Полковник Ф.Дж. Вудс и британская интервенция на севере России в 1918-1919 гг.: история и мемуары - Ник Барон

Тем временем летом 1932 г. в Британию вернулся капитан Льюис. Помимо встреч с Вудсом и Джойсом, он также познакомился с Мосли, дал несколько открытых лекций по ближневосточной политике и в начале 1933 г. был назначен редактором-учредителем «Чернорубашечника», первой еженедельной газеты Британского союза фашистов[411]. В апреле Льюис сопровождал Мосли в его второй поездке к Муссолини в Рим[412]. По этой причине, когда Вудс в мае 1933 г. обратился к своему бывшему студенту с предложением занять должность секретаря в своем институте (Эрик Лофорд по настоянию своей жены уволился, чтобы стать членом местного совета в Истборне) с полномочиями ответственного за развитие «Индийского отделения» института и весьма приличной зарплатой 400 фунтов в год, Льюис уже не мог его принять[413]. Он продолжал редактировать «Чернорубашечника» до 1934 г., когда стал юрисконсультом Мосли, защищая членов Британского союза фашистов на многочисленных гражданских и уголовных процессах[414]. В апреле 1937 г. — в том же месяце, когда Джойс основал Национал-социалистическую лигу, — Льюис был объявлен банкротом и ушел с работы в фашистском движении[415]. В следующем году он развелся с женой, после чего окончательно исчез из исторических документов[416].

Наше знание об отношениях Вудса и Джойса неизбежно поднимает трудный и болезненный вопрос: до какой степени сам Вудс склонялся или участвовал в фашистском движении в то время, когда он писал свои карельские мемуары?

Имеются лишь косвенные факты, подтверждающие или опровергающие его симпатии или членство в фашистском движении. Что касается политических ценностей Вудса, мы уже знакомы с его верностью короне и стране, прошедшей проверку в битвах, с его верой в дисциплину и в благородство по отношению к простым людям, с его чувством личной неприязни и нескрываемого презрения к некомпетентной, продажной «старой банде» партийных плутократов и с его представлениями о более достойной, честной и прямой форме политики, в которой все социальные классы и группы подчинили бы свои частные интересы общему благу. Стоит вспомнить, что в 1929 г. в своей прощальной речи он взывал к «патриотизму, принципиальности и верности». Для Вудса Британская империя была естественным правом и долгом, стоявшим даже выше закона (о чем свидетельствует его подпись под Ольстерским ковенантом). И все же «Король Карелии» понимал, что слишком часто имперская власть на практике вырождается и становится бесчестной. Горечь, которую испытывал Вудс в конце кампании на севере России, становится почти осязаемой, когда он описывает, как британцы бросили людей, которых они призвали в свои ряды и использовали в своих интересах, «на “милосердие” их врагов». «Нас не отпускала мысль, — писал он, практически повторяя мнение Черчилля, процитированное выше, — что их затруднительное положение было вызвано в первую очередь нашей напрасной интервенцией» (с. 165). Подобные убеждения и горечь, разумеется, не могли сделать из него фашиста, хотя многие из тех, кто разделял его чувства, стали приверженцами крайне правой политики[417].

Несомненно, Вудс во многих отношениях относился к тому «типу» людей, которых привлекала крайне правая политика их времени. Как писал один историк, «фашизм был <в первую очередь> “социализмом солдата”, политической формой, через которую тот мог выразить социальный идеализм, возникший в годы войны и преданный политиками»[418]. Среди последователей Мосли было несколько видных военных, включая генерал-майора Дж. Ф. К. Фуллера, знаменитого историка и блестящего тактика, изменившего тактику ведения танковой войны, и адмирала сэра Барри Домвилля, бывшего руководителя военно-морской разведки, а также многих офицеров более низких званий и солдат — как на действительной службе, так и отставных. Кроме участия в Первой мировой войне, многие из них служили в Южной Африке и в других колониях, принимали участие в интервенции в России и в гражданской войне в Ирландии. У многих, как и у Вудса, сложилось четкое представление о том, что в расовом, культурном и моральном плане (по крайней мере, в принципе) поднимало «Белого Человека» над «черными» туземцами, а британцев — над всеми остальными. В 1939 г. появились слухи о том, что тайным членом Британского союза фашистов стал фельдмаршал Айронсайд (знаменитый тем, что он не скрывал своих предубеждений), который в 1918-1919 гг. командовал архангельскими силами, а перед самым началом Второй мировой войны был назначен начальником Имперского Генерального штаба[419].

Сам Вудс по своему духу, самовосприятию и образу, созданному для публики, был в первую очередь солдатом. Из его карельских мемуаров известно, что в 1930-е гг. Вудс каждый год встречался с ветеранами кампании на севере России в Клубе армии и военно-морского флота («Рэг») (с. 168). Он также принимал активное участие в деятельности Британского Легиона. Для Уильяма Джойса (который когда-то сам вынашивал мечты о военной карьере), как и для соседей Вудса по Лонг Крендону, «полковник» был типичным отставным военным, опрятным и подтянутым, отличным рассказчиком «хороших историй» о своей кампании в России против большевиков и других врагов[420].

Фашизм был также привлекателен для «оказавшихся ненужными профессионалов» и «несчастливых имперских скитальцев», которые, как и Вудс, выросли в вере, «по Бокану», в превосходство всего британского, в службу и готовность жертвовать собой, и которые чувствовали себя ненужными и чужими в послевоенном массовом обществе. Некоторые из них были апатичными и травмированными душами. Другие стали «современными буканьерами» — одиночками, бунтарями и скитальцами, которые искали в романтике имперских приключений либо чувства удовлетворения, либо бегства от действительности (офицерам, добровольно отправившимся на север России, «какой-то шутник из Военного министерства, — вспоминает Вудс, — <дал прозвище> “современные буканьеры”», с. 22). Как писал один историк, у многих из них «в результате долгого пребывания за границей сложился совершенно нереалистичный образ Англии, что приводило к немедленному разочарованию»[421]. Фашизм в двух отношениях удовлетворял эту потребность в фантазии: с одной стороны, он обещал будущее, в котором царят технологии, гигиена и здоровье, а с другой стороны, подчеркивал коллективистское деревенское прошлое, которое для многих (как, например, для У. И. Д. Аллена или историка Артура Брайента) ассоциировалось с елизаветинской нацией добуржуазного, докапиталистического шестнадцатого столетия[422].