Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Русский человек без крику не может. Тут для этого особого кондуктора надо.
— Да ведь тоже и у кондуктора горло не железное. А вот бы радио установить, чтобы со станции на остановках всех матом крыть.
— Они останавливаются-то не в одно время; что же ты во время движения ни с того ни с сего и будешь крыть?..
— Можно предупредить, что это к следующей остановке относится.
— А почему вагонов не прибавляют?
— Потому что второстепенная линия — движение небольшое, — сказал недовольно кондуктор.
— Какое ж, к черту, небольшое, когда мы все ребра себе переломали.
— Мало что поломали — определяется по статистике, а не по ребрам.
— Батюшка, ослобони! — крикнула старушка из середины.
— То-то вот — «ослобони»!.. А зачем лезла на такой номер, спрашивается? По зубам бы выбирала. Села бы, вон, на четвертый.
— Куда ж я на четвертый сяду, когда он совсем не в ту сторону?
— Еще разбирет, в какую сторону, — проворчал недовольно кондуктор. — Ну, что же там, вы! Олухи царя небесного, ведь вам сказано наперед потесниться!
— Нельзя ли повежливее?
— Садись на другой номер, там повежливее будут.
— Вы, кажется, навеселе?..
— На этом номере только пьяному и ездить, никакой трезвый не выдержит, отозвался кондуктор и прибавил: — Ах, окаянные, ну и народ! Ежели на них не кричать без передышки, они на вершок не подвинутся.
— Голубчик, крикни на них посильнее! — послышался голос старушки, — совсем ведь смерть подходит.
— Криком тут много не сделаешь, — ответил недовольно кондуктор и мигнул вожатому: — Панкратов, стряхни-ка!
Вагон, летевший под уклон, вдруг неожиданно замедлил ход, и все пассажиры, стоявшие в проходе, посыпались друг на друга к передней площадке.
— Боже мой! Что же это?! Что случилось?!
— Да ничего не случилось, — сказал кондуктор, — вот стряхнул всех, — теперь свободнее стало.
— Слушайте, нельзя ли потише?! — крикнул какой-то гражданин, сидевший на скамейке, у которого шапка слетела через задинку назад.
— Потише ничего не выйдет, — отозвался кондуктор. — На другом номере, конечно, можно и потише, а тут народ так образовался, что его только вот когда под горку разгонишь да остановишь сразу, ну, тогда еще стряхнется. Они стоять на особый манер приспособились: на других номерах человек стоит себе как попало, а тут он норовит вдоль вагона раскорячиться. Поди-ка его сшиби, когда он одной ногой в пол упирается!
— Вот пять лет езжу на этом номере, — сказал толстый человек, — и каждый божий день такая мука.
— И десять лет проездишь, все та же мука будет, — сказал кондуктор. — На этом номере за три года пенсию выдавать надо.
— А ничего с ним сделать нельзя? — спросил опять кто-то.
— Это не с ним, а с народом делать надо. Да и с народом ничего не сделаешь; ежели только перебить вас половину, тех, что на этом номере ездят, ну, тогда, может быть, послободнеет.
Вагон остановился на остановке, и на задней площадке опять завязалось сражение.
— Проходите наперед, ведь там вышли! — кричали снаружи.
— Кондуктор, не пускайте же больше, скажите, что мест нет! — кричала какая-то женщина в вагоне, у которой шляпка от тесноты перевернулась задом наперед.
— Пускай лезут, — ответил кондуктор, — ведь если бы ты там, а не тут была, другое бы совсем говорила.
— Передние, проходите дальше! Кондуктор, крикнете же им.
— У меня уж голос пропадать стал от крику, — сказал кондуктор, — а вот сейчас тронемся, тогда и разровняемся.
И когда вагон тронулся и разошелся под уклон, он крикнул:
— Панкратов, стряхни их, чертей, как следует!..
1926
Грибок
Около обвалившегося деревянного дома, выстроенного два года назад, стояла толпа тесным кружком, головами внутрь, и что-то рассматривала.
— Что такое там? — спрашивали вновь подбегавшие.
— Грибок нашли.
— Какой грибок?
— А вот дом отчего обвалился. Сейчас инженер говорил.
В середине толпы стоял рабочий с техническим значком на фуражке, очевидно, железнодорожник, и рассматривал что-то невидимое, держа двумя пальцами, как рассматривают блоху.
— Вот он, сволочь, — сказал рабочий, — поработал два года, — дом и загудел.
К нему наклонились головами.
— Что ж не видно-то ничего? — спросил малый в больших сапогах.
— А ты увидеть захотел? Наставь трубу хорошую, вот и увидишь.
— Самоварную — на что лучше, — сказал кто-то.
— А какой он из себя-то?
— «Какой»… да никакой, просто на вид — плесень и больше ничего.
— И целые дома валит?!
— А как же ты думал… Он как заведется, так и начинает точить, — вишь, вон, целую слободу для рабочих выстроили, а спроси, надолго это?
Из дома напротив вышла женщина с подоткнутым подолом и с помойным ведром и крикнула:
— Ну, чего тут выстроились, чего не видали? Настроили тут. Двух лет не прошло, как он завалился…
— Ты бормочешь, а сама не знаешь что, — сказал железнодорожник, — вот на другой год у нее завалится, а виноваты мы будем. Поди, объясняй вот таким-то отчего дом у нее завалился.
— …а дома на стену повесить ничего нельзя, — все зеленое делается.
Железнодорожник посмотрел грустно на женщину и сказал:
— Чертушка! Ведь у тебя грибок и есть, самый настоящий.
— Чего?
— Грибок, говорю, у тебя.
— Поди ты кобыле под хвост! — сказала женщина, плюнув. — Борода в аршин выросла, а он все зубы чешет. Она еще раз со злобой плюнула и ушла.
— Не понимает!.. У нее грибок растет, а она только плюется.
— Вот от этого-то невежества все и горе. Тут не то что отдельные дома, скоро целыми улицами начнет валиться, — сказал человек в двубортном пиджаке.
— Да, ядовитый, сволочь, — сказал малый в больших сапогах, растирая что-то на пальцах. — Вот у нас, на нашей улице, четырехэтажный дом рухнул, до крыши еще не довели, а он, сволочь, его уж обработал.
На него покосились.
— Что ж, он и камень, что ли, грызет?
— А нешто дом-то каменный был?
— А какой же тебе еще?..
— А что ж, он и каменный своротит, — сказал кто-то.
— А как же его узнавать, что он есть? — спросил малый.
— Как узнавать? Воткни топор в стену: если вода выступит, значит, он тут и есть.
— Слюни, сволочь, пускает?
— Я уж не знаю, что он там пускает, а только если жижа выступит, значит, он тут.
— Ну, пропало дело, — сказал человек в двубортном пиджаке. — У нас целую слободу выстроили, у всех слюни пускает.
— Теперь на постройку без трубы и не показывайся, — сказал малый в больших сапогах.
— А ежели его сушить начать? — спросил кто-то.
— Кого сушить? — спросил,