На той стороне - Шарапов Кирилл Юрьевич

Кирилл Шарапов

На той стороне

На той стороне

Пролог

– Воронцов Константин Андреевич, вы приговариваетесь к смертной казни. Но, учитывая запрос Научного департамента, казнь будет заменена на участие в эксперименте.

Судья с жирной, лоснящейся от пота, рожей усмехнулся. Мерзкой была эта усмешка, но Константин Воронцов встретил приговор, сидя, с немного равнодушным и отсутствующим видом. Он знал, что ему не выбраться, никакие апелляции ему не помогут. Общественное мнение было не на его стороне, как и общественный защитник в потасканном костюме, скучающий за столом возле клетки.

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит, – продолжая скалиться, произнес судья, ставя финальную точку в громком процессе. – Вам все понятно? – Вершитель судеб в черной мантии уставился на Воронцова взглядом, полным брезгливого презрения, так смотрят на опустившегося бомжа, который уселся гадить под стеной новенького дома.

– Да, – ответил мужчина.

– Не слышу, – повысил голос судья.

– Да, – уже громче ответил Воронцов.

Судья вызывал у него рвотный рефлекс, жирный, с маленькими глазками, три подбородка надежно прикрывали шею, пальцы-сосиски стискивали планшет, по которому тот зачитывал приговор, а еще от него пахло потом.

– Хорошо, – сменив гнев на милость, обрадовался толстяк. – Вы мне противны, подсудимый, и ваш приговор не вызывает у меня ни малейшего сомнения. Вы убили пятерых достойнейших граждан нашего города и ответите за это по всей строгости закона. Вам есть, что сказать?

– С законом твой приговор не имеет ничего общего, жирный ты боров. Эти четверо «достойных» граждан, – Константин ухмыльнулся прямо в рожу судьи, которая после первых же слов подсудимого стала красной, как перезревший помидор, – убили девочку, насиловали и резали, резали и насиловали. И я не жалею о своем поступке.

Он повернулся к камере. Журналисты, допущенные на оглашение приговора, вели прямой репортаж и после его слов так растерялись, что забыли отключить трансляцию, весь процесс подсудимый молчал и смотрел прямо перед собой, говорил только, когда к нему обращались, отвечая «да» и «нет», и все привыкли, не ожидали подвоха. Поэтому, когда он толкнул речь, все немного опешили…

– Суки продажные, – продолжил Воронцов, видя, как к нему бегут конвоиры с электрошокерами, – будьте вы прокляты. Я убил сына видной шишки из правления корпорации «Экзотех», подонка, социопата, ублюдка и нелюдь, а еще его дружков, таких же упырей, оборзевших от безнаказанности. И представься мне такой шанс повторно, я бы убивал их снова и снова.

– Конвой, – краснея и покрываясь пятнами, наконец, заорал судья, что есть мочи, – увести, и объясните ему, как следует обращаться к официальному лицу.

Два бугая размерами с внушительные шкафчики, наконец, ворвались в клетку, и тут же саданули мужчину двойным разрядом электричества, от чего его скрючило на полу. Но отлежаться ему не дали, поставили на ноги, заломили Константина в «позу ласточки» и, мерзко ухмыляясь, вывели его из зала, под проклятья судьи, несущиеся вслед. Воронцов ни о чем не жалел, кроме, пожалуй, одного – он не смог спасти девочку, она не выжила.

Били его судейские мордовороты не слишком активно, во всяком случае, не так как до этого, пока он не взял вину на себя, на него повесили этих четверых ублюдков и девочку. От него отвернулись все – друзья, родные. Мать умерла за неделю до начала слушаний, не выдержало сердце. Отец погиб еще восемь лет назад в аварии, и теперь у Константина не осталось никого. Почему смертная казнь заменена на медицинский эксперимент, он не знал, но чувствовал, что это конечная, не смягчение приговора, не отсрочка, такая же верная смерть, только не в результате инъекции, когда ты тихо засыпаешь, а долгая и со сто процентной вероятностью мучительная. Наверняка папаша упыренка подсуетился, вся страна смаковала подробности процесса, убит сын одного из самых влиятельных и богатых инвесторов и меценатов, который, на свою беду, повстречался с чудовищем Воронцовым. Так было в официальной версии, а на самом деле – соседка наняла частного сыщика Воронцова, найти свою дочь, которая не вернулась из института. В полиции и слышать не хотели, пока не пройдет трое суток, просто отмахнулись. Но в городе пропадали девушки, которых потом находили изрезанными и изнасилованными, родители стали нервными и подозрительными, и дочерей встречали с учебы, и не выпускали из дома. Аня стала девятнадцатой, девушка она была ответственная, и инструкцию после института домой выполняла в течение семи недель неукоснительно.

Понимая, как важно время, бывший мент, а ныне частный детектив, поднял все связи. И ему повезло, уже через четыре часа он нашел запись похищения, вот только… Пробив машину, он понял, что в полицию идти бесполезно, запись изымут, а его пошлют, а может, и грохнут ребята из службы корпоративной безопасности, в этом городе владелец машины был наместником бога. Никто не будет связываться с ним, никто не пойдет против него. А вот Воронцов пошел. За двадцать четыре часа он нашел и машину и ее владельца, вернее его сына и троих подручных подонка. Он опоздал… Когда Константин увидел, что осталось от милой соседской девушки, у него сорвало планку. Он бил в эти мягкие, тощие, слабые тела, он крушил кости, рвал плоть, та не поддавалась, и он достал нож… В себя он пришел, стоя по щиколотку в крови, весь он, от кончиков пальцев до макушки, был ей залит одежда промокла насквозь, хоть выжимай. На полу то, что осталось от четверых подростков, возрастом от восемнадцати до двадцати трех лет. А через минуту внутрь ворвались корпораты, в своей серой броне, которую пулей-то не всякой поцарапаешь, не то, что ножом. Его сковали и вырубили, выстрелив дротиком. Очнулся он уже в камере, где на него смотрел его друг – капитан Ершов. Вздохнув, мент развернулся и ушел. Воронцов понимал его, никто ему уже не мог помочь, незачем губить себя, он уже мертвец. Константин не ошибся, дальше начался фарс, мальчики стали белыми и пушистыми, а он кровавым маньяком. Правда, девочек остальных на него записать не удалось, но его объявили подражателем, а Аню первой жертвой, уж больно удачно все сложилось, запись похищения исчезла, алиби у него не было. На него повесили все… И вот теперь, спустя два месяца, он оказался скованный по рукам и ногам, в фургоне без окон, напротив него сидели два мрачных типа, в некоем подобии формы с незнакомыми шевронами на рукаве. Разглядеть, что там нарисовано, у Константина не получилось.

– Куда везете? – спросил он.

Молчание в ответ. Хотя, глянув на тупые рожи быков, Воронцов заподозрил, что на связанный ответ они могут быть и не способны.

– Не разговаривать, – с угрозой произнес один из шкафов, – за каждое произнесенное слово удар по морде, всем плевать, с зубами ты попадешь в институт или без.

Константин кивнул, принимая расклад. Он прикрыл глаза и попытался задремать, машина шла плавно, и ничто не мешало ему это сделать. Вот только вскоре дорога стала гораздо хуже, и, дважды приложившись башкой о борт фургона, Воронцов понял, что поспать ему не удастся. Ехали долго, захотелось в туалет, но он терпел, внутренний хронометр показывал, что прошло не меньше семи часов. Один раз машина остановилась на какой-то заправке, и охранники, по очереди, посетили уборную. Спрашивать, хочет ли их подопечный в туалет, они не стали. Константин тоже молчал, помня про угрозу, все равно ведь не выведут, а по морде гарантированно огребет.

Все имеет конец, вот и это путешествие подошло к финалу. Машина остановилась, тяжелые задние створки распахнулись, по глазам ударил яркий электрический свет. Константин зажмурился, но перед этим успел разглядеть четыре фигуры и мощную овчарку, которая угрожающе заворчала и оскалилась, стоило дверям раскрыться.

– На выход, – зло заорал один из встречающих, а следом кто-то дернул за цепь наручников, и Воронцов полетел на пол, откуда его буквально выкинули наружу, приложив левым боком о бетонное покрытие.