценки.

Г-н Суворин, угадавший чутьем, – что там ни говорите, – большого литератора, огромный талант в Чехове, сказал ему:

– Где бы, сколько бы вам ни предлагали, – печатайте, Антон Павлович, у меня. Я вам плачу больше. Я печатаю все, что вы ни напишете.

Избавился от этой тягости подневольной, «каторжной» работы. К «Чехонте» относились свысока, – Чехова заметили.

– Такой талант и не напишет ничего крупного! Его начали «спасать»:

– Такой талант погибает в «Новом времени».

Первой крупной, – по размерам, по художественному значению и раньше были вещи не менее «крупные», – первой крупной вещью Чехова был рассказ «Степь», напечатанный в «Русской мысли».

Толстый журнал!

Наша публика полна почтения к «толстым» журналам уже потому, что они «толстые».

Обоготворение толстых!

– Писатель, который печатается в толстых журналах! Публика начала относиться к Чехову «серьезно».

И с тех пор Чехов «пошел».

Чехов и Мопассан

Как ни добр, ни кроток, ни благодушен был Чехов, но то, какими терниями усыпан был его литературный путь, – оставило горький осадок в душе его. Это было единственное, что заставляло горечью звучать его речь.

– Мы обязаны Мопассану! – говорил он уже на своей даче в Ялте.

– Мопассану? Каким образом?

– Он «узаконил» этот вид литературы, – короткие рассказы. Разве у нас ценят: талантливо, бездарно, литературно, нелитературно. У нас на вес и на аршин! Журнал ценят в толщину, писателей – в длину. «Толстый» журнал! Писатель – пишущий «большие» произведения. Сколько мне доставалось за то только, что я пишу «короткие» вещи! Не будь Мопассана, – «короткие» вещи так бы и считались нелитературным произведением.

Чехов и критика

Воспоминания о несправедливой трудности литературного пути вызывали горечь со дна много страдавшей души Чехова. Воспоминания о критике вызывали желчь.

– «Наш высокоталантливый»… «Наш высокодаровитый» – все это было нетрудно писать, когда Чехов был уже «признан».

А в начале пути…

Заметила ли наша «чуткая» критика Чехова, когда он начинал? Угадала ли она талант в том, перед которым потом кувыркалась? Поддержала ли писателя, когда он нуждался в поддержке?

– Что про меня писали! – волновался больной Чехов воспоминаниями. – Что писали! Нет, вы отыщите! Скабичевский посвятил мне в «Новостях» фельетон, в котором называл меня «беспринципным» писателем. За что? Когда я был «беспринципным»? В чем?

– Да стоит ли, Антон Павлович!..

Но он заговорил о том, что мучило его незаслуженной обидой, не переставал:

– «Русская мысль», – «Русская мысль», которая через несколько месяцев печатала мой «Сахалин», что она про меня писала, за книжку моих маленьких рассказов. За что? За что?

Критика усмотрела в Чехове «второго Лейкина», и только. Но мнение это выражала так, в такой форме, что через 20 лет человек не мог забыть.

Чехов и Сахалин

Кажется, чтоб покончить с этой репутацией «беспринципного» писателя, Чехов и поехал на Сахалин.

– Я поехал в отчаянии! – говорил он.

Изобилие статистических цифр, даже мешающее художественности чеховского «Сахалина», – было продиктовано, по всем вероятиям, желанием Чехова доказать, что он «серьезен», «серьезен», «серьезен».

– Поймите же вы, господа, что и смеясь, и говоря серьезно, – я всегда одинаково серьезен! – словно говорил Чехов.

В чеховском «Сахалине» нет того художественного полета, какого мы вправе бы ждать от Чехова.

Такой писатель, как Толстой, говорит о чеховском «Сахалине»:

– «Сахалин» написан слабо! Этим мы обязаны критике.

Она связала крылья художнику. Она лишила Россию произведения, наверное бы равного «Мертвому дому».

Художник-беллетрист ударился в статистику.

– Да подите! – сказал он однажды автору этих строк. – Напиши я Сахалин в «беллетристическом роде», без цифр! Сказали бы: «и здесь побасенками занимается». А цифры – оно почтенно. Цифру всякий дурак уважает!

Так можно «затравить» писателя.

Но то, что все-таки сделал Чехов для Сахалина, – так велико, что требует особой статьи.

Не только те несчастные, в участь которых Чехов, именно Чехов, внес колоссальную перемену, но и русское общество не подозревает, что сделал Чехов своей книгой «Сахалин».

Отлагая оценку этой заслуги Чехова в отношении «лишенных всех человеческих прав» до специальной статьи по этому поводу, скажем пока:

– Чехову поездка на Сахалин стоила жизни. Да, жизни.

В семье Чехова была наклонность к чахотке.

Его брат, талантливый художник и карикатурист Николай Чехов, умер о. чахотки.

Но на Сахалин Чехов уехал цветущим юношей.

Проклятый климат Сахалина привил его предрасположенной натуре эту страшную болезнь.

И с Сахалина Чехов вернулся уже больной чахоткой, которая сократила его жизнь и наполнила страданием его дни.

Молодой Чехов

«Молодого Чехова» вряд ли узнает публика.

Антон Павлович, запретивший Марксу печатать что-нибудь без его, Чехова, просмотра и разрешения, вычеркнул из собрания сочинений «свою юность».