Русская литература первой трети XX века - Николай Богомолов

Конечно, ни Арельский, ни Богомолов, ни Игнатьев не могли выглядеть в глазах читателей русского зарубежья в двадцатые годы хоть сколько-нибудь значительными не только что соперниками, но и современниками Северянина, и все же он счел необходимым или исключить их практически изо всего круга творческих личностей, окружавших его (как Богомолова и Игнатьева), или же представить гораздо более робкими и начинающими, чем они были на самом деле, как Иванова или Арельского. Отметим, что для некоторой дополнительной дискредитации Игнатьева Северянин воспользовался не вполне законным приемом, передвинув даже в стиле поведения его куда ближе к кубофутуристам, чем то было на самом деле: «Из эгофутур<истов> только один — И.В. Игнатьев — ходил иногда в золотой парчовой блузе с черным бархатным воротником и такими же нарукавниками, но так как это было даже почти красиво и так как лица своего он не раскрашивал, я мог с этим кое-как мириться» (Северянин. С. 37) [770]. С этим же связана и довольно смешная полемика о том, носил ли Г. Иванов красный бант, и если носил, то по чьему наущению. Сам Иванов рассказывал в «Петербургских зимах»: «Этот бант я завел по внушению Игоря и, не смея, конечно, надевать его дома, перевязывал на Подьяческой» (Т. 3. С. 28). Северянин же с полной серьезностью утверждал: «Эстет г. Иванов 2-ой, на этот раз память мне окончательно не изменяет, — действительно носил часто малиновый галстух. Но смею уверить его, что в то время у меня еще не было причин над ним глумиться, а потому внушать ему обзавестись красным бантом я не стал бы. Теперь другое дело: за все его грешки против истины, пожалуй, и посоветовал бы» (Северянин. С. 74).

Печатно Северянин не решился полемизировать с ироническим определением, которое Иванов дал эгофутуристическому манифесту «Скрижали»: ««Директориат» решил действовать, завоевывать славу и делать литературную революцию. Сложившись по полтора рубля, мы выпустили манифест эгофутуризма. Написан он был простым и ясным языком, причем тезисы следовали по пунктам. Помню один: «Призма стиля — реставрация спектра мысли...» Кстати: этот манифест перепечатали очень многие газеты и, в большинстве, его комментировали или спорили с ним вполне серьезно!» (Т. 3. С. 29).

Текст этого небольшого манифеста хорошо известен, потому приводить его вряд ли имеет смысл[771], однако представляется резонным восстановить некоторые обстоятельства его создания и публикации, тем более, что Иванов действительно принимал определенное участие (хотя, кажется, и не столь значительное, как пишет он сам) в процессе его издания.

Обстоятельства создания манифеста изложены в воспоминаниях К.Олимпова, записанных А.Г. Островским: «13 января 1912 г. написана теория Вселенского футуризма и основана Академия Эгопоэзии. Писали в нервном экстазе Игорь Северянин и Константин Олимпов. Выполнение теории привело в восторг наши души, почувствовали облегчение, пожелали немедленно ее сдать в типографию для печати, но не было дома клише «Ego». Пришлось ехать на Петроградскую сторону к Георгию Иванову[772], которого дома не застали, — зашли на Б. Белоцерковскую к Граалю Арельскому, прочли ему свою новую открытую сегодня теорию. Видимо, ему она понравилась, но чувствовалось в нем к нам скептическое недоверие; не мог он сразу, видимо, проникнуться всей глубиной афоризмов наших. Вернувшись от Грааля домой, решили Георгию Иванову немедленно писать письмо, чтобы он на другой день непременно вернул нам клише. После принялись снова за тщательный пересмотр скрижалей Вселенского футуризма: перебирали все вопросы мира, на которые наша теория блестяще отвечала. Переписали, а на другое утро нового дня повторили то же, — теория выдержала экзамен. <...> Дома, на Средней Подьяческой, вернувшись, встретили ожидавшего нас Георгия Иванова, приглашенного письмом. Прочли ему теорию: он ничего не понял, со многим не соглашался в душе и стал смотреть на нас, видимо, как на сумасшедших. Игорь же сказал: «Не думайте, Георгий Владимирович, что мы с ума сошли». <...> Чем ближе подходили к типографии «Улей», тем более у Георгия Иванова прояснялась наша теория, и ему сильно хотелось, видимо, попасть в наш ректориат. Мы, интуитивно сговариваясь, желали увеличить число участников в ректориате; для большего веса решили внести Георгия Иванова и Грааля Арельского <...> 16 января выработан устав Академии Эгопоэзии. В выработке пунктов устава принимали участие: Игорь, я и Георгин Иванов. Альманахи, сборники в издании Академии Эгопоэзии приняли называть нервниками, по вчерашнему взаимному соглашению моему с Игорем. 17 января. Получены из типографии печатные листы в количестве 510 штук (10 на бристоле). Разослана часть по петербургским и провинциальным изданиям. Решено теорию и устав перевести и издать на итальянском и французском языках»[773].

В неопубликованных «Воспоминаниях об эгофутуристах» Грааля-Арельского эти сведения подтверждаются: «Идея первого манифеста «Скрижалей эго-поэзии» — принадлежала Игорю Северянину. В его разработке принимал участие и Константин Олимпов, говоривший, что кружку пора заявить о своем существовании. Я и Г. Иванов дали свои подписи, т.к. считали своевременным выступление против традиционного искусства»[774].

Сообщенная Олимповым дата подтверждается письмом Северянина к Граалю-Арельскому: «Милый Грааль! Пожалуйста, приди завтра, 17-го, утром (от 11 до 12 1/2 дня) и принеси 1 р. К этому времени придут Иванов и Костя и принесут по рублю. В 1 ч. мы отправимся в типографию и получим заказ, стоющий 4 р. Корректура уже просмотрена. Жму твою руку. Игорь»[775]

О содержании манифеста в воспоминаниях по поводу публикаций Иванова Северянин ничего не говорит, ограничиваясь лишь внешним описанием: «Мы издали «манифест», разослали его по редакциям почти всей России, записались в «Бюро газетных вырезок» и стали ждать откликов прессы. Эти отклики не заставили себя долго ждать, и вскоре мы были буквально завалены вырезками с отборной руганью по нашему адресу. А в сущности и браниться-то было не за что, так как ничего чудовищного в нашем манифесте не было. Просто мы пытались в нем доказать, — насколько удачно, я уж теперь судить не берусь, не имея под рукою этого документа, — я говорю доказать, что в мире есть только одна бесспорная истина — душа человеческая как составная часть Божества» (Северянин. С. 69). Напомним, что это было сказано еще до появления в печати того отрывка из цикла «Китайские тени» (впоследствии включенного в текст «Петербургских зим»), который касался непосредственно истории взаимоотношений Иванова и Северянина. Кстати, не лишено вероятности, что сам фрагмент «воспоминаний» Иванова был написан после того, как Иванов познакомился с текстом «Успехов Жоржа» и неминуемо должен был отреагировать как на снисходительный тон былого «мэтра», так и на некоторые довольно неприятные его намеки[776].

В других же воспоминаниях, рассказывая о своем пути в литературе, Северянин конкретизировал свою раннюю концепцию эгофутуризма несколько более, заявив: «Лозунгами моего эгофутуризма были: 1. Душа — единственная истина. 2. Самоутверждение личности. 3. Поиски нового без отверганья старого. 4. Осмысленные неологизмы. 5. Смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы. 6. Борьба со «стереотипами» и «заставками». 7. Разнообразие метров» (Северянин. С. 36). Несомненно, что между реальными «Скрижалями» и их переложением в воспоминаниях Северянина есть определенные расхождения, но в то же время нельзя не признать, что и в манифесте Северянин — как и солидаризовавшиеся с ним Иванов и другие — попытались довольно неясно выразить некоторые положения, значительно более отчетливо сформулированные Северяниным 12 лет спустя.

Следующий момент контроверзы между воспоминаниями Северянина и Иванова относится к взаимоотношениям их обоих с «Цехом поэтов» и с Гумилевым. Настойчивое повторение одних и тех же доводов не может не заставить всмотреться в эпизод внимательнее.

В «Успехах Жоржа» Северянин рассказывает об этом так: «Вскоре после основания Эгофутуризма Иванов познакомился с Гумилевым, только что приступившим к устройству «Цеха поэтов», занятым идеей «акмеизма». Познакомил Жорж с Гумилевым и Арельского. Гумилев стал звать их к себе в «Цех», соблазняя тем, что будет помещать стихи «цехистов» в журнале «Аполлон» <...> Звал неоднократно Гумилев и меня через них, но я упорствовал и не сдавался. Тогда он пришел ко мне как-то вечером сам. Пришел вместе с Ивановым. Познакомились, побеседовали. Он повторил свое приглашение, говорил мне всяческие комплименты. Я «поблагодарил за честь» и категорически отказался» (Северянин. С. 69). Еще более резко сказано об этом эпизоде в «Шепелявой тени»: «Вводить же меня, самостоятельного и независимого, властного и непреклонного, в Цех, где коверкались жалкие посредственности, согласен, было действительно нелепостью, и приглашение меня в Цех Гумилевым положительно оскорбило меня. Гумилев был большим поэтом, но ничто не давало ему права брать меня к себе в ученики» (Северянин. С. 75).