Роман лорда Байрона - Джон Краули

Боцман —

«Боцман мертв! Он умер от бешенства 18-го числа, после мучительных страданий, однако сохраняя всю доброту своей натуры: он никак не повредил тем, кто был подле него. Теперь у меня не осталось никого, кроме старого Меррея»[96] (Фрэнсису Ходжсону, 18 ноября 1808 г.).

В завещании 1811 г. Байрон потребовал, чтобы его похоронили рядом с Боцманом. Адвокаты запротестовали; ответ был: «Пусть так и остается». Но так не случилось. (См. также прим. к с. 263).

Ида — школа Харроу часто появляется под этим именем на страницах отроческого сборника «Часы досуга» (1807):

О детства картины! С любовью и мукойВас вижу, и с нынешним горько сравнитьБылое! Здесь ум озарился наукой,Здесь дружба зажглась, чтоб недолгою быть;

Здесь образы ваши мне вызвать приятно,Товарищи-други веселья и бед;Здесь память о вас восстает благодатноИ в сердце живет, хоть надежды уж нет.

Вот горы, где спортом мы тешились славно.Река, где мы плавали, луг, где дрались;Вот школа, куда колокольчик исправноСзывал нас, чтоб вновь мы за книжки взялись.

Вот место, где я, по часам размышляя,На камне могильном сидел вечерком;Вот горка, где я, вкруг погоста гуляя,Следил за прощальным заката лучом.

Вот вновь эта зала, народом обильна,Где я, в роли Занги, Алонзо топтал,Где хлопали мне так усердно, так сильно.Что Моссопа славу затмить я мечтал[97].

Здесь, бешеный Лир, дочерей проклиная,Гремел я, утратив рассудок и трон;И горд был, в своем самомненьи мечтая,Что Гаррик великий во мне повторен.

Сны юности, как мне вас жаль! Вы бесценны!Увянет ли память о милых годах?Покинут я, грустен; но вы незабвенны:Пусть радости ваши цветут хоть в мечтах.

Я памятью к Иде взываю все чаще;Пусть тени грядущего Рок развернет —Темно впереди; но тем ярче, тем слащеЛуч прошлого в сердце печальном блеснет.

Но если б средь лет, уносящих стремленьем,Рок новую радость узнать мне судил, —Ее испытав, я скажу с умиленьем:«Так было в те дни, как ребенком я был».

О Ида! Ты — науки светлый храм!Я был в тебе когда-то светел сам!Я вижу ясно твой высокий шпиц,Я снова там, в кругу знакомых лиц.Как живо все! Я слышу, как сейчас,Весь этот шум ребяческих проказ;Среди аллей, в тени дерев густыхЯ вижу вновь товарищей моих,Места былых мечтаний и бесед,Друзей, врагов минувших школьных лет;Забыл я рознь, но дружбы — не забыл…Привет друзьям, врагов же — я простил.Дни юности, дни дружбы золотой!Любя других, я счастлив был тобой!..Вы, узы дружбы нежных юных лет,Когда в душе следа притворства нет,И каждый сердца юного порывНе знает лжи, свободен и правдив…

Название Ида носят горы на Крите и во Фригии, посвященные матери-богине; «школа Ида», таким образом, — это «альма-матер».

…по его словам, в первые годы она была ему ненавистна, а в последний год он ее полюбил. — «Разрозненные мысли», № 72. Как и Али, Байрон поступил в Харроу тринадцатилетним — при том, что обычно учениками становились в десять лет; как и Али, он предпочитал не проводить каникулы с семьей (т. е. не с матерью) — но, в отличие от Али, жил в аббатстве (сданном к этому времени на пятилетний срок лорду Грею де Ратену), по соседству с тогдашней своей любовью Мэри Чаворт, внучкой того самого Уильяма Чаворта, которого убил Злой Лорд Байрон. Байрон был вынужден оставить Ньюстед, когда лорд Грей сделал ему непристойное предложение.

Доктор Джозеф Друри… оставил воспоминания… — они приведены в первом томе биографии Мура:

«Мистер Хэнсон, поверенный лорда Байрона, передал его под мою опеку в возрасте 13 1/2 лет, заметив, что образованием юноши никто не занимался; что он плохо подготовлен к школе, однако смышлен. После отбытия мистера Хэнсона я привел нового ученика в свой кабинет и попытался познакомиться с ним поближе, расспрашивая о его прежних развлечениях, занятиях и товарищах, — однако тщетно; и вскоре я понял, что под мое начало поступил дикий горный жеребенок. Но глаза его светились умом. Прежде всего нужно было прикрепить его к старшему мальчику, чтобы тот познакомил Байрона со школьными порядками. Но когда он узнал, что ученики, младше его, пользуются большими правами, чем он, то решил, что его намеренно унижают, ставя ниже других. Узнав об этом, я передал его под опеку одного из наставников и уверил, что он встанет наравне с другими, как только прилежанием добьется тех же успехов. Байрон остался доволен моими заверениями и начал сближаться с новыми товарищами, хотя застенчивость еще некоторое время не покидала его. Манеры и нрав Байрона вскоре убедили меня, что его следует вести на шелковом снурке, а не тащить на поводке; так я и поступил. Он обживался в Харроу, развивая свой ум, и однажды лорд Карлейль, его родич, пожелал переговорить со мною в городе; я отправился на встречу с его светлостью. Лорд Карлейль сообщил, какие владения окажутся в собственности Байрона, когда тот достигнет совершеннолетия, и поинтересовался его способностями. На первое замечание я не ответил ничего; на второе же: "Он обладает талантами, милорд, — сказал я, — которые придадут блеск его титулу". — "В самом деле?" — заметил его светлость не без удивления, отнюдь не выразив удовлетворения, которое я ожидал увидеть».

«…Мне здесь нравится, — писал Байрон Августе 17 ноября 1804 г. — Из всех известных мне священников мой учитель доктор Друри — милейший человек, в нем соединились Джентльмен и Ученый при полном отсутствии какого бы то ни было позерства или педантизма, и всеми своими незначительными знаниями я обязан одному ему; и не его вина, что я не научился большему. Я всегда с Благодарностью буду вспоминать его наставленья и лелею надежду, что когда-нибудь смогу хоть как-то отплатить ему или его семье за его бесчисленные благодеяния».

Семнадцать лет спустя Байрон вспоминал:

«В школе (как я уже говорил) я отличался широтой общих познаний, но в остальном был ленив; я был способен на героическое кратковременное усилие (вроде тридцати-сорока греческих гекзаметров — их просодия, разумеется, получалась как бог на душу положит), но не на систематический труд. Я проявлял скорее ораторские и военные, чем поэтические способности. Доктор Д., мой покровитель и ректор нашей школы, уверенно заключал из моей говорливости, бурного темперамента, звучного голоса, увлечения декламацией и игрой на сцене, что я буду оратором. Помню, что моя первая декламация на нашей первой репетиции вызвала у него невольную похвалу (как правило, он был на нее скуп). Мои первые стихи, сочиненные в Харроу (в качестве учебного задания по английскому языку), — перевод хора из Эсхилова "Прометея" — были встречены им холодно — никто не предполагал, что я могу опуститься до стихотворства» («Разрозненные мысли», № 88).

Впрочем, и терпение Друри было не беспредельно: случалось, он всерьез подумывал об отчислении Байрона из школы. Когда же Друри оставил свой пост, Байрон проводил его стихотворением «На перемену директора школы», в котором несправедливо нападал на нового руководителя Харроу.

Где, Ида, слава та, которой ты блистала?..

Школьники (включая Байрона и Уайлдмена) всерьез намеревались не застрелить, так взорвать нового директора, Джорджа Батлера; однако впоследствии тот сумел расположить к себе учеников.

Хромота была для мальчика источником тяжких волнений… — и вот несколько примеров тому, сообщаемых Муром:

«Некий господин из Глазго рассказывал мне, что особа, вынянчившая его жену и до сих пор живущая в их семье, [в 1793 г.] водила знакомство с нянькой Байрона. Они часто гуляли вместе со своими питомцами. Во время одной из таких прогулок она сказала: "До чего же Байрон хорош! Если бы не нога!.." Уловив в ее словах намек на свой недостаток, малыш гневно взглянул на говорившую и, ударив ее хлыстиком, который держал в руке, раздраженно крикнул: "Не смей так говорить!"

Позднее тем не менее он отзывался о своей хромоте равнодушно и даже с насмешкой. По соседству с ним жил еще один мальчик с таким же дефектом ноги, и Байрон шутил: "Взгляните, как по Брод-стрит косолапят два медведя".