Утонуть в крови : вся трилогия о Батыевом нашествии - Виктор Поротников

Качаясь на волнах блаженства, Феодосия закрыла глаза. А когда она открыла их, услышав скрип открываемой двери, то буквально похолодела от ужаса. В каморку вошла Гремислава.

— Вы хоть бы дверь изнутри заперли, бесстыдники! — с негодованием произнесла девушка.

Встретившись с ее взглядом, полным гнева и презрения, Феодосия Игоревна в отчаянии закрыла лицо ладонями. Она чувствовала, что сейчас сгорит со стыда!

— Уйди отсюда! — обернулся к Гремиславе Анфим Святославич. — Да держи язык за зубами! Чай, не маленькая уже.

Резко повернувшись, Гремислава выскочила из комнатушки, хлопнув дверью.

Анфим встал с ложа и запер дверь на задвижку.

— Господи, позор-то какой! — сидя на краю постели, простонала Феодосия. — Что же мы натворили, Анфим! Делать-то что теперь?

— Охать и лить слезы поздно, краса моя, — хмуро проговорил Анфим, натягивая на себя порты. — Одевайся скорее! Не тревожься, Гремислава никому не обмолвится об увиденном. Я ее знаю.

Ужин превратился для Феодосии Игоревны в сущую пытку. Людмила Мечиславна пригласила Гремиславу на вечернюю трапезу, в разгар которой она сообщила дочери, что вскоре ее ожидает помолвка с сыном княгини Феодосии. Выслушав из уст матери это известие, Гремислава обожгла Феодосию Игоревну холодным взглядом, а потом громко и нервно расхохоталась. Роман Святославич прикрикнул на дочь, веля ей вести себя пристойно. В ответ на это Гремислава швырнула деревянную ложку на стол, встала со стула и быстро вышла из трапезной.

Людмила Мечиславна и ее супруг переглянулись в полнейшем недоумении. В таком же недоумении пребывала и Евфросинья Мечиславна, жена Анфима Святославича.

— Ошарашили мы девицу, вот она и злится, — сказал Анфим Святославич, дабы хоть как-то сгладить неловкое молчание, повисшее в трапезной. — Нрав у Гремиславы непредсказуемый, что и говорить.

От расстройства Феодосия Игоревна принялась пить хмельной мед чашу за чашей, поэтому, добравшись до постели, она быстро заснула и спала как убитая.

Пробуждение у Феодосии Игоревны было тяжелое, она встала с тупой болью в висках. До нее с трудом доходил смысл того, что говорила ей Людмила Мечиславна, прибежавшая к ней полуодетая, с неприбранными волосами и радостными глазами.

— Пособил нам таки Господь, милая моя! — торопливо молвила княгиня Людмила, схватив подругу за руку. — Отвел от нас беду Отец Небесный! Князья-недруги ушли от нашего града.

— Как ушли? Куда? — недоумевала Феодосия Игоревна. — Почто ушли? Быть этого не может!

— Поднимись на башню, милая, — сказала Людмила Мечиславна с сияющим лицом. — Глянь на поле за городом, там нет никого. Ушли полки неприятельские, и куда — неведомо. Да сие и неважно! Кровь христианская не прольется, вот что важно.

— Ничего не понимаю! — Феодосия Игоревна обессиленно опустилась на скамью. — Это неспроста. Не радуйся раньше времени, подруга. Изяслав Владимирович наверняка хитрость какую-то измыслил, не иначе. Этот злыдень на подлости и коварства горазд!

— Сие мне ведомо, — усмехнулась княгиня Людмила, взяв со спинки стула платье и бросив его подруге на колени. — Одевайся, милая. Солнце уже высоко.

Очутившись на верхней площадке каменной башни, Феодосия Игоревна не смогла сдержать возгласа изумления. Оглядев заснеженное поле за городской стеной, она и впрямь не увидела там шатров и обозов военного стана. На взрыхленном истоптанном снегу лишь темнели черные круги от потухших кострищ да виднелись раскиданные тут и там вороха сена. Одиноко маячили посреди опустевшего стана три палатки и крытый возок на полозьях. В этих палатках располагались боярин Матвей Цыба и слуги княгини Феодосии.

Феодосия Игоревна, как ни вглядывалась, так и не смогла увидеть возле палаток своих лошадей. Их почему-то нигде не было видно.

На верхней площадке башни толпились жены, сестры и дочери здешних бояр. Все они были объяты бурным волнением, радуясь тому, что враждебные князья ушли от их града восвояси. Это было похоже на чудо!

Здесь же находилась и Гремислава, поднявшаяся на вершину каменной башни одной из первых. На ней была длинная парчовая шубейка, подбитая заячьим мехом. На ногах у княжны были теплые сапожки без каблуков, по тогдашней моде, на голове — круглая малиновая шапочка с опушкой из рыжего лисьего меха. Длинная золотисто-русая коса, свешиваясь из-под шапочки, ниспадала княжне на грудь. Встретившись взглядом с Феодосией Игоревной, Гремислава сразу же отвернулась.

Все непонятное мигом прояснилось, когда в городе появился боярин Матвей Цыба. Он шел сюда пешком по рыхлому снегу, поэтому изрядно вспотел в своей теплой медвежьей шубе и меховой шапке.

Все обитатели княжеского терема собрались в просторной гриднице, чтобы послушать то, что скажет Матвей Цыба. Была здесь и Феодосия Игоревна.

Отдышавшись и выпив медовой сыты, Матвей Цыба вымолвил:

— Ратники Изяслава Владимировича и его братии, шаря по дальним селам в поисках хлеба и сена, наткнулись на беженцев из Пацыня и Воробейны. От сих сбегов стало известно о том, что мунгалы надвигаются сюда со стороны Смоленска. Нехристей великое множество! И все они конные. Нехристи тащат за собой свои стада и несметные обозы. Пацынь и Воробейна уже взяты злыми язычниками Батыя. Не сегодня завтра татары будут здесь.

— Взят ли Изяславль? — спросил Роман Старый.

— Изяславль пал! — Матвей Цыба сокрушенно покачал лохматой головой. — Пали также Блове и Мосальск. Татары лютуют, жгут деревни и города, мужчин убивают, а женщин и детей берут в полон. От нехристей нет никакого спасения!

— Неужто и Смоленск пал? — встревожился Анфим Святославич.

— Про Смоленск не ведаю, княже, — тяжело вздохнул Матвей Цыба. — Может статься и такое, ведь орда Батыги с той стороны надвигается.

— Стало быть, перетрусил Изяслав Владимирович и решил унести ноги подальше от беды, — криво усмехнулся Роман Старый. — Куда же двинулся Изяслав Владимирович с полками?

— Изяслав Владимирович с братией решили ждать татар у Брянска, ибо там начинается прямой путь к Трубчевску и Новгороду-Северскому, — ответил Матвей Цыба. — Князья вознамерились бросить клич по округе, дабы собрать войско побольше. Также решили они послать гонцов в Киев и Чернигов, чтобы вызвать полки и оттуда. Изяслав Владимирович не оробел и готов биться с татарами нещадно, а вот среди прочих князей такого рвения нету. К примеру, Симеон Владимирович не горит желанием защищать Брянск от татар, он намерен бежать куда глаза глядят.

— И такому ничтожеству Михаил Всеволодович уступил Брянск! — зло процедил сквозь зубы Анфим Святославич.

— Почто же нас с Анфимом князья не позвали под свои знамена? — поинтересовался Роман Старый.

— Изяслав Владимирович и его братия не могут пойти против воли Михаила Всеволодовича, — с печальным вздохом проговорил Матвей Цыба. — Покуда вы оба пребываете во вражде с Михаилом Всеволодовичем, никто из князей Ольговичей помощи вам не окажет.

— Ну и черт с ними! — проворчал Анфим Святославич, взглянув на брата. — Мы и сами не лыком шиты! Сможем за себя постоять.

Когда Феодосия Игоревна спросила Матвея Цыбу про своих лошадей, мол, почему их нигде не видно, ответ боярина сильно расстроил ее. Оказалось, что Изяслав Владимирович, рассерженный тем, что княгиня Феодосия задержалась во Вщиже на ночь, велел своим слугам забрать всех ее лошадей. В этом поступке был весь Изяслав Владимирович, вспыльчивый и ревнивый, склонный на необдуманные решения и скорую месть.

— Воистину, беда не приходит одна, — невольно вырвалось у Феодосии Игоревны.

При этом она встретилась глазами с Анфимом Святославичем, как бы намекая ему на их вчерашнюю оплошность, из-за которой Гремислава теперь знает то, чего знать не должна.

Глава седьмая

Слухи о татарах

— Женой твоего сына я все равно не стану, княгиня! — сердито молвила Гремислава, трясясь на ухабах в одном возке с Феодосией Игоревной. — Воля моих родителей для меня не указ. Я уже давно не ребенок и сама могу промыслить о себе. Я еду в Козельск лишь затем, чтобы посмотреть на княжича Василия, только и всего.

— Конечно, дочка, — тихо и покорно произнесла Феодосия Игоревна. — Я все понимаю. Никто неволить тебя не станет.

— И я тебе не дочка, запомни это! — тут же ввернула Гремислава, пронзив свою собеседницу неприязненным взглядом. — У меня есть мать, которая не соблазняет тайком чужих мужей.

— Прости, девочка, — чуть слышно сказала Феодосия Игоревна, не смея взглянуть на Гремиславу. — Мне очень стыдно перед тобой.

— Тебе должно быть стыдно прежде всего перед Богом, княгиня, — чеканила слова Гремислава. — Бог все видит и всех наказует за любые грехи, большие и малые. Прелюбодейство же один из самых тяжких грехов. Отмолить его очень трудно.