Сомаигрушки - Рэй Олдридж

Рэй Олдридж

Сомаигрушки[1]

Отшельник Бернер взбирался к своей святыне, как делал это каждое утро на восходе. Вредоносное сияние солнца быстро поднималось над окружающими горами. К тому времени, когда Бернер достиг вершины холма, жёсткий свет наполнил его долину. Святыня была бронзовой статуей — нагой женщиной в натуральную величину. Она лежала спиной на сером валуне, улыбаясь в небо, ноги раздвинуты, руки уютно закинуты за голову. Маленькие острые ножи образовали верхушки её небольших грудей.

«Из смерти в жизнь, из жизни в смерть; одна и та же дверь», — он молился так быстро, что знакомые слова сливались. Он прижался лбом к гладкому животу святыни, всё ещё холодному после пустынной ночи. Скоро святыня станет слишком горячей, чтобы прикасаться к ней, вот почему он совершал богослужение на рассвете.

Он перекатился щекой по металлу, пытаясь припомнить, каково это — трогать настоящую женщину. Ничего не пришло к нему, кроме какой-то абстрактной антипатии, странно смешанной с неуловимым сильным желанием. «Ты здесь уже слишком долго, слишком долго, слишком долго», — сказал он себе, как делал это каждое утро. Это была почти такая же часть ритуала, как и молитвы.

Через некоторое время он оттолкнулся от святыни и спустился к своей плантации стручковой посоли. Он взял мотыгу и трудился среди похожих на проволоку лоз до тех пор, пока солнечный свет не стал угрожающе интенсивным.

После этого он отступил в свою пещеру.

Рыжевато-коричневые циновки из посолевого волокна покрывали стены и пол. Прохладный родник приятно лился тонкой струйкой в задней части пещеры. У Бернера были гамак, маленькая библиотека священных книг и хорошая мед-установка. Он оглядел своё уютное жилище и почувствовал безысходную волну тоски.

Он взял миску посоли со стола. Через 30 неизменных лет эта жидкая серая кашица потеряла всю привлекательность, которой обладала первоначально. Но была питательна, и стручки росли без особых проблем. Он уставился на дно миски. «Чего бы я не отдал за помидор», — сказал он. «Или даже за вонючую тыкву. А я ненавижу тыкву». Он вздохнул и заставил себя поесть.

Бернер устраивался в гамаке, чтобы поспать, когда услышал громыхание посадочных двигателей. Пещера задрожала, и пыль сорвалась с циновок. Он бросился ко входу. Выглянув, он увидел на краю поля стручковой посоли приземистую черную звёздную лодку, спускающуюся в цветке оранжевого пламени.

Звёздная лодка молчаливо стояла в полдневном ярком свете. Стручки посоли под лодкой чуть-чуть тлели.

Больше ничего не произошло.

Вскоре Бернер вернулся в относительную прохладу пещеры.

После полудня Бернер вновь решился подойти к входному отверстию пещеры. Солнце всё ещё палило, а от красной почвы подрагивающими волнами поднимался жар. Долгие минуты Бернер караулил, с трудом дыша в раскалённом воздухе, но никто не показался.

Через час после того, как стемнело, когда воздух стал попрохладнее, а безлунная ночь заблистала звёздами, он подумал, что услышал какой-то звук со стороны лодки. Визг? Слышал ли он вообще что-нибудь? Какой звук мог издать бронированный корпус?

Немногим погодя шлюз лодки повернулся и откинулся, открываясь.

От звёздной лодки спустились пневматические сходни, по ним сошёл мужчина, производящий глубокое впечатление. Он был одет в блестящую кожу и тунику из серебряных нитей; он был высок и гибок; он двигался с видом непреодолимой власти. Его лицо скрывала маска из золотых и серебряных микро-пластинок — протез, прикрепленный непосредственно к лицевым мышцам, такой же подвижный, как и кожа, которую он заменял. Черты его лица были невероятно благородны, нечеловечески идеальны.

Бернер осторожно выступил из пещеры.

Визитёр воспроизвёл непринужденный приветственный жест и потопал вперёд.

«Добрый вечер», — сказал визитёр звучным тенором, таким же прекрасным, как и его маска.

«Добрый вечер, сэр…» Голос Бернера сорвался.

Визитёр улыбнулся, его маска засверкала в звёздном свете. «Милая ночь. Должно быть, это одно из вознаграждений за вашу жизнь здесь. Где, позвольте спросить, ваши компаньоны?»

Бернер был не готов к такому прямому вопросу и ответил без обмана. «Здесь нет никого, кроме меня. Это незаселённый мир».

«О? Досадно. Вам не одиноко?» Тёмные глаза блеснули внутри маски; его голос продолжал петь. «Но, где же мои манеры? Моё имя — Варвен Маноло Клит, гражданин Дильвермуна, путешествую, чтобы отдохнуть и восстановиться. А вы?»

«А… Брат Бернер, мирской посвященный в Строгое Таинство». Бернер на мгновение заколебался. От него требовалось что-то большее; он почувствовал это так сильно, словно Клит дёрнул его невидимыми крючками.

«О…,» — в конце концов, сказал Бернер. «Не желаете ли зайти?»

«Итак, вы здесь один. У вас не было других гостей?»

Клит сидел, элегантно развалясь за столом Бернера. Он без колебаний занял единственный стул.

«Объездной корабль Миссии прибывает каждые пять лет».

Клит наклонился вперёд, напряженный. «А? И когда же этот корабль прибывал в последний раз?»

«Год назад. Вы знакомы со Строгим Таинством?»

«Да», — сказал Клит, расслабляясь. «Я знаю вашу секту». Презрительная усмешка затрепетала на его металлических губах. «Вы поклоняетесь идолу… обнаженному демону, правильно? Она лежит на спине, её ноги раздвинуты, а её соски — ножи. Вы рассматриваете сексуальность как смертный грех в самом буквальном смысле. Не так ли?»

«Эта святыня — аллегория, не идол». Не смотря на то, что всё это время Бернер был в сомнениях, его возмутило презрение этого гладкого Дильвермунца. «Это правда, мы рассматриваем секс с женщинами как его собственную кару».

«Что насчёт секса с мужчинами?»

«Здесь лишь небольшая теологическая разница. Мужчины используют друг друга как женщин. С нашей точки зрения, этот грех не уменьшается физиологическими деталями».

«Понятно». Клит, казалось, боролся с тем, чтобы не рассмеяться.

«Почему вы стали отшельником? Другие из вашей секты процветают на заселённых мирах».

Теперь Клит вторгался в чувствительную область, и Бернер сжал челюсть и отвернулся.

В итоге Клит рассмеялся звуком, каким-то неприятным, не смотря на всю его чистую совершенность тона. «Я понимаю. Вне прикосновения, вне соблазна, в этом план? Вы показали особую восприимчивость к женским прелестям? Особую слабость в своей вере?» Глаза Клита сверкали.

«Это вас не касается, гражданин Клит», — огрызнулся Бернер.

Клит наклонился вперёд, и жёсткие контуры его маски потекли, как расплавленный металл, мерцая несколькими нераспознаваемыми эмоциями. «Ты ошибаешься». В руке Клита появился нервосжигатель. Клит направил его на грудную клетку Бернера.