13 месяцев - Илья Стогoв

Илья Стогoff

13 месяцев

Salve, Regina, Mater misericordiae!

Vita dulcedo, et spes nostra, salve!

Ad Те clamamus exules filii Haeve.

Ad Те suspiramus gementes et flentes

In hac lacrimarum valle.

Eja ergo, Advocata nostra,

Illos Tuos misericordes oculos

Ad nos converte!

Et Jesum, benedictum fructum ventris Tui,

Nobis post hoc exsilium ostende!

O, clemens!

O, pia!

O, dulcis Virgo Maria!

Декабрь

1

Эта история началась 22 декабря 2001 года. А закончилась спустя ровно год.

Иначе говоря, это не очень длинная история. Но для меня она была очень важна.

2

Вместо ручки на тяжелой металлической двери было кольцо. Тоже тяжелое и металлическое.

Стоять на лестнице было холодно. Я долго звонил. Потом начал думать, что, может быть, звонок не работает? Может, здесь принято стучать? В этот момент мне все-таки открыли. В дверях стояла монахиня. Вся в белом, а поверх — черная накидка. Улыбнувшись и кивнув, чтобы я проходил, она опять исчезла в глубине квартиры.

Я прошел. Две комнаты, слева кухня. На стенах — фотографии и иконки. Так выглядел доминиканский монастырь. Обычный дом в центре Петербурга. На втором этаже дома — обычная квартира. А в квартире живут пять монахинь: настоятельница-итальянка сестра Матильда и четыре сестры из Латинской Америки. Ту монахиню, что открыла мне дверь, звали сестра Суяпа. Она была невысокой, смуглой, робкой. По-русски разговаривала смешно вытягивая губы. Словно пробовала русские суффиксы на вкус и этот вкус ей нравился.

Сестрам тесно жить в двухкомнатном монастыре. Чтобы не загромождать большую комнату, раскладные кровати днем они убирают в шкаф. А часовня, место, где начинается и где заканчивается их день, монахини отгораживают жалюзи. Очень удобно: раздвинул — оказался в часовне. Задвинул — просто в комнате.

Я переобулся, прошел в комнату, сел на диван. Постепенно монастырь заполнялся посетителями: петербургскими доминиканцами. На пятимиллионный город их набралось меньше десяти человек. Одеты они были тоже в белое и черное: цвета ордена.

Женщины принесли хлеб и вино. Мужчины сдвинули с центра комнаты стол и расставили стулья. Единственный курящий мужчина (я) зажигалкой зажег стоящие на алтаре свечи.

Ровно в полдень все мы плечом к плечу встали перед алтарем и запели древний гимн:

— Veni Creator Spiritu!

2

Поколение, под скрежет Ramstein и Nine Inch Nails практикующее сегодня тантрический секс, гордится своей продвинутостью. Во как можем! Никто так не мог, а мы — пожалуйста!

Лучше бы, вместо опусов Ирвина Уэлша, поколение читало книги старого и мудрого еврейского царя Соломона. Тогда бы поколение знало, что нет и не может быть ничего нового под солнцем.

Восемьсот лет назад в Южной Франции уже произошла одна из первых европейских сексуальных революций. Сексуальная революция сопровождалась революцией психоделической. Тоже одной из первых.

Позже то, что происходило в те годы в Южной Франции, назовут ересью альбигойцев. Перерезав католиков, французские альбигойцы, гордые своей продвинутостью, отжигали на бесконечном карнавале… они раз и навсегда решили, стоит ли жизнь того, чтобы жить… решили для себя, стоит ли задавать этот скучный вопрос.

Это были модные и красивые люди. Им была знакома радость свободной любви и радость расширения сознания. А главное — радость оттого, что за все предыдущие радости им, красивым и модным, ни от кого не попадет.

В тех солнечных, располагающих к бесконечной сиесте краях было все, что считается модным сегодня. Ну, может быть, кроме Виктора Пелевина, который описал бы эту красоту. Остальное было все.

Да, чуть не забыл. Еще на захваченных альбигойцами землях остался один, самый последний католик. Этого странного и несовременного человека звали Доминико Гусман.

Каждое утро он приходил в свою церковь (самую последнюю церковь Южной Франции) и служил мессу. Никто не понимал зачем, а он все равно служил.

Каждый вечер он вставал на колени и молился о том, чтобы люди, живущие рядом с ним, были счастливы… Они удивлялись: о чем это он?.. а он все равно молился.

Так продолжалось двенадцать лет подряд. Один, всеми брошенный, стареющий, Доминико продолжал служить и молиться. И, вы знаете, Господь услышал его молитвы.

Один за другим к Доминику начали приходить ученики. Те, кто не желал альбигойского счастья. Те, кто хотел странного счастья Доминико Гусмана.

Никто не заметил, как все изменилось… но все действительно изменилось. Именно доминиканцы, люди в белых передниках и черных капюшонах, сделали из Европы то, что мы сегодня называем Европой. То есть они показали уставшим от карнавала европейцам, что есть и другая жизнь, и эта новая жизнь европейцам понравилась.

Многие ли сегодня способны правильно поставить ударение в слове «альбигойцы»? Основанный же Домиником монашеский орден до сих пор является самым распространенным монашеским орденом в мире. Доминиканцы есть даже в том городе, в котором живу я.

3

Священник, стоящий за алтарем в домашних тапочках, торчащих из-под длинного облачения, выглядел непривычно.

Священник прочел всем нам проповедь. Проповедь была хорошая. О чем именно он говорил, я вам не скажу.

После проповеди начался сам обряд приема в орден. За почти тысячу лет обряд ничуть не изменился. В промерзшем Петербурге начала третьего тысячелетия все происходило так же, как в теплой средневековой Франции:

— Чего ты просишь?

— Прошу тебя, сестра, принять меня в орден проповедников…

Во всех больших католических орденах существует как бы несколько подорденов: мужчины-монахи, женщины-монахини и миряне. Меня, женатого парня, принять могли, разумеется, только в общину мирян. Состояла община в основном из женщин, старше меня. Еще и год назад я бы удивился: зачем мне общаться с такими женщинами? Теперь я понимал: это моя семья. Люди более ценные для меня, чем семья. Те, у кого мне предстоит учиться.

Они примут меня в общину, и дальше я стану смотреть, как живут они, пытаться жить так же. Это будет как школа. Мне предстоит начать все заново и разучить множество само собой разумеющихся штук. Типа, как ходить? как говорить? как поступать с окружающими? Это ведь только кажется, будто жить — занятие элементарное. На самом деле это искусство. Более сложное, чем плетение макраме или компьютерный дизайн.

4

А потом священник через голову стянул облачение, монахини пригласили нас в соседнюю, маленькую, комнату, и все сели пить чай с пирожными.

Лично я чай не пью вообще никогда. Сестры сказали «OK», отвели меня на кухню и выдали банку настоящего кофе из Латинской Америки. У той монахини, что мыла для меня чашку, на безымянном пальце правой руки было надето обручальное кольцо. Невеста Христова.

Священник, улыбаясь, рассказывал, как недавно ездил в Краков на юбилей. Один из краковских доминиканцев отмечал шестьдесят пять лет священства.

Я удивился:

— Шестьдесят пять?

— Шестьдесят пять. Он стал священником в 1936-м. И с тех пор каждое утро встает, умывается и идет в часовню молиться. Ничего нового: каждый день встает, умывается, идет молиться. Шестьдесят пять лет подряд… Мир несколько раз полностью изменился с тех пор, как он начал ходить в эту часовню… а он и до сих пор туда ходит. Говорят, в том месте, где он молится, в огромных каменных плитах образовалось углубление, продавленное человеческими коленями.

Допив кофе, я вышел на лестницу и выкурил сигарету. Стены на лестнице покрывались инеем.

Первая ступень принятия в орден называется «постулат» и длится год. Затем следует «новициат». Это еще год — три. Потом можно приносить обещания на всю жизнь.

Несколько лет… каких-то несколько лет, и я — доминиканец.

5

1990-е… странное время. Чем я только не занимался на протяжении этого десятилетия. До годов, начинающихся с цифры «20», мог, наверное, и не дожить. Однако дожил. Жив до сих пор.

Крещен я был в Католической церкви. Так уж получилось. Я был крещен не в детстве, а будучи взрослым парнем: двадцать мне уже исполнилось. То, что было до, и то, как стало после этого события… это было даже не разными частями одной жизни, а двумя разными жизнями. Я имею в виду, что отнесся ко всему этому очень серьезно.

Крестили меня утром, а уже вечером все сережки были вытащены из моих ушей, футболки с нецензурными англоязычными надписями отправились в мусоропровод, а компакт-диски любимых U2 были раздарены знакомым…

Разливное пиво и растатуированные подружки остались в прошлом. Началась совсем другая история. Это было хорошо.

Приятели отжигали на первых rave-parties, а я читал отцов Церкви. Они уезжали на танцульки в Гоа, а я пешком отправлялся в паломничество в Могилев.