Николаевская Россия - Астольф де Кюстин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
57
Модернизация Кремля началась еще после пожара 1812 года. В данном случае имеется в виду, конечно, Николаевский дворец, переделка которого представляет неудачное смешение старинной и современной архитектуры.
58
Граф Карл-Людвиг Фикельмон (1777–1857), занимавший пост австрийского посланника с 1829 по 1840 год.
59
Минеральный кабинет, из которого впоследствии выросли Геологический и Минералогический музеи Академии наук, основан в 1716 году. Он родился из известного «Кунсткамера» Петра 1, пополнявшегося коллекциями «редкостей», скупавшимися царем во время заграничных путешествий. Наряду с этим Петр издал указ о доставлении в «Кунсткамер» всяких редкостей, находимых в России. В 1747 году большой пожар, происшедший в Академии, уничтожил значительную часть коллекции Минерального кабинета, который пришлось создавать почти заново. Но он рос чрезвычайно быстро. В нем были представлены далеко не одни богатства уральских рудников, но и экспонаты, вывезенные со всех концов России, из кругосветных путешествий Гофмана, Коцебу и др., из Северной Америки, Новой Земли, Египта и т. д. Незадолго перед приездом Кюстина Минеральный кабинет переехал в помещение, занимавшееся им до последнего времени, но сперва был крайне стеснен соседством других академических учреждений.
60
Старый Большой театр, выстроенный Томоном, сгорел в 1811 году. Новое здание было закончено в 1818 году по проекту архитектора Модюи. Перед самым приездом Кюстина театр подвергся новым переделкам, произведенным Кавосом. Позднее в этом здании, после капитальной переделки, разместилась Консерватория. В те времена существовал обычай, согласно которому дамы, принадлежавшие к высшему обществу, должны были сидеть в ложах, мужчины же в первых рядах кресел. Демократическая часть публики занимала ряды партера.
61
Рассказ о восстании декабристов, записанный Кюстином со слов Николая I, чрезвычайно далек от истины, но вместе с тем и весьма характерен. Кюстин не обратил внимания на кажущееся противоречие: тогда как не только император, но и все собеседники Кюстина в разговорах с ним старательно обходили все скользкие места русского прошлого (и не только такие относительно близкие, как польское восстание, но и «дела давно минувших дней» — обстоятельства воцарения Екатерины II, смерть Иоанна VI и пр.), Николай сам заводил с ним пространный разговор о 14 декабря. И это было, конечно, далеко не случайно. Николай воспользовался случаем напомнить Европе старую официальную легенду о событиях. Она была создана 14 лет назад, в тот самый день, когда, под грохот выстрелов блуждая по Зимнему дворцу, Мария Федоровна восклицала: «Господи, что скажет Европа!» В этом смысле запись Кюстина не прибавляла, по существу, ничего нового. Еще 20 декабря 1825 года на приеме дипломатического корпуса Николай заявил о своем желании, «чтобы Европа узнала всю истину о событиях 14 декабря». «По возвращении из чужих краев, — объяснял он, — несколько офицеров, проникшись революционными учениями и смутным желанием улучшения, начали мечтать о преобразованиях…» Совершенно согласно с позднейшими разъяснениями Кюстину Николай говорил, что «в верности солдата его клятве вожаки и могли только найти единственное средство ввести его в заблуждение на одно мгновение. Ни к какому иному соблазну и не прибегал и…» (Шильдер Н. К. Николай I. T. 1. С. 340–341). Если это упрощенное толкование роли солдат еще могло кого-нибудь обмануть 20 декабря, то уже через две недели после событий на юге оно, казалось бы, утратило остатки правдоподобия. Во всяком случае, в свое время эта официальная версия сыграла большую роль. И если теперь Николай счел нужным вновь извлечь ее из архива, то потому, конечно, что, как выше упоминалось, он всячески стремился поднять себя в общественном мнении Франции. Восстановлению утраченного авторитета должен был служить и «скромный» рассказ Николая о его личном поведении 14 декабря, находящийся в резком противоречии с действительностью. И в этом направлении Николай еще в 1825 году спешил убедить Европу в своей твердости и уверенности в успехе. Ни того ни другого не было на самом деле. У Николая, несомненно, имелся определенный план, сводившийся к локализации восстания на площади (во избежание уличной борьбы, которая легко могла перейти в народное движение), к окружению и полной изоляции мятежников. План этот, вполне естественный и отнюдь не требовавший гениальных способностей полководца, был, однако же, весьма разумен. Но в возможности его осуществления при создавшейся ситуации Николай до последней минуты не был уверен. Отсутствием уверенности даже в войсках, внешне оставшихся надежными, диктовалась нерешительность Николая. Не проявил он и личной твердости и храбрости. По свидетельству участников восстания, Николай ни разу не приближался к мятежникам. Поэтому эффектное кюстиновское сравнение императора со знаменитым римским полководцем Марием повисло в воздухе. Потому же Николай не мог ни «вырастать с каждым шагом», ни величественно держаться перед рядами инсургентов. Он предпочитал оставаться поодаль от них. Инцидент с коленопреклонением солдат вовсе не вяжется с действительностью. Еще декабрист Розен А. Е. по этому поводу замечал, что Кюстин «смешал обстоятельства восстания 14 декабря 1825 года с возмущением на Сенной во время холеры…» (Записки декабриста. Спб., 1907. С. 4). Нам кажется, однако, более вероятным, что Николай в разговоре с Кюстином по-своему интерпретировал следующий эпизод. После первых выстрелов с площади рабочие со стройки Исаакия начали бросать поленья, а толпа, без шапок окружавшая государя, стала накрывать головы. Николай крикнул: «Шапки долой!» Толпа снова обнажила головы, но отшатнулась от государя. Эффект был не в пользу Николая. Наконец, в рассказе Кюстина неверны и мелкие подробности. При первом известии о восстании Николай стал искать зашиты не у Бога, а у воинских частей. Митрополит неудачно уговаривал мятежников уже много позднее. И т. д. и т. п.
62
Николай I неоднократно
