Эдинбургская темница - Вальтер Скотт

Опять я осмелился отправиться в Плезанс и опять обрушился на Мардоксон, обвиняя ее в том, что она предала бедную Эффи и ребенка, хотя и не понимал, из каких соображений она могла это сделать, — разве только в целях присвоения себе всех денег, которые я ей дал. Твой рассказ помог мне разобраться в этом и понять другую причину — не менее основательную, хотя и не столь явную: она жаждала отомстить соблазнителю своей дочери, тому, кто лишил ее разума и репутации. Боже милостивый! Как бы я хотел, чтобы вместо такого рода мести она отправила бы меня прямо на виселицу.

— Но что сказала вам эта негодная женщина об Эффи и ребенке? — спросила Джини, у которой хватило выдержки и мужества сосредоточить свое внимание на тех моментах этого длительного и волнующего повествования, которые могли бы пролить свет на злополучную судьбу ее сестры.

— Она ничего не сказала, — ответил Стонтон, — она утверждала, что мать с младенцем на руках бежала лунной ночью из дома, и она их с тех пор не видела; по всей вероятности, мать бросила ребенка в озеро Норт-лох или в обрывы каменоломни, что казалось ей вполне вероятным.

— А почему вы усомнились в том, что это роковая правда? — спросила Джини дрожа.

— Потому что, когда я пришел туда вторично, я видел ее дочь и понял со слов последней, что во время болезни Эффи ребенок был или уничтожен, или куда-то спрятан. Однако все полученные от нее сведения были настолько неопределенны и запутаны, что мне не удалось ничего выяснить. А дьявольский характер самой старухи Мардоксон заставляет меня предполагать самое худшее.

— Все это совпадает с тем, что сказала мне моя несчастная сестра, — проговорила Джини. — Но продолжайте ваш рассказ, сэр.

— В одном я твердо уверен: Эффи, будучи в здравом уме, никогда не причинила бы умышленного вреда ни одному живому существу. Но что я мог сделать для ее оправдания? Ничего — и поэтому я направил все свои помыслы на ее спасение. Меня связывала эта проклятая необходимость подавлять свои чувства в отношении старухи Мардоксон, потому что моя жизнь была в руках этой ведьмы; я не дорожил своей жизнью, но ведь от нее зависела и жизнь твоей сестры. Я старался спокойно разговаривать с негодяйкой, я делал вид, что доверяю ей; должен отметить, что мне, но только лично мне, она не раз доказывала свою безграничную преданность. Вначале я не знал, какие меры следует предпринять для освобождения твоей сестры; но потом всеобщее негодование, охватившее жителей Эдинбурга в связи с отменой приговора Портеусу, внушило мне смелую мысль ворваться в тюрьму, с тем чтобы осуществить две цели: вырвать Эффи из лап закона и наказать по заслугам негодяя, который издевался над несчастным Уилсоном даже в час кончины, словно тот был диким индейцем, попавшим в плен к враждебному племени. Я смешался с толпой, когда началось волнение, и так же поступили другие товарищи Уилсона, разочарованные, как и я, тем, что им не удалось насладиться зрелищем казни Портеуса. Все было организовано, и я выбран главарем. Я не чувствовал тогда и не чувствую теперь угрызений совести за то, что мы намеревались сделать и что привели в исполнение.

— О, да простит вас Бог, сэр, и да поможет вам осознать ваши проступки! — воскликнула Джини, придя в ужас от подобной неукротимости чувств.

— Аминь, — ответил Стонтон, — если я заблуждаюсь в моих чувствах. Но повторяю, что, несмотря на мое желание принять участие в этом деле, я не стремился быть в нем главарем, ибо предвидел, что огромная ответственность, которая ляжет на меня в ту ночь, помешает мне оказать должную помощь Эффи. Тем не менее я поручил надежному другу переправить ее в безопасное место, как только наша мрачная процессия покинет тюрьму. Но ни мои торопливые угрозы, с которыми я смог обратиться к ней в этой спешке, ни более настойчивые убеждения моего товарища, разговаривавшего с ней, когда толпа хлынула в другую сторону, не смогли убедить несчастную девушку покинуть тюрьму. Все его доводы не произвели никакого впечатления на обреченную жертву, и он был вынужден оставить ее, чтобы позаботиться о собственной безопасности. Он представил мне все это дело именно так; но, может быть, он убеждал ее не столь настойчиво, как это сделал бы я сам.

— Эффи поступила правильно, оставшись там, — сказала Джини, — и я люблю ее за это еще больше.

— Почему ты так говоришь?

— Вы не поймете меня, сэр, даже если я и объясню вам, почему я так говорю, — ответила Джини, — ибо те, которые жаждут крови своих врагов, не могут испить из Источника Живого.

— Надежды мои, — продолжал Стонтон, — были, таким образом, вторично разбиты. Тогда я решил добиться ее оправдания в суде через твое посредство. Как и где я пытался осуществить этот план, ты, конечно, не забыла. Я не виню тебя за отказ; я убежден, что он был основан на принципах, а не на равнодушии к судьбе твоей сестры. Что же касается меня, то можешь считать меня одержимым: я не знал, к кому обратиться, все мои попытки кончились неудачей, и в этом безнадежном состоянии, преследуемый со всех сторон, я решил использовать в своих целях влиятельное положение моей семьи. Я бежал из Шотландии, я прибыл сюда; мой измученный и несчастный вид вынудил моего отца простить меня, ибо родительские чувства не остывают даже к самым худшим из сыновей. И здесь, терзаемый душевными страданиями, каким не позавидует и осужденный преступник, я ожидал суда над твоей сестрой.

— Не предпринимая никаких шагов, чтобы помочь ей? — спросила Джини.

— До последней минуты я надеялся на благоприятный исход дела; только два дня тому назад роковое известие дошло до меня. Я немедленно принял решение. Я оседлал мою лучшую лошадь, чтобы как можно скорее достичь Лондона и, явившись к сэру Роберту Уолполу, прийти с ним к соглашению: получить помилование твоей сестры за выдачу ему в лице наследника знатного рода Уиллингэмов — знаменитого Джорджа Робертсона, сообщника Уилсона, взломщика Толбутской тюрьмы и прославившегося главаря толпы в деле Портеуса.

— Но разве это признание спасло бы мою сестру? — спросила в удивлении Джини.

— Да, потому что это была бы для них выгодная сделка, — сказал Стонтон. — Королевы любят месть, так же как и их подданные. Ты в своем неведении и не подозреваешь, что это та отрава, которую любят вкушать все — от принца до крестьянина, — а премьер-министры стремятся угодить своим властителям, потакая их страстям. Жизнь никому не известной сельской девушки? Да разве только это! За голову главаря такого дерзкого мятежа, положенную к ногам ее величества, я мог бы потребовать самый драгоценный камень из царской короны — и мне бы наверняка не отказали. Все мои другие планы провалились, но этот удался бы наверняка. Однако Бог справедлив и не удостоил меня этой чести добровольно возместить твоей сестре все зло, которое я ей причинил. Я не проехал и десяти миль, как моя лошадь — самое быстрое и надежное животное в этом краю — оступилась на ровной дороге и упала вместе со мной, словно сраженная пушечным выстрелом. Я получил серьезное повреждение и был доставлен сюда в том плачевном состоянии, в каком ты меня сейчас видишь.