Метерлинк-утешитель - Валерий Брюсов

Метерлинк-утешитель

(О «жёлтой опасности»)

Морис Метерлинк, недавно ещё «властитель дум» своего поколения, ныне – экс-пророк, фельетонист субсидируемого «Фигаро» и любезного бюргерам «Берлинер Тагеблатт», занялся в своей последней книге «Le double jardin»[1] утешением и успокоением смятенных современных душ. Ласкательным голосом аббата-исповедника, перед которым рыдает нервная француженка, говорит он своим читателям о пчелах и шпаге, о «рулетке» и всеобщем избирательном праве, а под конец, в статье «Оливковая ветвь», и о современном политическом положении. «Уже много столетий, – пишет он, – занимаем мы эту землю, и самые страшные опасности – все уже в прошлом. Каждый проходящий час увеличивает наши шансы на долгую жизнь и победу. Общая сумма культурности на всем земном шаре никогда не была так высока, как теперь. Афины, Рим, Александрия были только лучезарными точками, котором грозил окружавший и, наконец, всегда поглощавший океан варварства. Ныне, если не считать жёлтой опасности, которая, кажется, не серьёзна, уже невозможно, чтобы нашествие варваров погубило в несколько дней наши существенные завоевания. В худшем случае можно ожидать только остановки ненадолго и перемещения духовных богатств».

Откуда эта самоуверенность тона? И откуда это сытое самодовольство? Оправдывают ли их история и события дня? И не ирония ли Случая, которого сам Метерлинк признает за божество и который часто оказывается божеством, любящим зло посмеяться, – не ирония ли Случая, что эти самоуверенные и самодовольные слова прозвучали именно в дни Ляоянских боёв?

Разумеется, не войны двигают историю, не сражения, не взятие крепостей и городов: это – истина элементарная. Но война вскрывает и обнаруживает те силы, которыми живут народы и которые иначе легко ускользают от внимания наблюдателя, особенно современника. Теперь, когда судьбы Рима свершились, нам совершенно ясно, что Цезарь должен был восторжествовать над сенатской партией и что не битва при Фарсале превратила республиканский Рим в императорский, а неумолимая последовательность его исторического развития. Но для современников Цезаря, в буре гражданских войн, это было далеко не так явно, и для этих современников война с Помпеем была роковым, поворотным событием, сразу открывшим всем глаза на те новые силы, которыми втайне уже жил Рим. Не намечают ли для нас потрясающие события Дальнего Востока то русло, по которому ринется поток ближайших событий? Не дано ли нам подсмотреть при молнийных вспышках растущей грозы страшное будущее, подстерегающее нас – самоуверенных, нас – успокоенных?

Колумб, думая, что достиг через Атлантический океан берегов Индии, воскликнул: «Что за маленький мир!». Мы дожили до дней, что мир действительно стал маленьким в том смысле, что стал ограниченным, обозримым. Недавно умерший Стэнли был едва ли не последним путешественником по неизведанным странам. Люди, подобные ему, становятся столь же вымершим типом, как странствующие рыцари. Жюлям Вернам будущего придётся переносить фантастические приключения своих героев на другие планеты (что уже начинает Уэллс), потому что на земле не осталось для них места. К водопаду Мозиоа-Тунья можно теперь подъехать по железной дороге; в глуши Анголы, где происходило действие «Пятнадцатилетнего капитана», есть бельгийские гостиницы, первоклассные и второклассные; английская вооружённая миссия вступила в мифическую Лхассу! И только ледяные сфинксы двух полюсов ещё удерживают в лапах свои не очень таинственные загадки.

В течение долгих тысячелетий было несколько местных центров «всемирной» истории. Когда страны вокруг Средиземного моря переживали свой цикл развития от времен первых финикийских колоний до эпохи Возрождения, – совершенно самостоятельной жизнью жила Америка, где совершилась драма возрастания, могущества и падения державы майев, где потом расцвели новые культурные государства ацтеков и инков. Походы конкистадоров времено связали эти два мира, но очень скоро обновлённая Америка опять зажила своей отдельной жизнью, и до последних дней Европа почти не интересовалась ею. Одновременно, чуть ли не ещё более обособленно, развивался третий культурный мир на берегах Жёлтого моря, переживая свою тысячелетнюю историю. На наших глазах эти «местные» истории сливаются в единую мировую. Междоусобная борьба соседей уступает место столкновениям целых рас и цивилизаций. Такие факты недавнего прошлого, как три раза возобновлявшийся дележ Африки как образование Британской империи и завоевание Трансвааля, как война Соединённых Штатов и Испании, как вступление соединенных европейских отрядов в Пекин, – определённо указывают на наступление новой эпохи. Есть очень известная и очень ценная книга Ф. Шлоссера «История XVIII столетия». Несмотря на своё универсальное заглавие, она говорит только о Европе. «История XIX века» будет уже явно неполной, а «История XX века» просто невозможной, если в неё не войдут события других частей света.

Миновали времена междоусобных войн европейцев между собой. Открыта вся земля для мирового состязания рас и целых материков.

Говорят, что характерная черта нашего времени – торжество индивидуализма. Отдельные личности замыкаются в себе, отгораживаются от всех других, обособляются в высшей степени. Но, чуждаясь «ближних», современный человек бесчисленными нитями связан с миллионами своих «дальних» братии. Важно не то, что Русская и Британская империи или возможный панамериканский союз по пространству сравняется или превзойдёт державу Чингис-хана. Важнее, что вопросы выгоды, чисто личные, житейские соображения, интересы науки и искусства заставляют современного человека не только с холодным любопытством следить за жизнью себе подобных, но и всей душой участвовать в их переживаниях. Какое дело было члену Ганзы в XIV веке до неоткрытой ещё terra australis incognita[2]? А современному немецкому купцу вовсе не безразлично, каков урожай в окрестностях Сиднея и Мельбурна. Интересовался ли английский придворный времен Елизаветы японскими делами? А теперь идущая война, не говоря о более возвышенных соображениях, уже потому интересует какого-нибудь богатого английского лорда, что мешает ему совершить модное экзотическое путешествие. Явился новый тип международных писателей, произведения которых одновременно выходят на нескольких языках и которые за границей нередко имеют больший успех, чем в родной стране. Так, например, каждое новое произведение Льва Толстого с одинаковым волнением встречается как в Петербурге, так и в Лондоне, Париже, Буэнос-Айресе. В победе газетного листа, завоевавшего наш век столь же решительно, как в XVII веке завоевал Европу табак, есть и своя положительная сторона: газета ежедневно роднит нас со всем миром.

Эллин был гражданином своего города и часто смертельным врагом соседнего. Рим выработал новое понятие – civis Romanus[3] – гражданин всего культурного мира. Это понятие, которое, благодаря связующей силе католицизма, смутно теплилось в сознании даже раздробленной феодальной Европы, но которое почти угасло в периоды реформации и революции, под влиянием «века просвещения» и позитивистских идей – начинает пробуждаться в наши дни. Против воли, стихийно все народы, приобщившись к европейской христианской культуре, начинают сознавать своё единство. Что ни говорить, но мы очень далеки от тех времен, когда возможна была тридцатилетняя война между афинянами и спартанцами, причём в ожесточении борьбы победители отрубали правую руку у взятых в плен! Ещё недавно жители Венеции с гордостью говорили: «Мы не итальянцы, мы – венецианцы». Теперь они повторяют это уже только в шутку. Даже французские мечты о реванше всё более и более делаются достоянием юмористических журналов. Нам, среди наших религиозных споров, единство христианских вероисповеданий кажется фикцией. Но после Тюренченского боя японцы поручили похоронить тела русских солдат протестантскому священнику: сами того не желая, они обнародовали взгляд на христианскую Европу как на целое.

Гордая своими успехами, открытиями, изобретениями, завоеваниями, Европа давно употребляет слова «культура», «цивилизация» в смысле «европейская культура», «европейская цивилизация». Она забыла, что были другие культуры, ставившие себе иные задачи, оживленные иным духом, отличавшиеся внешними формами, в которые отливалось их содержание: культура ассиро-вавилонская, египетская, греко-римская, византийская, майев, ацтеков, инков. Что такое культура? – Это сознательное отношение к жизни, к миру, это «народное миросозерцание», выразившееся в быте. «Культур» может быть столько же, сколько миросозерцании. [Ей кажется, что другие культуры только предчувствия её культуры и приближения к ней. У неё нет никакого права так думать.] Разве самый дух, например, Ассиро-Вавилонии не был иным, чем дух христианской Европы? Разве теперь культуры Европы и Дальнего Востока не противоположны друг другу по самой своей сущности: это именно два мира, в которых всё разное – самый способ мышления, красота и безобразие, добро и зло, Бог и Дьявол. Во всех мелочах, которые теперь достаточно известны благодаря множеству трудов, книг и брошюр о Дальнем Востоке, – чувствуется эта разность, созданная многотысячелетним обособленным развитием, если не прямо – различием по происхождению. Бесспорно, что народы всей земли – хотя бы те же японцы – заимствуют теперь у европейцев по крайней мере их военный строй, их пушки и броненосцы. Но эти внешние позаимствования можно сравнить с принятым нами халдейским счетом 60 минут в часе, с халдейской же неделей в 7 дней и с индийскими (ошибочно называемыми арабскими) цифрами. Никто не утверждает, что европейцы заимствовали свою культуру у индусов и халдеев.