Полдень XXI век, 2010 №11 - Журнал «Полдень XXI век»

ПОЛДЕНЬ

XXI ВЕК

Ноябрь

2010

Колонка дежурного по номеру

Люблю размышлять об интеллектуальной собственности и её оплате.

Говорят, что идеи носятся в воздухе. То есть, они изначально кем-то рождаются (предположим, что Богом, чтобы не запутывать рассуждение), воздух имеется в наличии тоже и никому не принадлежит, и тут вдруг находится кто-то ловкий, который выуживает из бесплатного воздуха носящуюся там чью-то идею, присобачивает к ней бирочку со своим именем и уже пытается продать как свою.

Странно, правда?

Потом говорят: вот он всю жизнь об этом думал. Потому и поймал.

Но бывает, что и не думал. Просто повезло. Искал одно, а нашел другое.

Меня интересует, с какой стати он потом всю жизнь должен получать за это деньги? А потом, когда умрет, эти деньги, а часто гораздо большие, будут получать его наследники, которые ни бельмеса в этой идее не понимают.

Говорят: он ее оформил. Написал статью, стихи или даже роман. Создал продукт.

Ну и получи за этот продукт свой миллион и создавай другой продукт. А тот отдай людям, пускай они его скачивают из воздуха в свои хилые мозги.

Кто первый придумал летающего человека? Возможно тот, кто описал Икара. Потом это описание стало мифом. Потом идею развили, отобрали у Икара крылья — пусть летает силой духа. Потом стали летать дома, города, а планеты и раньше летали, только никто не знал, как они называются.

И за все это брать деньги? За Икара? За летающие дома?

Потому я и положил свой роман про летающий дом на сайт www.macca.ru в свободном доступе.

Чего и вам желаю.

Александр Житинский

ИСТОРИИ, ОБРАЗЫ, ФАНТАЗИИ

Михаил Шевляков

Вниз по кроличьей норе

Повесть

— Что толку в книжке, — подумала Алиса, — если в ней нет ни картинок, ни разговоров?

Как говорит народная мудрость, сколько водки ни бери, все равно два раза бегать. А если вдобавок только-только стукнуло восемнадцать лет и день рождения удачно совмещается с окончанием сессии, то тут уже ежу понятно, как дело пойдет…

— И вот, блин, было уже часов десять вечера, когда этот придурок Колька стал всех подбивать на сходить и взять еще. Это из-за него все так получилось, честное слово! Я ж хотел со Светкой остаться, пока они все до магазина перлись бы, и ведь как раз она была такая, как надо… ну в общем, ну, короче, вы понимаете, да?

— Продолжайте, я вас слушаю. Вы вышли из квартиры… э-э-э… Алексея Нечипоренко, где, по вашим словам, организовали вечеринку по поводу его дня рождения. Я правильно понял то, что вы мне здесь витиевато излагаете?

— Ну, это, ну, блин, правильно, да.

— И как же дело было потом?

— Потом мы все с лестницы упали.

— Вот как? То есть вы были настолько пьяны, что попросту не стояли на ногах?

— Да стояли мы на ногах, просто Лешкина хата — она ж в хрущевке…

— В хрущевке?

— Ну да, в хрущевке, там на лестнице какая-то зараза лампочку сперла и лифта нету, чтобы спуститься по-людски. И вот вываливаемся мы всей толпой с Лешкиной хаты на площадку — а там темно, блин… А Колька, дурак, поперся вперед, ему говорят — ты куда, а он орет — мне пофиг, я Бэтман! А сзади Лешка как раз дверь квартиры только захлопнул, вообще не видно нифига — и кто-то на кого-то навернулся, и так всей толпой и полетели вниз.

— Занятно, занятно. То есть вы совершеннейшим образом ни в чем не виноваты, угодили сюда по совершеннейшей ошибке и хотите, чтобы вас отпустили домой, к маме и папе? — задавший этот вопрос иронично поднял бровь. Полуобернувшись от сидевшего перед ним на стуле растрепанного юноши к стоящему рядом городовому, он коротко хохотнул: — Как полагаешь, может, и впрямь домой отпустить господ студентов? Подумаешь, всего-то и натворили, что выпили, а после вышли на прогулку в исподнем, прихватив с собой девиц в сорочках и панталонах?

— Никак нет, осмелюсь возразить, они, вышед из дому, стали всех ругать по матушке, а как попробовали усовестить их — учинили драку-с!

— Вот как, вот как… Господа студенты в этом году совсем разбуянились, хорошо, что сейчас они только пьяные в кальсонах бегают, а не, как в начале года, — прав требуют… Я так полагаю, что это все же не твои увещевания? — пристав указал на ссадину на скуле задержанного.

— Никак нет-с, это они поленницу дров снесли и с дворником Мустафиным сцепились. Я их и пальцем не тронул, а вот они, напротив, у меня погон едва не оторвали, дворнику зуб выбили. Девицы их тоже царапались вовсю.

— Ай-я-яй… — пристав снова повернулся к юноше и покачал головой. — Нехорошо-с, молодой человек!

— Ни на кого мы не кидались, там какой-то дурак какие-то дрова сложил, я только не понял, как мы на них упали. А потом сразу подбежал какой-то мужик и на нас напал. А потом вот он, — студент кивнул на городового, — и еще один подбежал…

— Извозчик Дыбов, нумер 327, помог нам. Готов показать, у ворот дожидается.

— Успеем… что еще за ними есть?

— Словесное оскорбление, — городовой показал пальцем вверх, — Их Величества. Одна из их девиц.

— Вот как, — пристав покачал головой с совсем опечаленным видом, впрочем, больше для виду, чем в действительности сочувствуя задержанному. — Что ж вы, молодежь, таких девиц себе заводите? Статья двести сорок шестая Уложения о наказаниях, до восьми лет каторги… Также и арест для бывших свидетелями, но не препятствовавших… впрочем, может быть смягчение, я ведь так понимаю, что сквернословившая девица была так же пьяна, как и все в вашей разудалой компании?

— Да вы что? Какая каторга? Да не было такого!

— Не было? — пристав снова полуобернулся к городовому.

— Было-с, и свидетели есть. Так и сказала — кгх-хм, — городовой кашлянул, — я вашего царя.

— Так это бабка какая-то высунулась, когда нас уже вели, говорит, это, блин, ну да, говорит — вы без царя в голове! Это бабку послали! А… а… а при чем тут царь? Вы шутите, да? А можно мне позвонить? Родителям? У меня же есть право на звонок, я знаю!

— Да-с, молодой человек, как все грустно получилось. Никак теперь не могу вас отпустить, а уж девиц-то ваших… да-с… А колокольчик я вам, конечно, могу дать, да что толку-то?..

Посмотрев еще раз на задержанного студента, пристав побарабанил пальцами по столу.

— Так что же… Родителей мы ваших известим о ваших подвигах. Об учебе в университете, пожалуй, теперь забыть придется. Нехорошая-с история!.. Что ж, препроводите его обратно, побеседуем теперь со вторым героем битвы с девицами при поленнице…

Второй герой, в отличие от первого, успел пригладить растрепанную прическу. Введенный в кабинет пристава он, впрочем, повел себя довольно странно: вытянул руки по швам куцых панталон, коротко дернул головой и попытался даже щелкнуть каблуками, однако же у его сандалий, видимо, ранее использовавшихся в театральной постановке в античном стиле, каблуков не было, и выглядело это весьма смешно.

— Извольте садиться, — пристав указал ему рукой на стул. — Что же вы нам скажете, любезный?

— Искренне раскаиваюсь, хочу послужить Его Величеству!

— Вот как? Что ж, это весьма похвально, молодой человек. Что же вы только раньше-то себя так неразумно вели? Дурная компания-с, напились, девицы эти… Да вы садитесь, садитесь. А что же вы стоите-то?

Усевшись, студент заговорил, торопясь:

— Как только к вам попал, сразу решил помочь, — он весь подался вперед. — Это же небывалый случай!

— Вот как? — пристав пожал плечами. — Да, ранее я вас в наших славных стенах не видел. Но что же это вы — пока не попали к нам — не хотели вести себя достойно? Огорчу вас: в выпивших студентах, увы, нет ничего небывалого-с. Все отличие вас от прочих — так это единственно ваш совершенно непристойный вид. Ранее студенты с желтобилетными девицами дезабилье по московским улицам не бегали-с.

— Вы не поняли, я не это хотел сказать…

— А что же?

— Можно мне на бумаге? Я все напишу. Информация особо важная.

— Особо важная? Что ж, вот вам перо и бумага, — пристав придвинул студенту письменный прибор и лист сероватой бумаги, — изложите на бумаге, я не против.

Задержанный потянулся к вставочке с пером, потом замялся…

— Что ж так? Берите, пишите… Или руки дрожат после вчерашнего-то?

— А можно мне карандашом писать?

— Карандашом? Да сколько угодно-с, — пристав открыл ящик стола, вынул карандаш и протянул его студенту. — Пишите карандашом…

Писал студент недолго, хотя и странным образом: дойдя уже до половины своего изложения, он стал исправлять и дописывать буквы в написанном ранее, потом продолжил вновь, время от времени снова вписывая то тут, то там отдельные буквы. Закончив, он старательно подписался и спросил, подняв глаза от бумаги на сидевшего перед ним пристава: