О всех созданиях – больших и малых - Джеймс Хэрриот

– Нет. По-моему, он бродячий.

– Да, похоже… – Я отвел глаза от страшной раны. – Вы ведь Марджори Симпсон?

– Да.

– А я хорошо знаю вашего отца. Он наш почтальон, верно?

– Ага! – Она попыталась улыбнуться, но губы у нее дрожали. – Ну так я пойду. Вы его усыпите, чтобы он не мучился, правда? Ведь вылечить такое… такое нельзя?

Я покачал головой. Глаза девочки наполнились слезами, она тихонько погладила тощий бок и быстро пошла к двери.

– Еще раз спасибо, Марджори, – сказал я ей вслед. – И не тревожьтесь, мы сделаем для него все, что можно.

Мы с Тристаном молча уставились на растерзанное животное. В ярком свете хирургической лампы было хорошо видно, что его буквально выпотрошили. Вывалившиеся кишки были все в грязи.

– Как по-твоему, – спросил наконец Тристан, – его переехало колесом?

– Может быть, – ответил я. – Но не обязательно. Попался в зубы большому псу, а то кто-нибудь пнул его или ткнул острой палкой.

С кошками всякое бывает: ведь некоторые люди считают их законной добычей для любой жестокости.

Тристан кивнул.

– Ну да он все равно подыхал с голоду. От него один скелет остался. Его дом наверняка где-нибудь далеко.

– Что же, – сказал я со вздохом. – Остается одно. Кишки ведь в нескольких местах порваны. Безнадежно.

Тристан только тихонько засвистел, водя пальцем по пушистому горлу. И – невероятная вещь! – мы вдруг услышали слабое мурлыканье.

– Господи, Джим! – Тристан поглядел на меня округлившимися глазами. – Ты слышишь?

– Да… поразительно. Наверное, ласковый был кот.

Тристан, низко наклонив голову, почесывал кота за ухом. Я догадывался, что он чувствует: хотя к нашим пациентам он относился словно бы с бодрым безразличием, обмануть меня ему не удавалось и я знал, что к кошкам он питает особую слабость. Даже теперь, когда мы оба разменяли седьмой десяток, он частенько описывает за кружкой пива проделки своего старого кота. Отношения между ними весьма типичны: оба немилосердно изводят друг друга, но связывает их самая нежная дружба.

– Что делать, Трис, – сказал я мягко. – Другого выхода нет.

Я потянулся за шприцем, но мне стало как-то неприятно втыкать иглу в это изуродованное тело, и я прикрыл голову кота краем одеяла.

– Полей сюда эфиром, – сказал я. – Он уснет, и все.

Тристан молча отвинтил крышку флакона с эфиром и поднял его. И тут из бесформенных складок снова донеслось мурлыканье. Оно становилось все громче, словно где-то вдали урчал мотоцикл.

Тристан окаменел. Пальцы напряженно сжимали флакон, глаза уставились на одеяло, из которого доносились эти дружелюбные звуки.

Потом он посмотрел на меня и сглотнул:

– Рука не поднимается, Джим. Может, попробуем что-то сделать?

– Убрать все это на место?

– Да.

– Но ведь кишки повреждены, кое-где это просто решето.

– Так их же можно зашить, а?

Я приподнял одеяло и вновь осмотрел рану.

– Трис, я просто не знаю, с чего тут можно начать. И ведь кишки все в грязи.

Он только молча смотрел на меня. Правда, особых убеждений мне не требовалось. Мне не больше Тристана хотелось заглушить эфиром это ласковое мурлыканье.

– Ну ладно, – сказал я – Попробуем.

Голова кота скрылась под маской, побулькивал кислород, а мы промывали теплым физиологическим раствором выпавшие кишки. Но удалить все комочки присохшей грязи было попросту невозможно. Затем началась невероятно медленная штопка множества отверстий в маленьких кишочках, но я вновь с радостью убедился, насколько гибки пальцы Тристана: он орудовал небольшими круглыми иглами куда более ловко, чем я.

Потрудившись так два часа и израсходовав ярды и ярды кетгута, мы наконец засыпали заштопанную брюшину сульфаниламидом и вложили клубок в брюшную полость. Когда я сшил мышцы и кожу, наш пациент обрел вполне благопристойный вид, но меня томило скверное чувство, словно, убирая комнату, я заметал мусор под ковер. Такие повреждения при такой загрязненности… Перитонита не избежать!

– Во всяком случае, Трис, он жив, – сказал я, когда мы начали мыть инструменты. – Посадим его на сульфапиридин и будем надеяться на лучшее.

Хотя антибиотиков тогда еще не существовало, это новое средство было значительным шагом вперед.

Дверь открылась, и в нее заглянула Хелен.

– Что-то ты долго, Джим… – Она подошла к столу и поглядела на спящего кота. – Бедняжка. И такой тощий!

– Видела бы ты его, когда мы за него взялись! – Тристан отключил стерилизатор и завинтил кран анестезирующего аппарата. – Сейчас он выглядит много лучше.

– А у него серьезные повреждения? – спросила Хелен, поглаживая пеструю шкурку.

– Боюсь, что да, Хелен, – сказал я. – Мы сделали, что могли, но он вряд ли выкарабкается.

– Жалко! Он ужасно симпатичный. Все лапки белые, а расцветка такая интересная. – Она провела пальцем по рыже-золотистым полоскам, просвечивавшим на серо-черном фоне.

Тристан засмеялся:

– В его родословной явно присутствует рыжий котище.

Хелен улыбнулась, но как-то рассеянно и задумчиво. Потом быстро вышла из комнаты и вернулась с картонкой.

– Да-да, – сказала она, что—то взвешивая. – Это ему для постели, а спать он будет у нас, Джим.

– Ах так?

– Но ему же требуется тепло, правда?

– Конечно.

Позже в сумраке нашей спальни я, засыпая, созерцал мирную сцену: по одну сторону камина – Сэм в своей корзинке, по другую – кот на подушке в картонке под теплым половичком.

Бесспорно, было приятно сознавать, что мой пациент устроен так уютно, но, закрывая глаза, я подумал, что утром, возможно, все будет кончено.

Когда я открыл их в половине восьмого, то понял, что кот еще жив, – моя жена уже встала и беседовала с ним. Я подошел к ним в пижаме, и мы с котом поглядели друг на друга. Я почесал ему горло, а он открыл рот и испустил хрипловатое "мяу!" Но при этом не шевельнулся.

– Хелен, – сказал я. – У него в животе все держится только на кетгуте. По меньшей мере неделю он должен питаться исключительно жидкостями, хотя, вероятно, и при этом ему все равно не вытянуть. Если он останется здесь, тебе придется поить его молочком с ложечки чуть ли не каждый час.

– Ладно, ладно… – Она снова погрузилась в задумчивость.

И все следующие дни она действительно то и дело поила его с ложечки, но не только молоком. Через регулярные промежутки ему в глотку лился мясной экстракт, костный бульон и всевозможные детские смеси. Как-то, вернувшись пообедать, я застал Хелен на коленях перед картонкой.

– Мы назовем его Оскаром! – объявила она.

– Он что – останется у нас?

– Да.

Я люблю кошек, однако в нашей тесной квартирке мы уже держали собаку, и мне представились разнообразные будущие трудности. Но я спросил только:

– А почему, собственно, Оскаром?

– Не знаю. – Хелен уронила несколько капель мясного соуса на красный язычок и внимательно смотрела, как кот глотает их.

В женщинах меня пленяет, в частности, их загадочность, их непостижимая логика, а потому я не стал спрашивать дальше. Но ход событий меня вполне удовлетворял. Я все еще давал коту сульфапиридин каждые шесть часов, а утром и вечером измерял ему температуру, по-прежнему ожидая, что она вот-вот стремительно подскочит, начнется рвота и напряженная брюшная стенка неумолимо возвестит о перитоните. Однако ничего подобного так и не произошло.

Казалось, инстинкт подсказал Оскару, что ему следует двигаться как можно меньше: во всяком случае, день за днем он лежал абсолютно неподвижно, поглядывал на нас… и мурлыкал.

Его мурлыканье прочно вошло в нашу жизнь, и, когда в конце концов он покинул свое ложе, прошествовал в нашу кухоньку и продегустировал обед Сэма, состоявший из мясных обрезков с сухарями, это была триумфальная минута. Я не стал портить ее опасениями, не слишком ли рано он перешел на твердую пищу. Ему виднее, про себя решил я.

С этой минуты было уже чистым наслаждением наблюдать, как тощее мохнатое пугало толстеет и наливается силой. Кот ел, ел, ел и, по мере того как плоть нарастала на его костях, черные и золотые полосы уже глянцевитой шкурки становились все ярче. Мы оказались владельцами удивительно красивого кота.

Когда Оскар совсем выздоровел, Тристан стал нашим постоянным гостем. Возможно, он считал – с полным на то правом,– что жизнью Оскар в первую очередь был обязан ему, а не мне, и часами играл с ним. Больше всего он любил тихонько выдвигать ногу из-под стола и тут же отдергивать, прежде чем кот успевал в нее вцепиться.

Оскар (и его можно понять!) сердился на такое поддразнивание, однако он сумел показать характер: устроил однажды вечером засаду на Тристана и ловко укусил его за лодыжку, прежде чем тот вновь принялся за свои штучки.

На мой взгляд, Оскар очень украсил наш семейный очаг. С Сэмом они стали такими друзьями, что водой не разольешь. Хелен его просто обожала, а я, возвращаясь вечером домой, каждый раз думал, что умывающаяся у огня кошка придает комнате особый уют.