Черная роза - Тибор Череш

Тибор Череш

Черная роза

1

- Мать знает?

- Нет! Даже не догадывается.- Она никогда бы не отпустила меня.

Луна на ущербе. Ее приплюснутый, похожий на дыню серебристо-желтый диск, словно обкусанный наплывающими облаками, висит над прямой, убегающей вдаль дорогой. То белые, то черные облака наползают, чтобы отхватить каждое свой кусок, и от этого ночь становится то черной, то серебряной.

По дороге навстречу луне мчится мотоцикл. От ревущего мотора тянется длинный белый хвост, но и он по прихоти ночного светила то появляется, то пропадает в темноте, как и лицо женщины, согнувшейся на заднем сиденье.

И хотя голова ее плотно повязана шелковым платком, низко надвинутым на лоб, видно, что лицо у нее очень молодое. Девушка сидит позади мотоциклиста, судорожно обхватив его руками и прижавшись щекой к его плечу.

- Он грозил, что женится на Анне, как только жена умрет.

- Да, да. Постучался ночью к ней в окно и говорит: «Если узнаю, что к тебе ходит кто-нибудь, убью. И тебя тоже убью».

- Он прежде жену свою убьет.

- И живут же такие на свете!..

- Пьет он.

- Что?

- Пьет, говорю. Пьяница он, алкоголик. Я просил его об одном: не ходи у Анны под окнами. Потом приказал.

- Но он вас не послушался!

- Знаю. Хотя об этом есть даже решение.

- Чье решение?

- Общего собрания кооператива.

Сверкнув, красивые глаза девушки сужаются, становятся как щелки.

- Ну, уж я-то с ним разделаюсь.

- Думаете, он послушает такую девчонку, как вы?

- Мать сказала, что если он вообще кого-нибудь и послушается, то только меня.

- Плохо, что он алкоголик. С пьяницами труднее. Между прочим, он возражал упорнее всех. Это было в прошлом году.

- Что было в прошлом году?

- Он выступил против Анны. Против ее приема.

- Какого приема? Куда? На службу?

- В члены нашего кооператива.

- Мне об этом ничего не сказали.

- Не хотели. А теперь, видишь ли, влюбился.

- Кто влюбился? Он? Мотоциклист утвердительно кивает.

- Но почему он выступал против? Что он тогда говорил?

- Не скажу. Это оскорбительно для нее.

- Все равно я узнаю. Узнаю…

2

- Завтра… в селе престольный праздник… Ну, я им покажу…

- Давид, там у тебя кто-то, есть?

Мотоциклист прибавляет газу, плавно делает поворот. Но приходится тормозить - за поворотом густеют деревья, почти лес.

Ущербная луна по-прежнему висит над дорогой, как серебристо-желтая дыня, но вот на нее наползает огромная лохматая туча и проглатывает в один присест.

Мотоцикл описывает круг - темно, хоть выколи глаза,- и останавливается.

Водитель выключает мотор. Слева и справа по обеим сторонам дороги за деревьями виднеются какие-то постройки, вероятно крестьянские дома.

Мужчина слезает с седла, поднимает защитные очки на лоб. Отряхнув с себя пыль, знаком показывает девушке отойти к кустам. Отойти или спрятаться?

Перед ним обшарпанная дверь. Похоже на магазин, но вывески нет. Дверь заперта, и мотоциклист барабанит в потрескавшиеся доски. За дверью слышится шорох, но никто не появляется. Тогда он идет вокруг дома.

Девушка стоит, скрытая кустом, совсем близко. Только она видит его маневр.

Сдвинув платок с головы на шею, она наблюдает. Вот приоткрылось окно в доме на противоположной стороне. Но оттуда можно увидеть только одинокий мотоцикл, стоящий посредине дороги.

Окно захлопывается. Девушка за кустом продолжает терпеливо наблюдать. Она ждет.

В доме на кухне, на грубо выструганном столе, мигает подслеповатая лампочка. Вокруг язычка пламени танцуют ночные бабочки. Танцуют и падают либо в огонь, либо в тарелку на столе.

На тарелке ломоть сала, возле него разрезанная пополам луковица.

Давид Шайго по-крестьянски, с ножа, ест сало.

- Завтра, значит… в селе престольный праздник. Ну, я им покажу… Покажу.

Шайго пьян в стельку. У него дрожащие руки, блуждающий взор.

Женский голос, старушечий, жалобный, как у больной, спрашивает:

- Давид, там у тебя кто-то есть?

Мотоциклист, наклонившись, тихо шепчет что-то Давиду на ухо.

- Что? Кто? - переспрашивает тот. Гость все так же тихо повторяет.

- Что ей надо? Завтра я приду сам. Опять шепот мотоциклиста. Но можно расслышать слова:

- Приехала просить, чтобы ты не приходил! Ты должен понять, наконец…

Давид Шайго поднимается со стула - в одной руке у него кусок сала, в другой нож с длинным тонким лезвием и деревянной ручкой - и делает несколько нетвердых шагов, продолжая есть.

Мотоциклист поворачивается, выходит из дома и бросает в сторону кустов:

- Сейчас выйдет! Только ты с ним поспокойнее… Мотоциклист переходит дорогу - на обочине она

густо поросла травой, дальше идет полоса песка, потом гравий - и стучится в окно дома напротив.

Ждать приходится долго. Но вот окно, наконец, открывается, и из него высовывается чья-то голова, похоже, женская. Голос подтверждает это.

- Это вы, Геза? Ну и напугали вы меня.

- Я привез ваши деньги Карою, вашему мужу. Не желаю перед ним краснеть.

- Право, не стоило… Ночью, да и Кароя нет дома.

- А я как будто видел его вечером в селе, на главной площади.

- Право же, не стоило себя утруждать из-за этих денег, Геза.

- Чепуха. Тем более мне по дороге. А кроме того, я хочу доказать вашему дорогому Карою, что его жена не зря трудится в кооперативе. Наш трудодень-это верный заработок.

- Все равно он не поверит. Чихать он хотел на мои трудодни, вы же знаете.

- Вы сами виноваты, Бёжике! Почему вы не получили в кассе за август? Или вы думаете, вашему председателю больше делать нечего, как только самолично доставлять

членам кооператива заработанные ими денежки?

Они посмеялись.

- Скажите, Геза, ведь вы знали, что моего мужа сегодня не Судет дома?

Для Бёжике - чего греха таить - приятно произнести эти слова.

- Гм, гм…

- Знали? Точно знали!

Оба помолчали. Тишину разорвала грубая брань - ругался Шайго.

- Геза, вы были там, напротив?

- Был. Он опять пьян.

- К вечеру всегда. Значит, вы пришли от него сюда. Это плохо.

- Почему?

- Карой очень ревнив.

- Он ему скажет?

- Пьяница на все способен.

С той стороны дороги донеслись приглушенные звуки. Там, понизив голос, разговаривали двое.

- Вы приехали не один?

- Да.

Из наступившего молчания можно было понять, что Бёжике разочарована. Даже несмотря на свою непоколебимую верность мужу.

- Бёжике, вы замолчали, будто я вас чем-то обидел.

- Пустяки. Я слушаю, что там делят между собой эти двое.

В самом деле, голоса на другой стороне дороги звучали громче, похоже, началась перебранка. Затем все стихло.

- Геза, послушайте! Там что-то случилось! Несколько мгновений оба прислушивались. Однако какое им дело? Геза решительно прервал это занятие.

- Вы помните, Бёжике?..

- А что я должна помнить, Геза? Я рада, что мне ни о чем не нужно помнить. Карой так ревнив! Я не смею даже вспоминать очем-то,чтобыло до замужества.

- Такой уж он деспот, ваш Карой?

- Именно. Но и вы тоже… хороши.

- Выходит, я тоже деспот?

- Нет. Только вы почему-то вспомнили меня после того, как от нас ушла жена.

- Гм. Ладно, Бёжике, наднях я загляну сюда, чтобы ни одна душа об этом не знала. Ну, будьте здоровы, спокойной ночи. Запритесь на все замки. Удивляюсь, как это вы не боитесь, Бёжике, одна-одинешенька, на краю света. Запритесь. покрепче,

Геза выжидает, пока запирается окно. Смотрит, не загорится ли свет в комнате у Бёжике. Нет, темно. И тогда только он уходит.

Гона наугад переходитдорогу и направляется к дому, полагая, что найдет собеседников на кухне. Где же еще? Однако кухня пуста. Фитиль в керосиновой лампе прикручен до отказа и чуть теплится, но ночные крылатые твари по-прежнему пикируют на слабый огонек. Нет, это уже больше не веселые бабочки, а червяки с опаленными крыльями, печальные души умерших, кружащиеся около огня.

Геза Гудулич смотрит на беспорядок, царящий на грязном, грубо выструганном столе, едва освещенном керосиновой лампой, и колеблется, заглянуть ли ему в комнату. Дверь в нее из кухни открыта, и чувствуется спертый воздух, идущий оттуда. Надо все же пожелать хозяину дома спокойной ночи.

Тень Гезы, опередив его, легла было к двери - и замерла. Из глубины комнаты прозвучал тихий, похожий на вздох голос женщины, словно пробудившейся от дурного сна:

- Давид, Давид, перестань… Не пей больше!.. Оставь на завтра…

Председатель хотел было позвать хозяина и сказать ему, как и положено: «Давид Шайго, до свидания». Но в этот момент в нос ему ударил крепкий запах самогона из стоящей на столе зеленой бутылки, и он подавил в себе это желание. «Ладно,- буркнул он про себя.- Ничего я ему не скажу». Пятясь спиной, чтобы не задеть стол с лампой, он вышел из дома.