На колядки поиграем в прятки - Милена Миллинткевич

Милена Миллинткевич

На колядки поиграем в прятки

Январь укутывал поля, леса и станицу белым пушистым одеялом. Как раз к Рождеству. Хорошо, что каникулы. Можно хоть полдня греться на кухне у тёплой печки и слушать сказки.

За окном медленно кружились снежинки. Ангелина сидела за накрытым к завтраку столом и с аппетитом поедала оладушки, запивая ароматным чаем.

— Бабуля, расскажи про колядки, — разворачивая конфету, попросила она.

— Колядки? — бабушка присела рядом с Ангелиной. — Это, внученька, очень давняя и интересная Рождественская традиция. В Сочельник, молодежь надевала лучшую одежду или рядилась под скоморохов да шутов, и ходила по домам, распевая песни-здравицы с добрыми пожеланиями. За это хозяева одаривали их вкусными гостинцами.

— И ты ходила?

— И я! И дедуля твой! И наши родители, и бабушки-дедушки…

Ангелина заёрзала на стуле и потянулась за второй конфетой:

— Расскажи, а! Пожалуйста!

— Ну, слушай…

Бабушка улыбнулась и заговорила так, словно читала сказку:

— Очень-очень давно, так давно, что и не вспомнить, когда это произошло, в одной деревне жила де́вица. Звали её Ладушка. Хороша собой, да скромна без меры. Вот как-то в Сочельник пришли к ней подружки, да стали звать колядовать. Матушка ей и говорит…

— Иди, девонька! Негоже в такую ночь дома время коротать. Праздник всё же! А то всю жизнь в девках просидишь.

А Ладушка, знай себе, отнекивается. Холодно мол, да и пироги печь надо.

Уговаривали — уговаривали Ладушку подружки да матушка, насилу уговорили. Надела она сапожки новые, шубку тёплую, повязала платок расписной и пошла.

Коляда-колядушки,

Матушки да батюшки,

Чада, деды, бабы,

Празднику все рады!

Ходят значит они с подружками по дворам. Колядки поют. Соседи на радостях щедро их одаривают сластями, яблоками мочёными, колбасами да пирогами. А по этой же улице, по другой её стороне, навстречу парни идут. В калитки да оконца стучатся.

Коляда-коляда,

Будьте счастливы всегда,

Мира вашей хате,

Божьей благодати!

И они здравицы распевают, и их соседи со своего стола щедруют соленьями, мясом да рыбой, салом да жаренной птицей.

Встретились они аккурат посреди улицы у большого дома, и давай хвастаться друг перед другом, кто больше наколядовал. Только Ладушка стоит в сторонке — стесняется. Да на окна больших хором с резным крыльцом поглядывает. Все дома с огнями, во всех радость да веселье, а в этом темно. Лишь в светлице скупой огонек теплится.

Завидели подружки куда Ладушка смотрит, и давай наперебой стращать:

— Ой, не гляди туда!

— Кабы худа не вышло.

— А что так? — разглядывая резные ставенки, спросила Ладушка.

Подружки притихли. Тогда один из парней, которого друзья Степаном называли, стал рассказывать:

— В хоромах этих вдовец живёт. Угрюмом в народе кличут.

— За что ж его так, горемычного? — вздохнула Ладушка и, отвернувшись от окошек посмотрела на Степана. — Али имени христианского у него нет?

А Степан подмигнул одной из подружек Ладушки и дальше сказывает:

— Есть! Как не быть! Да только мало кто помнит имя его. А Угрюмом кличут за то, что хоть и молод годами, да только нелюдимый, не приветливый, не разговорчивый. Уж который год всех сторонился.

Припомнила Ладушка, однажды на рынке слышала, как кумушки про сыча какого-то сказывали. Про то, что смотрит тяжело, говорит мало, да в церковь по праздникам ходит, лишь когда после службы все разойдутся. Подолгу стоит перед иконами. И молчит… О чём просит? Никому не ведомо.

«Так вот о ком бабки деревенские шептались, — подумала она».

— Сказывают ещё, что от горя он таким стал, — продолжал Степан. — Как жену схоронил, так и отстранился от мира. Но свою работу печника хорошо знает. Руки у него справные. Всё умеет. За что не возьмётся, всякая работа у него ладится.

— Да-да! — подхватил Гришка, сын плотника. — К нему даже из соседних деревень приезжают кланяться, чтобы печь добротную сложил. Угрюм никому не отказывает. Работы не чурается.

— А давайте к печнику постучимся? — предложила подруга Натка. — Доброе слово в праздник каждому приятно!

— Да ты что! — испугалась Нюра. — А если он нас прогонит или заобижает?

— Не заобижает! — подбоченясь, подмигнул Гришка. — Мы с вами пойдём.

Сказал, и первый направился к Угрюмовым хоромам. Парни и де́вицы переглянулись и пошли следом. Тронул Гришка калитку, а та не заперта. И пса, огромного, лохматого, что по обыкновению прежде крутился у ворот, теперь же видно не было. Может, его хозяин запер? Или сам от мороза забился в хлев, где теплее?

Опасливо вошли парни и де́вицы во двор, сложили накалядованное добро у ворот. Стоят, у дверей толпятся, перешептываются, а войти в хоромы боятся. Самого смелого подталкивают.

Потянул Гришка за массивную кованую ручку, тяжёлая дверь и отворилась. Запели парни здравицу. Де́вицы тоненькими голосками тут же подхватили:

Коляда-колядки,

Наступили Святки,

Здравия желаем,

Бога прославляем!

Никто не отзывается. Тихо. Даже мыши и те под полами не шуршат. Вошли гости незва́ные в сени и принялись снова петь:

Коляда-колядки,

Урожай вам в кадки,

Хлеба сдобного в печи,

Все что есть, на стол мечи!

И снова к ним никто не вышел. Де́вицы уже на дверь поглядывают, уходить собираются. Парни плотницкого сына в спину подталкивают, да подбадривают.

Приоткрыл Гришка дверь в светлицу, а там!.. Посреди просторной комнаты печь огромная, жаром пышет, дровишками потрескивает, ароматами нос дразнит. Уютно кругом, чисто, стол накрыт. А на столе и соленья, и пироги, и колбасы, и гусь жареный.

Снова запели гости:

Коляда-колядушки,

Пироги, оладушки,

Калачи, варенье,

Нам на угощенье!

Громко поют. Раз! Другой! Нет… Никто не отзывается.

— Ну, раз хозяин не потчует, сами угостимся!

Осмелев, Гришка скинул полушубок, шапку и уселся на лавку. Взял пирожок, отломил кусок колбасы, налил меду в чарку.

— Чего столпами стоите? — кивнул он на разносолы. — Угощайтесь. Или думаете, хозяин для себя одного стол богатый накрыл?

Осмелели тут гости незваные. Парни на лавку повалились. Де́вицы от жары взопрели, шубейки распахнули, платки распустили, с ноги на ногу у стола переминаются, не решаясь присесть. Но ручки белые к пирожкам и сладостям потянули.

Степан яблочко мочёное взял, Нюре протянул. Она смутилась, но угощение приняла. Ещё ниже голову склонила, да и кусь яблочко за румяный бок.

Парни загомонили, зашумели. Де́вицы оживились. Быть в скорости свадьбе шумной! Издревле так повелось, что только на Святки парень без родительского дозволения согласия де́вицы испросить может. Коли возьмёт она из рук его яблочко, да надкусит, стало быть люб он