Я был аргонавтом - Евгений Васильевич Шалашов

Предисловие

Я сидел на деревянном настиле, любуясь морем, что на закате выглядело вовсе не черным, а серым, с мягким металлическим блеском. А что за металл? Свинец? Нет, свинец, скорее подойдет к Белому морю, может к Северному, а здесь напрашивается сравнение с серебром.

Отпуск подходил к концу, и я завидовал тем, кто мог себе позволить любоваться Черным морем круглый год. И на работу выходить не хочется, хотя до начала учебного года целый месяц. Но все равно, этот месяц будешь себя накручивать, в ожидании нерадивых детей и странных родителей, всегда лучше меня знающих – как и чему учить. Может, продать свою трехкомнатную квартиру в далеком северном городе, присовокупить к вырученной сумме все свои сбережения и приобрести «однушку» в Алуште или в Ялте? Моя квартира не из дешевых, можно получить приличные деньги. А сбережения, не бог весть какие, но они есть, потому что жены и детей у меня нет, в школе работаю на две ставки, да еще в университете четверть ставки доцента, а свои собственные расходы ограничены покупкой книг, да поездками на море. Нет, я не скупой, и одежду покупаю исправно, и на еде не экономлю и на женщин, разумеется, не скуплюсь, но все равно, траты не велики. А то, что много работаю, так, а что мне еще остается делать? Я уже справлялся, на однокомнатную квартиру должно хватить. В крайнем случае, можно кредит взять, хотя терпеть не могу брать взаймы. Работу я себе отыщу, не проблема (если не возьмут в какой-нибудь здешний вуз, то в школу-то кандидата наук точно примут, а вакансии есть всегда), а вот привыкну ли? Вряд ли здесь дети лучше, а родители – точно такие же, как и у нас, зато море рядом. У меня так бывало, что во время отпуска влюблялся в чужой город, в новое место, словно в прекрасную и загадочную незнакомку, а по возвращению домой ужасно желал все бросить и переехать. Но проходило какое-то время, я опять свыкался со своим городом. Так у меня и с женщинами – ищешь ее, единственную, иногда кажется, что нашел, а все не то, а потом думаешь — а может, одному-то и лучше?

— Дружище, не надоело сиднем сидеть?

Это кто меня так, запанибратски? Терпеть не могу фамильярностей, а за обращение «Эй, мужик!», готов и врезать. С недовольством обернувшись на голос, готовясь если не к драке, то к скандалу, заулыбался, увидев своего нового приятеля, носившего редкое по нынешним временам имя Герман. Это имя, сколь помню, было популярно в начале шестидесятых годов прошлого века, но потом плавно сошло на нет. Скажите, кто нынче помнит имя второго космонавта в мире?

На вид Герману лет тридцать пять - сорок, рослый, если не сказать – здоровенный, с черной кудрявой шевелюрой и бородой, про которую говорят «смолянистая», дорогом пиджаке и белоснежной рубашке, распахнутой на груди, демонстрирующей такую же черную поросль. Привлекали внимание золотые запонки, вышедшие из моды еще во времена моего детства, зато нет ни массивных цепочек, ни перстней. Национальность парня я тоже бы затруднился определить. Есть что-то цыганское, но точно, что не цыган, хотя имеет золотые украшения - чем-то похож на турка или на кавказца. Впрочем, говорит без малейшего акцента, позволявшего бы судить о национальности.

С Германом я познакомился в Херсонесе, куда меня занесло в жару, если не в сорок, то в тридцать восемь градусов, это точно. Как бы хотелось побывать в Крыму осенью или весной, чтобы попрохладнее, но увы, отпуск у меня только летом. Я передвигался мелкими перебежками, стараясь находиться в тени, поминутно прихлебывал из бутылки, а здоровяку любая жара была нипочем, даже рубашка не взмокла.

Герману бы в кино сниматься — играл бы арабских шейхов, цыганских баронов или главарей террористов. Вот только, поверил бы этому зритель? При такой внешности и комплекции от него прямо-таки физически исходила аура дружелюбия и кошачьего обаяния.

Потом мы сидели в ресторанчике на улице Древней, любуясь Карантинной бухтой, рассказывая друг другу какие-то невероятные истории. Впрочем, рассказывал, в основном, Герман, а я только вздыхал, сожалея, что не смогу переложить все услышанное на бумагу — все равно никто не поверит. Время от времени к столику подлетали официантки, пожирающие нас взглядами (опять вру, пожирали они Германа!) и притаскивали вино, не значившееся в винной карте. А все закончилось, как и должно закончиться — мой новый знакомый кивнул мне на прощание и исчез-таки в сопровождении одной из девушек. Я, было, взгрустнул, предположив, что мне придется одному оплачивать немаленький счет (не критично, но неприятно), но обнаружил, что Герман не только успел все оплатить, но и оставить ресторанной братии солидные чаевые. Мне бы, дураку радоваться, но есть свой «пунктик» - терпеть не могу быть кому-то должным и никогда не позволяю платить за себя. Вот, сейчас я скину на карту Германа ровно половину того, что он заплатил, включая чаевые.

А бородач уселся рядом со мной, не опасаясь испачкать дорогие штаны, приобретенные в каком-нибудь модном бутике и спросил:

— Ты его тоже видишь?

— Кого? — не враз я и понял, потом до меня дошло. — Вижу.

Я уже не в первый раз видел то в Южной, то в Севастопольской бухтах странный кораблик — под парусом, но вдоль бортов виднелись ряды весел. Не иначе, какие-то реконструкторы решили соорудить судно времен Древней Греции, а потом вышли на нем в море, но чересчур отдаляться от берегов не рискнули. Правильно, древние моряки только в каботажки и ходили. Странно только, что эти на ночь не пристают к берегу — душ принять или перекусить. Или они настолько вошли в образ, что решили провести энное количество времени на борту, довольствуясь сухим пайком и солнечными ваннами?

— Это хорошо, что ты видишь судно, — сказал Герман.

— А разве остальные не видят? — хмыкнул я.

— А ты спроси остальных, — усмехнулся бородач, кивая на немногочисленных туристов, которые променяли ночной сон на любование морем.

Пожалуй, спрашивать не было необходимости. Я уже пытался выяснить — что это за корабль, но натыкался лишь на изумленные взгляды как севастопольцев, так и гостей города. Даже не поленился позвонить паре знакомых, но они тоже ничего не смогли сказать. К суденышку не пытались подплыть ни люди,