Чтобы свеча не угасла - Александр Грязев

Александр Грязев

Чтобы свеча не угасла

«Держали щит и меч меж двух враждебных расМонголов и Европы»

«Россия! Русь! Храни себя, храни!»

Белоозеро

«Князь же великий Дмитрий Иванович послал грамоты по всем градам своим, ко всем русским князьям, боярам и воеводам и повелел вскоре собратися на Москву»

В то росное утро, из тех, какие нередко бывают после Ильина дня и августного священия[1] с озера несло легким холодком. Покрывая всю его светлую ширь, над водой поднимался пар: люди не зря называли озеро Белым…

Стая диких утиц вылетела из-за недальнего леса и, сделав широкое полукружье, с шумом опустилась на мелководье у самого берега. Утки плескались, ныряли, искали корм, опуская головы в воду, и были похожи при этом на огромные рыбацкие поплавки. Они довольно крякали, будто разговаривали меж собой и радовались этой, видимо давно желанной остановке после длинного перелета.

Утицы походили друг на друга своим темно-бурым оперением. Только селезень выделялся из всей стаи. Он был красив собою и так цветаст, словно писан дивными красками. Темной зеленью отливала его шея, перехваченная ярким белым кольцом, по серой спине струились мелкие светлые пестринки, а на каждом крыле было по круглому зеркальцу небесного цвета.

Селезень сразу же облюбовал из всей стаи молодую утицу и не отставал от неё, куда бы она ни плыла. Он то плавал вокруг утицы, то рядом с нею доставал траву со дна, то становился супротив и был похож на жениха перед своей избранницей. Так, плавая вместе, они оказались чуть в стороне от стаи.

И тут вдруг из тумана выплыл другой селезень. Это был чужак. То ли от своей отстал стаи, то ли его утки кормились где-то неподалеку. Да и вид его был необычен. Он и на селезня-то мало походил: весь в темном, почти в черном оперении. И только белое кольцо вокруг шеи говорило, что это селезень.

Черный чужак подплыл к утице, отогнал от нее красивого дружка и сам заходил перед нею, увлекая все дальше и дальше в туман. А та, казалось, и не замечала, что рядом с нею плавает другой. Она все так же плескалась в воде да ощупывала клювом свои перышки, будто прихорашивалась.

Красавец же селезень, обиженно крякая, поплыл к стае. Утки забеспокоились, и стали подплывать ближе к молодой утице и черному селезню. Они окружили их, отогнали чужака, который тут же скрылся в белом тумане.

Утки здесь больше не задержались. Первым поднялся на крыло селезень, а вслед за ним часто захлопали крыльями и остальные утицы. Стая, опять сделав над водой широкое полукружье, устремилась в сторону леса, и шелест утиных крыльев пронесся над берегом…

…В тишине уходящей ночи гулко раздаются шаги княжьих стражей по крепким тесинам городовой стены Белоозера, окружающей новые постройки княжеского двора. При встрече стражи окликают друг друга.

— Славен город Москва!

— Славен город Ростов!

— Славен город Белоозеро!..

Среди ночных караульщиков ратник из молодых Андрей Хват. Когда он идет по своему пути на стене от проездных ворот до угловой башни, то по левую руку от него княжий двор с белеющими в темноте недавно рубленными стенами амбаров, а по правую — мощеные плашником улочки белозерского посада с торговой площадью под самой городской стеной.

Дальше за посадом неоглядная ширь Белого озера, которого сейчас почти не видно, а при свете дня смотри — не насмотришься.

Славен город Белоозеро! Славен…

Никто сейчас и не скажет, когда к берегам этой большой воды пришли первые русичи и стали жить среди здешних людей земли Веси — древних насельников Белоозера у самых новгородских пределов. Разве только у какого-нибудь летословца сохранилась память о том, что был город поначалу на той стороне озера, а потом перебрались белозерцы на этот берег, на место, где вытекает из озера Шексна-река. Было это, говорят, еще в самом начале Руси, и место это из тех самых, откуда пошла и есть земля русская.

Много рек, ручьев и малых речушек вбирает в себя Белое озеро, а вытекает из него одна Шексна и течет до самой Волги-реки. Сплелись здесь на Белоозере пути сухие и водные. Потому-то, видно, и поселились белозерцы на этом бойком месте.

Шли сюда на своих ладьях, учанах и паузках торговые гости со всей Руси: из Суздаля и Москвы, из Нижнего Новгорода и Ростова Великого. Добирались к Белоозеру по Волге и Шексне купцы византийские и арабские из стран восточных и полуденных.

Шли они торговать своими товарами заморскими в богатую Двинскую землю, в Беломорье да Заволочье. И давным-давно были проторены туда пути-дороги.

Один путь лежал по Шексне до устья реки Славянки, а по ней в озере Словенское, далее волоком в другое озеро Порозобицкое, да речкой Порозобицей в Кубенское озеро. А из этого озера по Сухоне в Северную Двину до самого Устюга Великого и далее в землю Двинскую.

Другой путь туда же шел от Белоозера малыми речками Пидьмой да Ухтомкой через озерки, протоки и волоки, к рекам Ухтоме и Модлоне, а по ним в озеро Воже. Оттуда по реке Свиди в озеро Лаче, а из него рекой Онегою в губу Онежскую Белого моря.

И еще един путь проходил через Белоозеро: из Руси Московской в Обонежскую пятину Новгородской земли по рекам Ковже и Вытегре в Онежское озеро. Ходили, правда, по нему не одни только торговые гости. Шли тут, бывало, ватаги лихих новгородских молодцов на своих ушкуях[2] воевать дальние земли Заволочья и дани имать с тамошних насельников.

Да, на бойком месте стоял город Белоозеро. Не один век минул с той поры, стоять бы ему со своими мощеными улицами и рядами домов на них вдоль берега Шексны в нынешнем веке и в будущих — да пришла в одно не столь уж давнее лето на Русь беда нежданная и небывалая — великий мор.

Началась чума где-то в низовьях Волги. Потом покосила людей в Нижнем Новгороде, перекинулась в Переславль, Ростов Великий, Владимир, Москву. Собрав черную дань свою, пришла она и к берегам Белого озера…

«Болезнь же бе сице[3]: прежде яко рогатиною ударит под лопатку или под груди, или меж крил, и тако разболехося человек, начнет кровью харкати и огонь разжет, и потом пот, та же дрожь, и полежав один день или два, а редко того кои три дня и тако умираху… По всем странам и градам был мор велик и страшен. Не успеваху бо[4] живые мертвых спрятывать, везде бо бе мертвые: в градах и весях, в домах и у церквей и бо тут и скорби и плач неутешный. Мало бо бе живых, но все мертвые и погребаху же во едину яму пять или шесть мертвых, а иногда десять и более, а дворы многие пуста быша. В иных один или два женск пол или мужеск или отроча мало»… Так записал летословец, а попы в церквах и сейчас говорят, что казнь сия послана была на людей от Бога за грехи их. Многие после того ушли в святые обители и приняли монашеский чин.

Похоронив в братских скудельницах умерших, оставшиеся белозерцы покинули свой город. Бросили дома и кузни, амбары и коптильни, пашни и сенокосы, огороды и сады. Оставили они и речку Васильевку, что текла через город в Шексну и церковь святого Василия Кесарийского на ее берегу — первый храм православный на Белоозере, поставленный на том самом месте, где язычники приносили жертвы своим идолам и где в приделе этого храма положен был первый белозерский князь Глеб Василькович, потомок великого Ярослава Мудрого и прадед нынешнего князя Федора Романовича. Ушли те немногие белозерцы искать другое место для житья. И нашли такое на берегу озера у самой воды в двадцати поприщах[5] от старого города. Место было славное. Берег полого переходил в гору, поросшую лесом. Избы поставили вдоль берега, как и в старом городе.

Один только князь белозерский Федор Романович со своей родней и дружиной не пошел с белозерцами на новое место, а остался на своем дворе и жил там до нынешнего лета.

А в прошлое лето вырубили лес выше домов посадской Слободы и мастера-городники окружили то место высокой стеной. Потом стали рубить княжеские постройки: терем с гульбищем, амбары, конюшни, мыльни, гридницу[6]. Не все еще успели сделать белозерские плотники для своего князя — ядреным запахом свежих сосновых бревен и сейчас напоен воздух — но он в это лето перебрался сюда со всем своим двором и домочадцами.

В старом городе не было ни вала земляного, ни стен городовых, а здесь князь Федор, опасаясь набега новгородской охочей рати, приказал обнести свой двор крепкой стеной. Ведь случалось уже такое на его памяти: взяли однажды новгородские молодцы город и огнем пожгли. Ничего не пожалели. Даже церковь соборную разграбили и серебро с икон ободрали. Хуже басурман надругались. Городской люд от греха по лесам разбежался. Так едва ли не месяц ватаги новгородцев рыскали по волостям и лесам: имали людей и скот, грабили дворы и все добро отправляли вниз по Шексне и далее к Новгороду. Много полону увели они с собой: мужиков, жонок, ребят малых. Беда в тот раз была от новгородцев великая. Не меньше, чем от моровой заразы.