Россия на историческом повороте: Мемуары - Александр Керенский

За долгие годы, прошедшие со времени поражения русской революционной армии, я не раз задавался вопросом, как бы повела себя 11-я армия под огнем артиллерии фон Ботмера, если бы первые сообщения о наступлении противника были правдивыми. Одним из самых серьезных последствий таких недобросовестных сообщений было то, что они еще больше подрывали дисциплину. Солдатам вовсе не надо было дожидаться результатов расследования по делу Млыновского полка, они и без того знали о возведенной на него клевете и к недоверию, которое они испытывали к офицерам, стало примешиваться чувство мести. Верховное командование, стремясь возродить старые порядки, пыталось переложить на них ответственность за свои ошибки. Справедливы ли были подозрения солдат, теперь уже не имеет никакого значения. Но то, что официальные сообщения о положении на фронте облегчали жизнь противнику, но отнюдь не нашим войскам, имело огромное значение в их поражении.

Такую же и даже худшую роль взяла на себя часть русской прессы, особенно «Русское слово» (популярная в Москве газета с тиражом свыше миллиона экземпляров), которая стала публиковать сообщения с фронта, представлявшие огромный интерес для германского Верховного командования. Восстановление военной цензуры на все публикации прессы не разрешило, к несчастью, проблему утечки этой информации. Военному корреспонденту «Русского слова» были запрещены поездки на фронт, но невозможно было запретить деятельность всех тех штабных офицеров, в чью обязанность входило составление официальных сводок.

Когда годы спустя я прочитал все то, что написали Гинденбург, Людендорф и Гофман в своих мемуарах о русской армии в 1917 году, и сравнил их оценки с оценками наших русских генералов, то, к своему удивлению, пришел к выводу, что германские генералы дали гораздо более взвешенную и более благоприятную картину нашего тогдашнего военного положения, чем это сделали наши собственные.

Объяснение этому парадоксу крайне простое: немцы ни на минуту не забывали, что ведут войну на два фронта, и рассматривали военные операции в России в рамках единого стратегического плана, охватывающего оба фронта, тогда как русские, видимо, забыв, что в 1917 году русская армия выполняла лишь часть общего плана всех союзных стран, решили использовать психологические последствия тяжелейших тактических ошибок русской армии в своей политической кампании против ненавистного им Временного правительства.

Позволю себе еще раз напомнить читателю, что после сокрушительного поражения французской и английской армий на Западном фронте весной 1917 года русское правительство и Верховное командование (генералы Алексеев и Деникин) взяли на вооружение единственно возможную стратегию, которая могла спасти союзников, а следовательно, и Россию, — предпринять наступление силами русской армии, с тем чтобы предотвратить разгром союзников на Западном фронте. Эта благородная стратегия вызвать огонь Германии на себя скрупулезно осуществлялась русской стороной. Перед падением монархии, к концу Брусиловского наступления в октябре 1916 года, на русском фронте было сконцентрировано около 74 германских дивизий. К августу 1917 года там находилось 86 германских дивизий с приданной им тяжелой артиллерией.[145]

И лишь после мертворожденного заговора Корнилова,[146] когда Россия и фронт снова, как и в марте 1917 года, были брошены в пучину беспорядков, немцы смогли перебросить на запад значительное число своих дивизий. К январю 1918 года на русском фронте осталось лишь 57 немецких дивизий, а к осени 1918 — только 26. Однако такая переброска солдат и техники на запад была проведена слишком поздно, чтобы принести Германии стратегические выгоды, ибо даже наше «умеренное продвижение», по выражению Гинденбурга, не дало возможности Людендорфу нанести решающий удар на западе до прибытия туда американских войск.

К концу июля 1917 года немцы приступили к переброске своих войск с Румынского и Юго-Западного фронтов в район Риги, где полным ходом шла подготовка к наступлению. На этой стадии боевые действия, как на тех двух фронтах, так и на всем Западном фронте, полностью прекратились. Оторвавшись от противника, русские войска закрепились на новых позициях. Упорным трудом наиболее уравновешенные командиры, комиссары и представители военных комитетов смогли восстановить в армии хоть какой-то порядок.

18 июля Верховным командующим был назначен генерал Корнилов, который на заседании Временного правительства 3 августа нарисовал весьма оптимистическую картину сложившейся военной ситуации и заявил, что в самое ближайшее время он планирует перейти в наступление.[147]

А тем временем на фронте стало происходить нечто странное. Ранее Верховный главнокомандующий объявил, что планирует наступление и что, как обычно, будет координировать свои действия с командирами, комиссарами и избранными военными комитетами. Однако такие уверения не нашли подтверждения в реальных делах.

В начале августа на Юго-Западный фронт прибыл генерал Деникин. Взгляды только что назначенного на пост командующего фронтом генерала мало чем отличались от взглядов Корнилова. С тех дней оба они резко изменили свое отношение к комиссарам и военным комитетам. Командиры, которые считали для себя обязательным сотрудничество с комиссарами и комитетами, встречали холодный прием и замещались твердолобыми сторонниками старого режима.

13 августа товарищ председателя исполкома фронта Колчинский направил в адрес военного министра и Всероссийского Центрального Исполнительного комитета Совета рабочих и солдатских депутатов телеграмму, в которой изложил все, что происходило, подчеркнув, что политика, проводимая без согласования с центральными демократическими организациями, неизбежно вызовет волнения в войсках.

Его слова как нельзя лучше комментирует приказ исполняющего обязанности военного министра Савинкова за № 177 от 10 августа. «В связи с последними событиями на фронте в ряде воинских подразделений наблюдается определенное беспокойство в отношении дальнейшей судьбы армейских организаций. Такое беспокойство может быть объяснено лишь атмосферой взаимного недоверия, которая, к сожалению, возникла и сгущается вследствие пропагандистской деятельности подозрительных лиц…»

Кто они были, эти «подозрительные лица», которых не называет Савинков? Если бы он имел в виду большевиков, то без сомнения прямо назвал бы их. Но это были не большевики и, если так можно сказать, даже совсем наоборот. Кампанию против выбранных армейских организаций и комиссаров вели, и я знаю это наверняка, те самые офицерские организации и группы, которые вскоре после этого стали ядром военного заговора.