Девочка из КВД - Елена Стефанович

От автора

Когда одной своей доброй старой знакомой, женщине интеллигентной и тонкой, — по крайней мере она сама себя любила рекомендовать именно так, я стала пересказывать идею задуманной мною повести — о девчонках, пациентках кожно-венерического диспансера, она закрыла ладонями уши и почти закричала: «Я не хочу этого знать!!? Кому нужна эта грязь! У меня тоже есть дочка, ей тоже пятнадцать, я знаю дочь и ее друзей — это не о них!!!.. Не хочу, не желаю знать такой грязи!»

…Да, очень удобно — зажать ладонями уши и глаза — «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не говорю!» — и жить-поживать в своем тихом придуманном мире, где нет места растлению малолетних, где все родители добропорядочны, нежны и человечны, где не пускают 10—11-летних девчонок «по кругу», как стакан хмельного пойла, и где 13-летние дурочки не производят на свет младенцев-уродов с врожденным сифилисом…

Я тоже хотела бы жить в таком тихом и уютном, спокойном мире. Но что делать с больной памятью сердца, с памятью души? Как их забыть, этих маленьких изгоев занятого собой общества, которое поет и пляшет, любит и ненавидит, пьет коньяк и политуру, но в котором нет даже маленького уголка, чтобы спрятать, согреть, укрыть от житейских мерзостей эти детские душонки?..

Мне очень трудно было писать обо всём этом. Впервые я вдруг почувствовала всю тяжесть, беспомощность русского языка, когда потребовалось описать сцены насилия, разврата, разложения. Нет в русском языке адекватных таким случаям слов, не употреблять же матерные! Поэтому прошу заранее простить мне невольную грубость и жестокость языка этой повести. Итак.

Глава 1

Никто уже не мог в точности вспомнить, в который по счету раз попала в КВД на лечение Нюшка-Мочалка. Нюшке 15 лет, последние три года она залетает в знакомое заведение с регулярностью добросовестной деревенской письмоноши: месяц-два гуляет на свободе, и — снова в знакомом отделении…

Вообще-то, официально Нюшка зовётся Анной Николаевной Спиридоновой. Среднего роста, крепко сбитая, она колобком катается по женскому отделению. Девчонка как девчонка, вот только этот странный взгляд исподлобья, злобный какой-то, совсем не девический, и какое-то серое, старообразное лицо… Разговаривать с Нюшкой бесполезно: у нее нет ни одного зуба, она страшно шепелявит, к тому же сильно заикается, так что пытаться разговорить ее — пустое занятие.

Никто толком не знает, откуда она взялась, эта Нюшка, где ее родители, и есть ли они у нее вообще. Зато много ходит по отделению смутных рассказов о том, что промышляет Нюшка на вокзале — находит клиентов, любителей, как принято сейчас говорить, орального секса, берёт недорого, в лучшем случае — десятку, а зачастую и вообще ей ничего не платят — не пойдет же эта немтырка в милицию жаловаться, в самом-то деле. Оральный секс, оральный секс. Это — если в книжках. На самом-то деле, в жизни, всё куда как просто и донельзя грубо: меняются кавалеры один за другим, спускают вонючие штаны, и — старайся, Нюшка, доставляй дяденькам и юношам удовольствие!.. За три года, что слоняется она по вокзалам, всё на свете уже видела, знает и понимает, ничем ее не удивишь, не испугаешь, не разжалобишь. Сквозит в ее глазах такая беспросветная, такая дикая, бесприютная пустота, что хочется от страху орать. Пусто в ней, в этой девчонке, словно в хате, где разом вымерло целое семейство, вплоть до собаки и кошки… Как же она, Нюшка-Мочалка, Анна Николаевна Спиридонова, дошла до жизни такой?

…Всего лишь три года назад в одном из городских дворов-колодцев бегала беззаботная шестиклассница, Анька-Сорви Голова. Как-то так получилось в их дворе, что девчонок здесь почти не было, из двадцати пяти ребят-школьников — только три девчонки. Две другие, Светка и Марина, пацанов сторонились, ходили играть с девчонками в соседние дворы. Ну, а вот Анька повсюду с пацанами, куда они — туда и она!

Надумают ребята в футбол — Анька с ними. На речку, в лес за город — и она не отстаёт.

Семья у Аньки была как у всех: в меру выпивающий отец, слесарь на машиностроительном заводе. Мама — бухгалтер, тоже любящая пропустить рюмочку, но тоже — в меру, не теряя приличий. Воспитательными нотациями родители Аньке не досаждали, полагая, что «вырастет — сама всё поймет». Поэтому училась девчонка, не очень-то перетруждая себя сидением над учебниками: «тройка — не двойка», — любила повторять она. К практически неограниченной свободе привыкла как-то быстро и сразу, уже в четвертом классе, если считала нужным, могла гулять на улице хоть до полуночи, родители не ругались, только мать иногда вздыхала да ласково журила: «Смотри, дочка, как бы чего не вышло».

Анька уже прекрасно понимала, чего побаивается мать, и бравируя, отвечала: «Да ты что, ма?! Все мальчишки во дворе — мои друзья! Если что, они же голову снимут с того, кто полезет ко мне!» И она искренне верила в это…

Только шло время, и мальчишки стали взрослеть. И вот уже не только дружескими взглядами стали они встречать и провожать Анку во дворе.

И наступил день, когда самый старший в их компании, Славка-Качок, пятнадцатилетний парень с мускулатурой доброго грузчика, как-то небрежно бросил вслед отправившейся домой Ане: «А чо, пацаны, девка-то, пожалуй, уж вполне, а? Пожалуй, уже и трахнуть ее можно, а?»

Компания коротко гоготнула и в ожидании уставилась на своего предводителя. А он спокойно развил свою мысль: «А чо, пацаны, тут такого? Она сама к нам всё время липнет. А то я смотрю на нее, и у меня всё время стоит…. Или, шибздики, трусите?», — глянул Славка на свою компашку, и пацаны, встрепенувшись, разом загудели: «Чо, хорошая идея! Пора, пора…» Так была решена Нюшкина судьба…

Назавтра, вечером, как бы между прочим, когда вся компания была в сборе, Славка вздохнул: «Скучно что-то, пацаны… Может, пойдем в подвал, в картишки хоть перекинемся? В „дурачка“, а?». Знал Славка, что обожает Анька игру в подкидного, никогда не упустит случая сразиться. Вот и в этот злополучный вечер встрепенулась девчонка: «И я с вами. И я!»

И двинулись они в давно облюбованный подвал в глубине двора…

Надо сказать, что с подвалом пацанам просто сказочно повезло. В других дворах ребят из подвалов гнали, навешивали на подвальные двери пудовые замки, а в их дворе к ним никто никогда с этим делом не вязался, лишь бы не шумели, а уж куда они там полезли, в подвал или на чердак, дело десятое!

И вот захлопнулась за компанией гулкая железная дверь, и шестеро пацанов в возрасте от тринадцати до пятнадцати лет, ужасно труся и потому задираясь друг перед другом больше, чем того требовали обстоятельства, окружили Анку. А она, дурочка, всё-то ничего не могла понять. «Ну, пацаны, у кого карты?» — звонко спрашивала она, оглядывая обступившую ее компанию.

Напряженная тишина, заполненная прерывистым дыханием да суматошным стуком мальчишеских сердец, была ей ответом. «Вы… чего, пацаны? — спросила Аня, растерянно улыбаясь, уже понимая, но не желая верить, что в ее жизни что-то суматошно и страшно меняется. — Вы чего?..»

Славка молча развернул ее к себе, грубо притиснул к своему вздыбившемуся члену и впился в ее губы долгим поцелуем…

Аня буквально окаменела. Она прекрасно понимала, что происходит, но никак не хотела верить, что всё это — с ней, с ее мальчишками-приятелями… Не может быть! Не может быть!!!

А Славка, между тем, задрал ее платье и скомандовал пацанам: «А ну-ка, раздеваем…»

И мальчишки, как стая сбесившихся шакалов, накинулись на нее, стаскивая трусики, колготки, рубашку…

Аня не кричала. Ей казалось невыносимо унизительным, ужасным поднимать крик: если сюда ворвутся люди, а она в таком виде… Как она всем объяснит, что здесь происходило, почему она — раздетая?! И она молча, как взбесившийся котенок, отбивалась, кусалась, выворачивалась из цепких мальчишеских рук. Но пацанов всё-таки было шестеро!

И вот ее растянули на старой, притащенной со свалки, продавленной тахте…

Они вертели ее во все стороны, как куклу, разглядывая самые тайные, самые сокровенные места, и всё это происходило в жуткой тишине, слышались только Славкины команды, что сделать, как ее повернуть, куда…

Лица мальчишек были красны и напряженны и не только от стыда, надо сказать, что все они вошли во вкус этой странной и дикой забавы, и каждому из них страстно хотелось сделать с Анькой то, о чём они рассказывали друг другу в матершинных анекдотах, что снилось им жаркими ночами, когда просыпались они в поту, с бьющимся в глотке сердцем, с мокрыми трусами…

Наконец, насмотревшись, Славка скомандовал: «Раздеваемся!» И по очереди — одни держали Анку, другие раздевались, — они все разделись догола. Посмотрели друг на друга…

— Первым буду я, — спокойно сказал Славка и взгромоздился на Анку…

Она перестала сопротивляться, поняла, что всё бесполезно — бесполезно орать, дергаться, драться с ними… Она лежала под сопящим, как бык, Качком и давилась молчаливыми, злыми слезами. А стоящие вокруг голые, как в бане, пацаны горящими глазами наблюдали за происходящим.