Чаинки - Юз Алешковский

Алешковский Юз

Чаинки

Юз Алешковский

Чаинки

ЧАИНКА ПЕРВАЯ

"Боингу" легче и быстрей было взлететь, чем мне поверить в то, что мы с Ирой летим в Китай. На поезде с такими вот делами все проще. Смена пейзажей географических и этнических, мелькание разнозычных всяких названий подтверждают факт вашего перемещения в пространстве и движения к желанной цели. А между небом и землей - что там приметишь?

И все-таки летим мы в Поднебесную. Летим, а я вдруг закомплексовал. Ну что, сокрушаюсь, знаю я о Китае? Философию и поэзию знаю лучше, чем историю и географию. Этнография? Ни в зуб ногой, как говорят ортопеды и дантисты. Мифология?

Понаслышке-поначитке. Порох, компас, писчая бумага, книгопечатание (задолго до Гутенберга и Ивана Федорова), шелк, лапша, стыренная, говорят, в сычуаньской таверне гением промышленного шпионажа Марко Поло и навеки пустившая корни в желудках итальянцев... Что еще? Фарфор... два-три урожая риса в год... Боксерское восстание, про которое я сказал училке на уроке истории, что оно было протестом китайских боксеров против введения английскими захватчиками канатов на ринге и кожаных перчаток... зверства оккупантов-японцев... победоносный поход Мао против клики Чан-Кай-ши и распроклятого врага народов дяди Сэма... затем опять же Москва-Пекин, Москва-Пекин, русский с китайцем братья навек... под знаменем свободы... пельмени и трепанги в ресторане "Пекин"... клевые бостоновые брючки, купленные на первый гонорар... Вот и все. Скудноваты мои знания.

Зато, утешаю себя инфантильно, кое-что по Китай и китайцев узнал раньше, чем о германских фашистах, англо-французских империалистах и японских шпионах...

Москва. Сокольники. Мне пять лет. Осень. Скоро день моего рождения. Иду с мамой первый раз в жизни в китайскую прачечную по Всесвятской улице, золотой и багровой от листвы. Совершенно не могу понять, зачем ее недавно переименовали в честь какого-то дяди - нового советского святого, как допер лет через пятнадцать. Всесвятская... Идем с мамой по тихой осенней улице в китайскую прачечную. Лично я тащу в авоське огромную белую скатерть, на которую опрокинул банку туши. Если китайцы не отстирают пятна, сказала мама, ее можно выкинуть на помойку, и ты, мерзавец, не увидишь никаких гостей, никакого тебе не будет дня рождения... Никакого тебе не будет дня рождения... Довольно нелепые, устрашающие и, между тем, почему-то убаюкивающие слова в устах матери, даровавшей тебе всю эту великолепную жизнь... Впоследствии, полюбив нырять в глубины слов и фраз с поверхностных их значений, гораздо сильней почувствовал и смысл, и безмерный ужас той вполне безобидной бытовой фразы материнской. В самые тяжкие минуты жизни, когда невмоготу было от голодухи, холодрыги, резаных ран, хронического безденежья, несвободы и нелюбви, не молил судьбу ниспослать мне, к чертовой матери, смерть. А вот о том, чтобы никакого не было мне дня рождения, о бесконечном пребывании в Небытие, в гнездышке вечного покоя, в обители, далекой от рождений, смертей и дорог жизни, на которых если не сам бедствуешь, то немыслимо страдаешь от бедствий ближних и уродств человеческой истории, - об этом кайфе я, признаюсь, и нынче грешен грезить в часы бессонницы... грежу и... прекрасно, как это ни странно, засыпаю...

В китайской прачечной - влажная жарища, застит пар глаза, тошнотворно пахнет мылом... зато запашок свежевыглаженного белья и одежки дарует душе предчувствие ночи... захватывающе страшных сновидений... утренних сборов в гости ...

Детство, каждый день его, если не час, - это ведь время открытий. И разговор, случайно подслушанный в очереди, станет частью кода, с помощью которого в свой час откроет мое сознание довольно простые смыслы жизненных, общественных и исторических явлений. Разговоры о них несчастные наши родители, дяди, тети и учителя, припугнутые драконом власти, тщательно табуировали. Мне так и виделись на этих явлениях черепа с костями и белые буквы: "не подходи - убьет!", как на электросиловых будках. "Китайцы, понимаете, не мы, - ворчливо говорил какой-то дядя, проверяя сохранность пуговичек на белой рубашке. - Без халтуры часов по двадцать пять в сутки вкалывают. На себя поскольку ишачат, а не на германский пролетариат и какую-то на нашу шею Клару Цеткин. Они и в социализме долго не задержатся, коммунизм отхреначат пятилетки за три, если, вроде нас, мечами, шашками и саблями глотки перережут капиталу с помещиками, а всяким нахлебникам по классу кукиш покажут". - "Знаете, товарищ, в голове у вас каша, да и язык ваш длинный не мешало бы Органам укоротить тем же самым мечом" - сказал кто-то. Тут мама сдала в стирку белье и скатерть, быстро вытащила меня на улицу... пробовал упереться, меня взволновали чьи-то перерезанные глотки... каша в голове у дяди... Органы, зачем-то укорачивающие мечами длинные языки...

Так-то вот вошла в мою жизнь и в память загадочная страна Китай и обитатели ее, китайцы, вкалывающие по двадцать пять часов в сутки. Потом была дивная сказка о соловье императора, навеки ставшая прививкой душе, певчей глотке и сознанию любви к свободе и ненависти к любого рода решеткам. Потом было ожидание прихода в наш двор необыкновенно добродушного старика-китайца с мешком, полным свистулек, трещоток, мячиков, языков-ленточек, калейдоскопов, проволочных головоломок, бамбуковых палочек для сборки летающих драконов... Все это мы выменивали у него на банки-склянки, водочные бутылки и разную рухлядь, стыренную из бабушкиных и материнских заначек... Потом, в школе, были странные слова: Гоминдан... Нанкин... Пекин... Чан-Кай-ши... А шанхаями мы называли общаги, перенаселенные молодыми провинциалами - по-нынешнему, лимитой,- мудро решившими строить заветный коммунизм не в полуголодной глубинке, а в сравнительно сытой Москве... Потом победили проклятого фюрера и коварных японцев, и повсеместно загремела довольно тошнотворная песня: Москва-Пекин! Москва-Пекин! Идут, идут, идут наро-оды за братский мир, за светлый, кажется, труд под знаменем свобо-оды... помню кадры кинохроники... приезд Мао в Москву... объятия его с дряхлеющим Сталиным...

Но вот и Сталин подох, правда, успев начать вместе с Мао заварушку в Корее. На мое счастье он подох за год до конца моего срока, хотя до мгновения выхода за ворота лагеря мне опять-таки трудно было в это поверить... Хрущевская оттепель... глухие злобные разговоры в очередях... уже не о нахлебничающем германском пролетариате, а о халявщиках-китаезах... снова миллиард, понимаете, косоглазых рыл обкармливаем, ишачим тут на них... товарняк пшеницы за товарняком станков гоним на восток, Москва-Пекин, мать ихнюю так вместе с Москвой-Пхеньяном-Ханоем-Гаваной... а мы тут гоняем как проклятые Тамбов-Москва, Тула-Москва, Калинин-Москва, за колбасой, понимаете, и сосисками туда-обратно...

Тогда-то и стали доходить до меня во всех отношениях самоубийственные для России смыслы экстремистской политики пролетарского интернационализма и поддержки национально-освободительной борьбы народов против мирового капитала.

До кризиса имперской системы, нажившей дюжину грыж от неподъемности идиотских мегаломанских программ партии, было не так уж и далеко... Именно в те времена друг мой, Дод, царство ему Небесное, приобщил меня к поэзии гениев старого Китая Бо-Дзю-и, Ду-Фу, Ли-Бо, а умная и образованная писательница дала почитать книгу Лао Цзы, великого философа и мудреца, ставшего основателем чуть ли не всеазиатской религии даосизма.

И вдруг - вдруг перестала звучать железнодорожно-пропагандистская песенка МОСКВА-ПЕКИН... МОСКВА-ПЕКИН... русский с китайцем братья навек... идут-идут, идут наро-оды... Вдруг ни с того вроде бы ни с сего разными путями пошли народы...

Два великих народа, вернее, поганые компартии двух великих народов, советского и китайского, стали смертельными врагами - смертельными настолько, что закидывали друг друга свинцом и гранатами на полуострове Даманском, а накал их политической бойни друг с другом стал поистине омерзительно говнистым. Дружба навек обернулась малопонятной враждой. Некоторые из смыслов происходившего доходили до нас после ловли в эфире "Свободы" и иных - дружественных, на всегдашний мой взгляд, голосов.

Обыватель в очередях вздохнул: макароны появились на прилавках... муку стали чаще давать... не говори, Петрович, китаец ох как хитер, сегодня ты ему атомную бомбу дашь за копейку-другую, а он тебе ею промеж глаз врежет 22 июня ровно в четыре часа... Никита прав, косоглазые спят и видят, как влупляют нам аж до Урала, а там мы, добренькие, и сами рассыпемся...

Думаю, что если бы в одной из своих жизней душа моя не побывала во плоти какого-то китайца и если бы она же, душа моя, не приютилась однажды по воле ангелов в теле русской женщины, обожавшей готовить борщи, котлеты, квасить капусту, солить грибочки, огурцы и так далее, то с чего бы вдруг, еврей в сегодняшнем своем воплощении, так неистово болел за судьбу России, ставшей несчастной заложницей садистической Утопии? С чего бы так болеть мне и переживать за Китай в годы, когда совершенно обезумел он под водительством фактически безграмотного крестьянина Мао и вляпался в кровавую кашу партийного беспредела, всамделишно означавшего - как и для России беспредел ленинско-сталинский - только одно: скатывание кубарем вниз по лестнице многовековой социо-культурной, точней говоря, духовной эволюции - с чего бы?