Рассказ - Дилан Томас

Дилан Томас

Рассказ

Собственно, это и рассказом-то не назовешь. Ни настоящего начала, ни конца, да и середина ни то ни се. И речь всего лишь об однодневной поездке на шарабане в Порткоул, до которого, понятное дело, шарабан так и не докатился. И произошло это во времена, когда я был возвышенным и куда более симпатичным.

Тогда я жил у моего дяди и его жены. Она, хоть и приходилась мне теткой, всегда оставалась для меня женою дяди – отчасти потому, что дядюшка был огромного роста, громогласный и рыжеволосый и, казалось, заполнял собой все пространство малюсенького домика – точь-в-точь старый буйвол, втиснутый в загон зоосада, – а отчасти потому, что сама она была такая миниатюрная, шелковая и шустрая и так неслышно скользила на мягких лапках, смахивая пыль с фарфоровых собачек, подавая еду буйволу, расставляя мышеловки, в которые никогда не попадалась сама: стоило ей юркнуть из комнаты, чтоб тихонько попищать где-нибудь в уголке, в укромном гнездышке на соломе, и вы тотчас забывали, что она вообще здесь была.

Но он-то пребывал там неизменно, не человек, а пыхтящая, сопящая махина – его подтяжки напрягались, словно тросы, когда он втаскивался в узкий проход за стойкой крошечной лавки, смотревшей окнами на улицу, и дышал шумно, словно целый духовой оркестр. И буйно обжорствовал на кухне, причмокивая над обильным ужином, такой несоразмерный с окружающим, слишком огромный для всего, кроме своих собственных ботинок – не ботинок, а двух громадных черных лодок. Когда он ел, дом уменьшался в размерах; он вздымался громадой над мебелью, на крикливой клетчатой лужайке его жилета валялись, словно после пикника, окурки, корки, капустные кочерыжки, птичьи косточки, виднелись разводы от подливки; лесной пожар его шевелюры потрескивал между окороками, на крюках свисавших с потолка. Жена дядюшки была такая малютка, что ударить его могла, только встав на стул, – посему каждую субботу вечером в половине десятого он брал ее под мышки и осторожненько ставил на стул, причем обязательно на кухне, чтобы она могла треснуть его по голове тем, что под руку попадется, а на кухне под руку всегда попадалась фарфоровая собачка. По воскресеньям – и под мухой – он пел высоким тенором и завоевал множество призов.

Впервые о ежегодной поездке я услышал однажды вечером, когда сидел за стойкой, на мешке с рисом под одним из дядюшкиных животов, и читал рекламу моющего средства для овец, потому что больше читать было нечего. Помещение до краев заполнял мой дядюшка, – когда вошли мистер Бенджамин Франклин, мистер Уизли, Ной Боуэн и Уилл Сентри, я решил, что лавка вот-вот лопнет. Казалось, мы все забились в ящик буфета, где пахло сыром и скипидаром, махоркой и бисквитами, нюхательным табаком и поношенным жилетом. Мистер Бенджамин Франклин сообщил, что набрал достаточно денег, чтобы нанять шарабан, купить двадцать ящиков светлого эля, да еще кое-что останется – чтоб всем участникам поездки подкрепиться при первой остановке, и еще, ему до чертиков надоела слежка, которую установил за ним Уилл Сентри.

– Целый день, куда ни пойду, – жаловался мистер Франклин, – он тащится за мной, как одноглазая собака за пастухом. К моей собственной тени у меня в придачу есть еще и собака. На черта мне какой-то олух, таскающийся за мной повсюду с замурзанным шарфом на шее?

Уилл Сентри покраснел и возразил:

– Это масляные пятна. У меня теперь велосипед.

– Ну просто ни минуты уединения, – продолжал мистер Франклин. – Веришь, прямо-таки прилип ко мне: боюсь, двинься я внезапно назад, окажусь у него на коленях. Просто удивительно, что он не ложится по вечерам в мою постель.

– Жена не позволит, – сказал Уилл Сентри.

Тут мистер Франклин еще больше разозлился, и они все принялись урезонивать его, приговаривая:

– И что тебе дался этот Уилл Сентри?

– Какой вред от старика Уилла?

– Да он просто за денежками присматривает, Бенджи.

– Я что, нечестный? – удивленно воскликнул мистер Франклин.

Ответа не последовало, а потом Ной Боуэн произнес:

– Ты же знаешь, что такое комитет. После Боба Скрипача они не очень-то доверяют новому казначею.

– По-вашему, выходит, я способен пропить деньги на поездку, как Боб Скрипач? – спросил мистер Франклин.

– Способен, – медленно произнес дядюшка.

– Я подаю в отставку, – сказал мистер Франклин.

– Только денежки сначала отдай, – вставил Уилл Сентри.

– Кто подложил динамит в водоем для лососей? – спросил мистер Уизли, но на него никто и внимания не обратил.

Через некоторое время они преспокойненько играли в карты в сгущающихся сумерках разогретой, пропахшей сыром лавки, и мой дядюшка надувался и трубил всякий раз, когда выигрывал, а мистер Уизли погромыхивал, как землечерпалка, и в конце концов я уснул на благоухающей подливками всхолмленной лужайке дядюшкиного жилета.

Однажды воскресным вечером, вернувшись из Бетезды, мистер Франклин заглянул на кухню, где мы с дядюшкой поедали ложками сардинки прямо из консервной банки, потому что было воскресенье и дядюшкина жена все равно не позволила бы нам играть в шашки. Она тоже была где-то в кухне. Может, притулилась в бабушкиных настенных часах, свесивших гири и вздыхающих. Через секунду дверь отворилась снова, и в комнату проскользнул Уилл Сентри, вертя в руках несгибающуюся круглую шляпу. Оба они уселись на диванчик, одинаково чопорные, пронафталиненные, черные в своих костюмах для церкви – прямо как с похорон.

– Я принес список, – сказал мистер Франклин. – Все заплатили полностью. Можешь спросить у Уилла Сентри.

Дядюшка надел очки, обтер усы носовым платком, размером напоминающим наш государственный флаг, отложил в сторону ложку, которой только что ел сардины, взял у Франклина список, снял очки, чтоб видеть буквы, а потом не торопясь перебрал все имена одно за другим.

– Энох Дэвис. Кулаки у него что надо. Никогда не знаешь, что ему в голову взбредет. Малютка Гервейн.

Очень мелодичный бас. Мистер Кадвалладур. То, что надо. И часы мои ни к чему – он точнее скажет, когда начинать. Мистер Уизли. Никаких сомнений. Был в Париже. Увы, он плохо переносит дорожную тряску. В прошлом году на пути от «Улья» до «Золотого дракона» останавливал шарабан девять раз. Ной Борн. Миротворец. Сладкоречивый, как горлица. Никогда не спорьте с Ноем Боуэном. Дженнис Лаугор. Этого держите подальше от денежных дел. В противном случае приготовьте заранее окно с зеркальными стеклами. И десять кружек пива для сержанта. Мистер Джарвис. Весьма достойный человек.

– Пытался протащить в шарабан поросенка, – вставил Уилл Сентри.

– Живи и давай жить другим, – сказал дядюшка.

Уилл Сентри покраснел.

– Синдбад-мореход. Пусть посидит дома. Старый О. Джонс.

– Откуда это он взялся? – спросил Уилл Сентри.

– Старый О. Джонс ездит всегда, – сказал дядюшка. Я поглядел на кухонный стол. Банка с сардинами

исчезла. «Вот это да, – сказал я про себя, – дядюшкина жена быстротой с молнией поспорит».

– Катберт Джонни Форнайт. Как раз то, что нужно, – сказал дядюшка.

– Он волочится за женщинами, – опять вставил Уилл Сентри.

– Как и ты, – возразил мистер Бенджамин Франклин, – но только ты проделываешь это в мыслях.

В конце концов дядюшка одобрил весь список; в какой-то момент он сделал паузу и сказал, перескочив через одно имя:

– Не будь мы христианской общиной, мы бы утопили этого Боба Скрипача в море.

– Можно сделать это в Порткоуле, – ответил мистер Франклин и вскоре после этого поднялся уходить, а Уилл Сентри следовал за ним на расстоянии не больше дюйма, и их по-воскресному начищенные ботинки скрипели по кухонному полу.

И незамедлительно возникла дядюшкина жена – прямо перед кухонным шкафом, с фарфоровой собачкой в руке. «Вот это да, – подумал я про себя опять, – ты видел когда-нибудь такую женщину, если она вообще женщина?» Свет на кухне еще не был зажжен, и она стояла в перекрещениях теней, и тарелки на буфете позади нее поблескивали, как белые и розовые глазки.

– Мистер Томас, если вы исчезните в следующую субботу, – сказала она дядюшке своим слабым, шелковым голоском, – я уеду домой, к маме.

«Ничего себе, – подумал я, – у нее еще и мама есть. Ну прямо старая плешивая мышь – а будь их целая стая, не хотел бы я с ними повстречаться в темном месте».

– Я или шарабан, мистер Томас.

Я бы сделал выбор без промедления, но дядюшке потребовалось почти полминуты, чтобы наконец сказать:

– Ну что ж, Сара, любовь моя, я выбираю шарабан.

Он взял ее под мышки, поднял, поставил на кухонный стул, и она треснула его по голове фарфоровой собачкой. После этого он снял ее со стула, и тогда уж я сказал: «Спокойной ночи».

Всю оставшуюся часть недели дядюшкина жена шмыгала по дому со своей вездесущей тряпкой для пыли и шебуршилась по углам, а дядюшка сопел, трубил и надувался, а я все время старался чем-нибудь заняться, чтобы не попадаться им под руку. А за завтраком в субботнее утро, в то самое утро, на которое был назначен отъезд, я обнаружил на кухонном столе записку. Вот что в ней говорилось: «В кладовке есть немного яиц. Перед тем как лечь в постель, снимай ботинки». Да, дядюшкина жена ушла, исчезнув с быстротой молнии.