Золото для революции - Филипп Эльмих

Филипп Эльмих

Золото для революции

Неожиданное письмо

В 2005–2006 годах мне пришлось, неожиданно для самого себя, выступить в роли кладоискателя, поскольку в редакцию газеты, где я работаю, обратился человек, нашедший не клад, а его описание, захороненное на месте знаменательной находки. Путешествие по следам утраченного сокровища вылилось в целую серию моих статей о кладоискательстве, которые публиковали в газете на протяжении всего этого времени. Увы! Мои поиски закончились печально: искомый клад, по решению ВЧК, был целиком отправлен в переплавку. Я узнал даже фамилию комиссара, который обрек этот клад на уничтожение в плавильной печи, – Николай Васильев, о чем, не держа в голове ничего предосудительного, я и поведал своим многочисленным читателям. Тут-то и ожидал меня один из самых больших сюрпризов в жизни.

Как-то, разбирая редакционную почту, я наткнулся на простой серый конверт. Внутри была копия старинной фотографии и небольшое письмо. Текст этого письма заставил меня застыть с листком в руках.

«Уважаемый г-н Эльмих, – говорилось в послании, – я не читаю газетенок, подобных вашей, и эта жалкая статейка никогда не попала бы мне на глаза. Однако мои соседи, зная о славном прошлом нашей семьи, показали мне плоды вашего необузданного очернительства. Как же я была разгневана и опечалена, когда увидела имя своего прадеда Николая Ивановича Васильева, которого вы обвинили ни много ни мало в уничтожении многомиллионной золотой находки!

Мне лично не довелось застать прадеда в живых, но бабушка и мать рассказывали об этом человеке только хорошее. Никогда и ни при каких обстоятельствах мой прадед не уничтожил бы культурное наследие молодого советского государства. Я понимаю, что прошло слишком много времени и вы могли не знать настоящей правды об этом человеке. Может быть, вы столкнулись с его врагами и те нашептали в ваши уши полные яда и клеветы жестокие слова. Может быть, фамилия моего прадеда и вовсе вам ровно ни о чем не говорила. Но как вы, не зная правды, посмели упомянуть его имя и сделать нелицеприятный для него вывод? Будто бы мой прадед из чувства ненависти и личной вражды посмел обречь древнее скифское золото на уничтожение?

Да, мой прадед был в 20–30-е годы комиссаром, и я его прошлого нисколько не стыжусь, хотя сегодня это не модно. Я знаю, что вы можете относиться к коммунистам резко негативно – такова современная тенденция. Но, поверьте, прадед был хорошим человеком и настоящим специалистом в своем деле. Еще до революции, в молодом возрасте, он увлекся частным сыском: помог распознать и уничтожить несколько банд фальшивомонетчиков; не без его помощи были раскрыты и громкие дела по кражам древнего музейного золота. Некоторые подельники ювелира Рахумовского благодаря трудам моего прадеда оказались там, где положено находиться криминальным элементам, то есть в тюрьме.

Во время революции и гражданской войны он, как и большинство людей его эпохи, воевал, и я не стыжусь, сообщая, что воевал он на стороне красных. Он был отважным человеком, и по распоряжению товарища Фрунзе его наградили орденом. А после военных дней, голода и тифа прадед вернулся к правоохранительной работе – он боролся на Украине с бандитизмом, ликвидировал остатки банд и возвращал своей стране похищенные грабителями ценности. Себе он не заработал даже лишней копейки. Благодаря ему многое из украденного в годы смуты вернулось в музеи. И что ж он получил от потомков? Благодарность? Нет, вы его обвиняете во всех смертных грехах!

Мой прадед был честным человеком, всегда следовал только закону и голосу своего сердца, он никогда не отправил бы в переплавку культурные ценности, потому что в душе был романтиком и всегда живо интересовался кладами. Я посылаю вам копию нашей семейной фотографии – одной из немногих, где запечатлен мой прадед. Посмотрите на его лицо. Внимательно посмотрите. Неужели вы посмеете сказать, что это лицо хитрого, злобного и изворотливого человека? Мне всегда казалось, что проходимцы и негодяи выглядят совершенно иначе. Потому и взываю я к вашей совести, господин Эльмих! Не берите греха на душу, не клеймите моего прадеда поносными словами. Для реабилитации его честного имени могу предоставить вам бумаги из семейного архива.

С надеждой на понимание Анастасия Зоткина, правнучка оклеветанного вами комиссара».

– Вот влипли, – сказал я, перечитывая послание в пятый раз, – вот ведь влипли!

С письмом и фотографией в руках я отправился в кабинет главного редактора.

Однако тот, лишь взглянув на письмо, усмехнулся:

– Не бери близко к сердцу, – сказал он. – Просто еще одна истеричка.

– Да вы почитайте, – сказал я, положив текст перед ним. – Неловко-то как получилось…

Главный редактор рассердился, но письмо глазами пробежал.

Тут как раз в кабинет заглянул ответственный секретарь и моментально присоединился к обсуждению.

– А мне кажется, – заявил он весело, – что письмо очень полезное. Ты, Эльмих, собственной выгоды никогда не видишь. Взгляни на этот текст с точки зрения новых публикаций.

– Это как? – не понял я.

– Да просто, – ухмыльнулся ответсек. – Тему нашего клада ты ведь уже полностью исчерпал? Можешь не кивать: полностью. А тут нам судьба дает еще один великолепный шанс! Тебе ведь предлагают ознакомиться с семейными документами. Может быть, на основе этих документов ты нас еще целый год будешь статьями обеспечивать!

– Да, Эльмих, – согласился главный, – езжай-ка ты к этой старушке, поговори с ней, в архивы залезь…

– Да ведь я ее прадеда обвинил, – начал было я.

– Никого ты не обвинил! – остановил меня жестом ответственный секретарь. – Ты честно назвал имена, которые имелись в документах. Как фамилия твоего комиссара? Васильев? И фамилия этого прадеда – Васильев? Так ты что, горе наивное, думаешь, будто в такой большой стране был один-единственный комиссар Васильев? Вот поедешь и все на месте уточнишь. Разберешься, тот ли это Васильев. А если родственники разрешат его дневники опубликовать, так мы окажемся только в выигрыше. Настоящие документы! Думай, прежде чем отказываться. Кстати, откуда письмо пришло?

– Из Твери, – вздохнул я.

– Значит так, – обнадежили меня оба моих начальника, – поезжай и поразговаривай.

Так вот на следующий день я и обнаружил себя стоящим на платформе старинного русского городка Тверь. Женщина, которая написала в редакцию гневное письмо, жила буквально в двух шагах от вокзала. Я зашел в подъезд, поднялся на самый верхний этаж и нажал на пуговку старого звонка.

– Кто там? – спросил из-за двери женский голос.

– Я по вашему письму, – начал я объяснять.

– А, корреспондент? – живо воскликнул голос. Тут же запоры были отомкнуты, и меня пригласили войти.

Женщина оказалась высокая, плотная, с коротко остриженными рыжими волосами, и – этого я не ожидал – совсем не старушка.

– Бабульку думали увидеть? – спросила она ехидно. – Плохо же у вас, журналистов, с математикой. Я вам писала, что я правнучка, вот и возраст у меня не совсем старческий. Тем не менее я – последняя в роду Васильевых. И считаю своим долгом восстановить доброе имя хорошего человека. Садитесь.

И мне придвинули стул – жесткий, с прямой спинкой.

Женщина села напротив и, очевидно, ожидала моих извинений. Я смешался, не зная, с чего начать. Почему-то я испытывал неловкость. Хозяйка квартиры тоже не желала приходить мне на помощь. Она сложила руки на животе и смотрела мне прямо в глаза.

– Я понял, вы считаете меня виновным в публикации непроверенных данных? – наконец спросил я.

– Именно так, – сказала женщина и снова замолчала.

– Но я все проверил, я документ за подписью комиссара Васильева держал в собственных руках, – слабо возразил я. – Клянусь, это подлинный документ, архивный.

– Хорошо, клянитесь, – сказала женщина и положила передо мной какую-то книжку.

Я опешил.

– Это Уголовный кодекс, – пояснила она. – Положите на него руку и клянитесь. Как, готовы?

– Клянусь, – пробормотал я, уже плохо соображая.

Разговор, как мне стало совершенно ясно, складывался неудачно. Такого в моей практике еще не было.

– Полную формулу, – потребовала хозяйка.

И я вынужден был дважды или трижды повторить, что клянусь говорить правду и только правду, и ничего, кроме правды.

Некоторое время после этой экзекуции женщина молчала, потом поглядела все так же пристально и выдавила:

– Будем считать, что вы были введены в заблуждение. Постараюсь развеять все ваши сомнения.

Вот теперь хозяйка поставила на стол чашки, блюдца, прочую посуду, и разговор перестал походить на допрос или заседание суда. Женщина тоже немного смягчилась и перестала сверлить меня ледяными глазами; напротив, вдруг оказалось, что она умеет улыбаться, а ее глаза могут смотреть с интересом и вниманием. Мне пришлось рассказать предысторию, связанную с поисками следов старого клада. Потом я деликатно опустил глаза: