спящая красавица - Дмитрий Бортников

Александру Шаталову

Здесь все придумано.

Сны, люди, свиньи, собаки — все.

Город, река, песни, кладбища.

Я не хочу ни лиц, ни намеков.

Да.

Ничего общего.

Ничего на всех...

I

Хач-хач... Мать рубит кролика. Оц-оц... Она перерубает кости, как спички. Да. Капельки подскакивают. Волоконца мяса прыгают ей в лицо. Мы ждем гостей. Готовим пир. Они — из города. У нас есть глубокие тарелки для супа. И мелкие для второго. Так что — нам не стыдно... Мать рубит и улыбается. Ее лоб и щеки блестят.

... Это он! Да. Ее маленький большой палец. Такой маленький большой пальчик... Не мизинец, нет! Именно этот большой пальчик. Черт! Что я говорю?!..

Сколько ей было? В то время... Три года, четыре. Да. Что-то такое... Она уже была «чистая». Она уже давно «просилась».

Я ничего не понял. На сытый желудок — это трудно. Мне — точно.

Ее внесли в комнату. Внесли тихо-тихо, спящую. Только ножка свисала. Ножка в носочке. В белом носочке. В таком белом, неземном носочке. Да. Ни пылинки, ни пятнышка. Такая невероятная белизна. Такой носочек из лепестков лилии... Такая свежесть. Она будто и не ходила никогда. Будто ее всегда носили на руках. Будто этот носочек был частью ее тела. Да.

Я спрашиваю себя — как она ходила? Как? Ходила она вообще?! Ее носили на плечах? Кто? А может, она и вовсе не ходила?! Не двигалась? Всегда лежала?! Или — всегда спала?! Такая неподвижность... Да. Такая нетронутость...

Этот носочек был белее снега. Белее самого белого снега... Белее самого слова «снег». Белее самой мысли о снеге! Намного, намного белее! Ничего общего! Снег сам и мысль о снеге — просто черные- черные ночи по сравнению с этой белизной! Да. Просто уголь. Именно так. Да. Белее самой мысли о снеге...

Так ее выход меня поразил. Вернее внос. Этот носочек и маленький большой палец. Голая ножка. Носок потом сняли. И вот. Да. Я увидел ее пальчики. Ее ножку. Ее большой палец. О-о-о... Оттопыренный, да, такой кругленький пальчик. Отставленный во сне большой пальчик!.. Это он свел меня с ума. Да. Именно он. Я на него уставился и никак не мог отвести глаза. Этот пальчик на ножке... Пальчик... Пальчик...

Ее внесла женщина. Ее мать. Она улыбалась, да, чтоб мы все не прыгали от радости. Чтоб не шумели. Извиняющаяся и гордая улыбка. Они были из города. И они с дочерью даже не заметили — ни глубоких тарелок, ни мелких! Черт.

Им было не до детей. Свои дела. Они сами вырвались на каникулы. Две молодые женщины. Они бросились в лето! Да. Моя мать и мать девочки с маленьким большим пальчиком на ноге. Существо, чей пальчик свернул шею моим мозгам! Именно! Я и не увидел по-настоящему, что она «девочка». Сначала — нет.

Ее положили, и я подошел. Тогда-то я и увидел ее всю. И впервые захотел к ней прикоснуться. Это не важно, нет, совсем не важно — девочка она была или мальчик. Существо, да, существо. Ни на что не похожее. Существо, к которому я хотел прикасаться. Трогать. Мять. Держать на весу. Качать... Нюхать. Да. Только это было важно. Только это. Ничего кроме. Ничего ни выше, ни ниже. Только это. Да. Я смотрел только в эту сторону.

Им было не до нас. Нет. Я тоже не смотрел в их сторону. Все равно... Что они, как они... Только то, что касалось девочки. Это совсем другое. Совсем- совсем! Абсолютно! На меня надели волшебную шапку. Да. И я ничего не видел из-под нее, кроме девочки. Никого. Кроме этой маленькой кудрявой нимфы... Все вокруг исчезло. Только она. Только она и все. Ничего больше. Ни меньше, ни больше! Только она и ее пальчик...

И запахи. Еще — это. Они принесли другие запахи. Совсем другие, совсем-совсем другие. Я сидел неподвижно, уставясь в пол! Как перед побегом! Да! Точно! Как перед прыжком! Запахи, запахи, запахи... Во мне все металось! Запахи... Я их сразу почуял! Сразу! Как только девочка и мать вошли! Совсем другие! Я повторяю — совсем другие запахи! Что?! Что это было?! Цветы?! Духи?! Их тела?! Подмышки?! Шея?! Шоколад?! Ладони?! Их рты?! Карамель?! Хлопок на солнце?! Запах пыли? Запах чего?! Город? Бензин? Пот? Усталость? Нет? Тогда что?! Кожаные сандалии молодой женщины?! Губная помада? Чем пахли эти женщины? Мать и дочь. Чем? Я могу сказать одно. Только одно. Эти запахи меня вывели из одиночества. Да. Из моего секретного существования. Из моего тайника. Да. Я вышел из одиночества. Стоило им только появиться. Стоило этим двум существам войти в наш дом. Так и должно было быть. Именно так. Да. Так, а не иначе. Именно так. Иначе и быть не могло.

Так бывает при внезапном помешательстве, нет? Точно так и бывает. Человек сходит с ума — и все. Этот момент... Смотрит в одну точку, а потом все! Точка — где угодно! В трещинке асфальта. На чьем- то ухе. Везде, да везде полно места! Где угодно! Эта точка может появиться где угодно. В любой момент! Вот в чем дело! Да. И человек не может ее увидеть! Вот в чем ужас! Вот где кошмар! Он не видит этой точки ! Человек смотрит на нее, а потом — все! Не узнает ничего и никого вокруг! Все становится другим! Да. Все меняется. Все. Все абсолютно. В этой точке все меняется... Все и еще раз все. Черт. Все разрушено. Все разрушено... Я даже не помню ее имени. Просто то лето. Я помню то лето, и все. Имя не важно. Нет. Разве имя важно? Совсем нет. Не важно... Ничего не важно...

Я был робок, помню — в то лето был робок. Редко выходил на улицу. Стесняясь непонятно чего — сидел у окна, там. Оно выходило в сад, в угол сада. Туда, где росла смородина. Непроходимая смородина. Черная, к концу лета она покрывалась паутиной. На самом деле была она непроходима для всех, кроме меня. Я знал там все ходы и выходы. Это мой тайник. Мое убежище. Да. В то лето оно пригодилось. Очень. В то секретное, самое красивое лето. Это — правда.

Если я и выходил, то уже по холодку. Да. И брел по горе, по краю, избегая людей. Избегая наших деревенских. Это странно, нет? В другое время я бы и не заметил человека. Идет навстречу, ну и что? А в то лето что-то случилось. Именно. В нем было что-то... В горячем воздухе, в запахах ночных цветов. Они закрывались перед сном. Я сидел на корточках, пытаясь поймать этот момент. Этот самый странный момент, когда они пахнут так сильно, будто вибрируют. Как в последний раз. И от этого запаха в горле становилось сухо и остро. Да. Меня охватывала тревога. Страх. Как волна! Она накатывала и накрывала с головой. Всегда перед закатом. Перед закатом. Именно тогда. Меня заливала волна тяжелых предчувствий... Именно так. Тяжелые предчувствия. Предчувствия и немота... Именно в то лето она пришла впервые, эта волна. Именно в то лето...

Я старался никому не попадаться на глаза. Кружил по горе, то спускаясь ближе к домам, то снова карабкаясь вверх. Я прятался. Да. И в саду... Там — почти весь день. В зарослях смородины. Я уже говорил о ней? Говорил? Прятаться, все время прятаться, ходить тихо-тихо... Все время быть невидимым... Ходить неслышно. К чему-то подкрадываясь... Ждать своего часа...

Я должен был стать черт-знает-каким-приятным- мальчиком! Да! Чтоб меня увидели, а потом уже не смотрели в мою сторону! В этом все искусство. Именно в этом трюк. Сложный трюк первого появления. Первого впечатления. Слова? Взгляды?.. Забота? Принести тапочки? Поставить все для чая? Убрать со стола? Вымыть посуду? Это — тоже. Тоже. Конечно. Без этого — никак. Но это не все. Нет. Это — только окрестности. Только края искусства. Трюк лежит в самом сердце. Да. В самом центре. Это от рождения. Да. Или родился с этим, или нет. Если нет — то и не трогай парус. Куда ни сунься — везде будут торчать уши твоего настоящего желания. В конце концов обыденность побеждает всегда. Рано или поздно, но всегда. Настоящие мысли выскакивают всегда. Если нет таланта — обыденность вывалится на середину комнаты. Посреди самого праздника! И тогда — все. Да. Тогда — уже все.

Умеешь или не умеешь. Как темный глаз. С ним нужно родиться. Раз и все! Он с тобой! Как уродство. Да. Как горб. Что-то такое... Да. Тайная возможность. Задом этого не добьешься. Нет. Кур можно звать «Гули-гули...», а голубей — «Цып-цып- цып...»! Что это меняет?! Что?! Какая разница? Никакой и нигде! Если Это есть — то есть. Если нет — то нет. Может быть, во мне и не было ничего, но это было. Да. Но и на это — наплевать. Одно большое «наплевать». Не стоит даже смотреть в эту сторону. Есть и есть. И все дела. Толстая точка.

Мои дни сузились. Они стали маленькими. Они стали — только для нее. Она приходила в мой день играть. Она там садилась. Она там раскладывала игрушки. И все. Там больше не было места. Мне — тоже. Никому, только ей... Да. Только она сидела в моих жарких днях. Одна, разгоряченная, пахнущая горячим песком и еще чем-то. Мокрыми волосами. Ведь солнце... Да. Сильное солнце... К черту панамку! И голова ее пахла издалека. За несколько метров я чувствовал ее запах. Она иногда сваливалась со своей куклой, набегавшись. Она так смешно вздыхала: «О-о-о-ох... » Сидела какое-то время, обняв куклу. А потом начинала сопеть, да, сопеть, так громко, и глаза, вижу, — закрываются...