Странное путешествие мистера Долдри - Марк Леви

Марк Леви

Странное путешествие Мистера Долдри

Предвидеть что-либо очень трудно, особенно будущее.

Посвящается Полине, Луи, Жоржу

— Я не верила в судьбу, во всякие знаки, которые указывают, куда нам идти. Не верила болтовне гадалок, картам, предсказаниям. Я верила в простые совпадения и игру случая.

— Тогда зачем же ты отправилась в такое далекое путешествие? Зачем приехала сюда, если во все это не веришь?

— Из-за пианино.

— Из-за пианино?

— Оно было сильно расстроено, как старый разбитый инструмент из офицерской столовой. Но в нем было что-то особенное, а может, особенным был тот, кто на нем играл.

— А кто на нем играл?

— Мой сосед по площадке. В общем, точно не знаю.

— Так ты здесь потому, что твой сосед играл на пианино?

— В каком-то смысле. Слыша эти звуки, раздававшиеся на лестнице, я особенно остро чувствовала свое одиночество и, чтобы сбежать от него, согласилась провести выходной в Брайтоне.

— Расскажи-ка мне все с самого начала, по порядку, иначе я так ничего и не пойму.

— Это длинная история.

— Торопиться некуда. Ветер дует с моря, собирается дождь, — сообщил Рафаэль, подойдя к окну. — В море теперь не выйдем дня два-три, а то и больше. Сейчас приготовлю чай, и ты расскажешь свою историю. Только обещай, что не упустишь ни одной мелочи. Если тайна, которой ты со мной поделилась, правда, если теперь мы связаны навсегда, я должен все знать.

Рафаэль опустился на колени у печки, открыл дверцу и подул на угли.

Дом Рафаэля был так же скромен, как и его жизнь. Четыре стены, одна комната, ветхая кровля, истертый пол, кровать, старый умывальник. И единственное окно, зато выходившее на Босфор; со своего места за столом Алиса видела большие суда, входящие в пролив, а за ними — берега Европы.

Рафаэль принес чай, Алиса сделала глоток и начала свой рассказ.

1

Лондон, пятница 22 декабря 1950 года

Дождь барабанил по стеклянной крыше над кроватью. Тяжелый зимний дождь. Сколько еще их должно пролиться, чтобы смыть всю копоть войны? Только пять лет назад наступил мир, и большинство кварталов еще хранили следы бомбардировок. Жизнь продолжалась, продовольствия не хватало — не так остро, как в прошлом году, но все же достаточно ощутимо, чтобы помнить о тех днях, когда все наедались вволю, а мясо было не только в консервах.

В тот вечер Алиса сидела дома с компанией друзей. К ней в гости пришли Сэм, продавец книг в магазине «Харрингтон и сыновья» и отличный контрабасист, Антон, столяр и непревзойденный трубач, Кэрол, недавно демобилизованная медсестра, теперь работавшая в больнице в Челси, и Эдди, который кое-как перебивался песнями на лестнице вокзала Виктория и иногда в пабах, когда его туда пускали.

Эдди и предложил на следующее утро отправиться в Брайтон — отпраздновать Рождество. На огромном пирсе снова открылись аттракционы, и в субботу ожидалась грандиозная ярмарка.

Друзья пошарили в карманах, подсчитывая наличность. Эдди немного подзаработал в баре на Ноттинг-хилл, Антон получил от начальника небольшую новогоднюю премию, Кэрол была на мели. Впрочем, деньги у нее никогда не водились, и приятелям всюду приходилось за нее платить. Сэм продал одной американке первое издание «По морю прочь» и второе издание «Миссис Дэллоуэй»[1] заработав за день недельное жалованье. Что до Алисы, у нее кое-что было отложено, и она имела право себя побаловать, потому что весь год вкалывала как проклятая. А ради того, чтобы провести субботу в компании друзей, годился любой предлог.

Вино, которое принес Антон, отдавало пробкой и уксусом, но друзья выпили его довольно много и принялись петь хором, с каждой песней все громче и громче, пока в дверь не постучал Алисин сосед по площадке мистер Долдри.

Сэм, единственный, у кого хватило храбрости пойти открыть, пообещал, что они немедленно прекратят шуметь, тем более что уже пора было расходиться. Мистер Долдри извинения принял, не преминув, однако, заметить несколько свысока, что он собирается спать и был бы рад, если бы соседи перестали ему мешать. Викторианский дом, в котором они живут, вовсе не годится для того, чтобы устраивать здесь джаз-клуб, ему и без того неприятно слышать за стеной их громкие разговоры. После чего вернулся к себе, в квартиру напротив.

Алисины друзья надели пальто, шарфы и шапки и договорились встретиться назавтра в десять утра на вокзале Виктория возле поезда на Брайтон.

Оставшись в одиночестве, Алиса немного прибралась в большой комнате, которая в зависимости от времени суток служила то мастерской, то столовой, то гостиной, то спальней.

Она уже раскладывала на ночь диван, но вдруг выпрямилась и взглянула на входную дверь. Как у соседа хватило нахальства явиться к ней и испортить такой чудесный вечер? По какому праву он к ней вломился?

Алиса сняла с вешалки шаль, глянула в зеркало в прихожей, повесила шаль на место, потому что она ее старила, и решительно направилась к двери мистера Долдри. Встала подбоченясь и стала ждать, пока ей откроют.

— Лучше скажите, что в доме пожар и вы врываетесь только затем, чтобы меня спасти, — недовольно пробормотал хозяин.

— Во-первых, сейчас только одиннадцать, а завтра выходной. А во-вторых, я тоже постоянно терплю ваши гаммы, так что можно и мне слегка пошуметь, когда у меня гости!

— Ваши шумные гости собираются каждую пятницу и имеют досадную привычку каждый раз напиваться сверх меры, что отнюдь не способствует моему сну. И к вашему сведению, пианино у меня нет, а гаммы, на которые вы жалуетесь, играет кто-то из соседей, возможно пожилая леди снизу. Я художник, мисс, а не музыкант; от живописи, знаете ли, нет никакого шума. До чего же тихо было в этом старом доме, когда я жил здесь один!

— Вы пишете картины? А что именно, мистер Долдри? — спросила Алиса.

— Городские пейзажи.

— Надо же, и в голову не приходило, что вы художник, я думала, вы…

— И что же вы думали, мисс Пендлбери?

— Меня зовут Алиса, я думала, вы знаете мое имя, раз слышите все мои разговоры.

— Я не виноват, что стены, которые нас разделяют, недостаточно толстые. А теперь, когда мы официально представились друг другу, могу я снова лечь спать или вы предпочитаете продолжать беседу на лестнице?

Алиса молча разглядывала соседа.

— У вас что-то в жизни не ладится, так ведь? — спросила она.

— Не понял…

— Зачем вы напускаете на себя эту холодность и враждебность? Мы же соседи и должны ладить друг с другом, ну хотя бы делать вид.

— Я жил здесь задолго до вас, мисс Пендлбери, но с тех пор, как вы поселились в этой квартире, которую я надеялся занять, моя спокойная жизнь кончилась, от нее остались одни воспоминания. Сколько раз вы приходили ко мне занять соли, муки или маргарина, когда готовили для своих очаровательных друзей? Или за свечкой, когда электричества не было? Вы хоть раз задумались о том, что ваши вторжения нарушают мое уединение?

— Вы хотели занять мою квартиру?

— Я хотел устроить там мастерскую. У вас одной в этом доме стеклянная крыша. Увы, ваше обаяние больше подействовало на хозяйку, и мне приходится довольствоваться тусклым светом своих скромных окон.

— Да я хозяйку в глаза не видела, а квартиру сняла через агентство.

— Может, закончим на этом?

— Так вы поэтому так холодны со мной? Потому что я заняла вашу мастерскую?

— Мисс Пендлбери, если сейчас что и холодно, так это мои ноги. Мерзнут, бедняги, на сквозняке, пока мы тут с вами мило беседуем. Если вы не против, я удалюсь, а то как бы не простудиться. Желаю приятной ночи. Моя-то по вашей милости теперь будет короче.

Мистер Долдри осторожно закрыл дверь перед носом Алисы.

— До чего ж странный тип! — проворчала она, возвращаясь к себе.

— Я все слышал, — прокричал в ответ мистер Долдри из гостиной. — До свидания, мисс Пендлбери.

Дома Алиса умылась и легла под одеяло, свернувшись калачиком. Долдри прав, зима выстудила викторианский дом, и слабое отопление не могло заставить столбик термометра ползти вверх. Она взяла книгу с табуретки, служившей ей тумбочкой, прочла несколько строк и положила на место. Потом погасила свет и дождалась, пока глаза привыкнут к темноте. По стеклянной крыше струился дождь. Алиса зябко поежилась и стала думать о влажной земле в лесу и осенних листьях, гниющих в дубовой роще. Она глубоко вдохнула и ощутила теплый запах перегноя.

У Алисы был особенный дар. Очень острое обоняние позволяло ей различать и навсегда запоминать легчайшие запахи. Целый день она проводила за столом в своей мастерской, соединяя молекулы, чтобы однажды какая-то комбинация могла превратиться в духи. Профессия Алисы называлась «нос». Она работала в одиночку и раз в месяц обходила лондонских производителей, предлагая им свои формулы. Прошлой весной ей удалось убедить одного из них запустить в производство одно из ее творений. Алисин «Шиповник» понравился парфюмеру из Кенсингтона и имел некоторый успех у его богатой клиентуры, за что ей причитался небольшой ежемесячный процент. Эта скромная сумма позволяла ей жить чуть лучше, чем в предыдущие годы.